Близости

С видимым усилием Антон наконец выпрямился и сделал шаг в сторону, приглашая меня войти. Вы — подруга Элины, сказал он, я кивнула и поздоровалась. Он развернулся, и я заметила, что передвигается он, опираясь на трость — изукрашенную, лакированную, старомодную, совершенно непохожую на ортопедические устройства из резины и алюминия, которые нынче в ходу. Трость делала его изъян как бы более присущим ему лично, не таким временным, чем-то неотъемлемым. Следуя за ним через хорошо обставленную прихожую с большими зеркалами и в нейтральных тонах, я отметила, что хромает он порядочно, тяжело волочит одну ногу. Он был обут в дорогие туфли, отполированные до блеска, интересно, кто ему чистит обувь: он сам или какой-нибудь дворецкий или лакей — анахронизм, подобный его трости. Подошва на той ноге, которую он волочил, была толще, туфлю сделали повыше, значит, его хромота — давняя история и к нападению отношения не имеет.

Так я шла за ним следом, и наконец мы добрались до просторной, полной воздуха кухни, где хлопотала Элина. Она подняла глаза и досадливо хмыкнула, надо было мне сказать, я не слышала звонка. Она виновато улыбнулась мне, ее брат между тем прошествовал к столу. Он сел, откинулся на спинку стула и уставился на сестру. Я восхищенно наблюдала, как он показал ей язык и поводил им по губам — гримаса и неприличная, и шутливая. Элина раздраженно фыркнула и обернулась ко мне. Добро пожаловать, сказала она. С моим братом Антоном вы познакомились.

Да, подтвердила я, хотя на самом деле он не представился. Странно, что Элина не открыла дверь сама, она не то чтобы кудахтала над братом (мужчина его типа сто процентов отбивался бы от такого обхаживания), но заботу проявляла. Он взял стоявшую на столе бутылку вина, уже наполовину пустую. Элина оторвалась от нарезки каких-то трав, поглядела на брата и сурово спросила: а тебе разве можно пить, пока ты на болеутоляющих? Вроде бы доктор запретил. Но Антон ее даже не слушал, а я так и стояла посреди кухни, размышляя: а ничего, если я тихонько ускользну подобру-поздорову, пока никто не заметил?

Да вы присаживайтесь, сказал мне Антон, словно прочитав мои мысли. И махнул рукой с бокалом на стул рядом. Я бы лучше помогла Элине с ее травой, но Антон явно был не из тех, чьи указания можно вот так запросто проигнорировать. Я покорно села. Он переглянулся с Элиной, потом взял пустой бокал и налил мне немного вина.

Антон нынче не в духе, пояснила Элина. Совершенно обычным тоном, мол, это чуть ли не в порядке вещей, ничего особенно серьезного. Сделка провалилась? — спросила она. На самом деле она толком не слушала, отвернулась к плите. Он пожал плечами и, отпив вина, обратился ко мне. Да всё пытаюсь разгрести те завалы, что наросли, пока меня не было. Этот идиот Винсент продал несколько первоклассных вещей почти даром, и учет в тотальном хаосе. Я работаю с книгами, в качестве пояснения добавил он, обращаясь ко мне. У Антона дивный магазин в Старом городе, сказала Элина.

Да, бездумно откликнулась я, я там была. Я почувствовала, как взгляд Антона заскользил по мне. Купили что-нибудь? — небрежно осведомился он. Да, ответила я. Потратила больше, чем рассчитывала. Искала кое-кому подарок. Я рассмеялась — слишком громко, слишком нервно. Антон кивнул. Большая часть продаж, конечно, онлайн, произнес он. Но магазин важнее, чем кажется. Вот совсем недавно, например, приходит мужчина и просит сорок метров.

Элина оторвалась от готовки. Сорок метров чего?

Кожи и позолоты, сказал Антон. Чтобы было старомодно. Классика.

А, догадалась Элина, дизайнер по интерьерам.

Изъясняться он мог исключительно языком своего дизайн-проекта, что само по себе звучало забавно. Табачный. Королевский синий. Плюшевый. Традиционный. Я его спросил, не нужен ли ему конкретный автор, конкретный жанр. Но нет. Он мне объяснил: эти книги никто читать не будет. Они — для создания картинки, для атмосферы. Антон помахал ладонью перед носом, словно навевал изысканный парфюм. Потом уронил руку. А мы уж, естественно, рады стараться. Сорок метров — нереально много книг, десятки тысяч евро их стоимости. И ему правда было все равно, что в этих книгах, этакий Джей Гэтсби, если угодно.

Ну и ну, пробормотала Элина, я видела, что ей стало неинтересно.

Но это не все, поспешно заверил Антон. Это еще не конец. Элина подняла глаза, она снова слушала. Мы ему продали кучу никчемной макулатуры, всякие подписные издания, энциклопедии, остатки от тиражей монографий, ну и все такое — и цены немного выросли, самую чуточку, разумеется. По его ухмылке, впрочем, было понятно, что «самая чуточка» — это очень далеко от истины, я поймала Элинин взгляд и смутилась. Элина пробурчала: и все это к тому, что…

К тому что, к тому что — вот вечно ты, Элина, гонишь к развязке, раздраженно сказал Антон. Ты та еще зануда.

Ага, я в курсе, сказала она вполоборота, не отрываясь от готовки. И улыбнулась мне. Антон обожает рассказывать истории. И обожает долгие отступления. Его истории — длиннее, чем у любого, кого я знаю. Хотя, надо признать, его отступления — со смыслом, рано или поздно это становится очевидным. Она умолкла и обратилась к близнецу. Давай, рассказывай дальше.

Антон нарочито вздохнул и подался вперед, опершись обеими руками на трость. Уже было совсем понятно, что трость и хромота — не из-за избиения, он с этим родился или долго живет. В таком свете его напыщенность виделась по-другому, как свидетельство и уязвимости, и стойкости. Мне стало стыдно за все свои мысли об этом человеке — о его дорогих туфлях, отутюженных рубашках, я вспомнила, с какой любовью говорила о нем Элина, и это не просто нечто родственное, брат-близнец спас Элину, когда рушился ее брак, он был дядей и отцом ее сыновьям.

Обращался он по-прежнему к Элине, но смотрел прямо на меня, повернулся ко мне всем телом, точно почуял перелом в моем отношении. На прошлой неделе я впервые побывал у Ларса и Лотты, в их новом доме. Ну да, дом они купили с год назад, но мы обычно встречались в ресторанах или в барах, Лотта не любит готовить. Но на сей раз они пригласили меня к себе — с учетом нынешних моих обстоятельств решили, что в домашней обстановке мне будет удобнее.

В его тоне зазвучали резкие ноты, Элина нахмурилась и сказала: но это правда, Антон. В доме тебе гораздо удобнее.

Да мне все равно, пускай люди пялятся.

При чем тут «пялятся». Я вот в принципе предпочитаю есть у кого-то дома, поэтому — тут она виновато покосилась на меня — мы сегодня тут и собрались.

Дай мне дорассказать.

Конечно.

Я прекрасно понимал, что меня пригласили в новый дом, в первый раз. Мириам не было, так что я похромал — он впервые упомянул свой физический недостаток, краем глаза я заметила, что Элина поморщилась, — в модный гастроном, купил там бутылку вина и каких-то конфет, не знаю, всегда Мириам этим занимается, но, как я сказал, ее не было.

Элина несколько обеспокоенно воззрилась на брата, и я задалась вопросом, а где Мириам сейчас.

И вот я приезжаю со своими конфетами и вином, и то и другое явно не в тему. И уже снаружи вижу: настоящие хоромы. Огромный городской дом девятнадцатого века, но на фасаде тут и там понатыканы стеклянные кубы, такие наросты постмодерна. Внутри — даже шикарнее, чем снаружи, один из этих новомодных умных домов — там и солнечные панели, и зеленая крыша с самополивом, чтобы регулировать температуру, а в середине — атриум, и все управляется с айпада, без понятия, как они ухитрились все это узаконить.

Элина ставила на стол миски с супом. Антон прервался, только чтобы взять ложку, зачерпнуть супа и дотянуться до хлеба. Элина принесла суп себе и уселась напротив брата. Посмотрела на меня. За встречу, сухо произнесла она. Антон кивнул, мол, еда что надо, и с невероятным смаком и скоростью принялся уплетать суп, а потом продолжил.

Я знал, что ребята не бедствуют, но не подозревал, что они не бедствуют настолько. И понятно, почему они до сих пор никого не пригласили: Лотта что-то там нервно объясняла, что еще не все закончено, что вот они окончательно переедут и тогда устроят новоселье, а потом вдруг она говорит: мы купили этот дом, потому что тут так много места для гостей, мы будем у себя устраивать благотворительные вечеринки и всякие мероприятия по сбору средств. Я кивал, их определенно смущала непререкаемая очевидность их богатства, которое сперва было просто раздутым, а после сделалось неприличным, и никто из нас не заметил как.