Преданный

Ему придется подождать.

Потому что у меня есть свой вопрос.

— Почему ты нанял Лиллиан?

Он хмыкает, моргает и пожимает плечами.

— Элли попросила в качестве одолжения.

— И ты делаешь все, что просит Элли? — Я наклоняю голову, размышляя об отношениях моего брата с его любимой эскортницей. Неужели это нечто большее, чем кажется?

Он откидывается на спинку кресла и поднимает подбородок.

— Почти. Элли — единственная причина, по которой я нанял Лиллиан, и единственная причина, по которой я не уволил ее раньше.

— Ты не видишь в Лиллиан никаких положительных качеств? В профессиональном плане.

Его взгляд становится острее.

— Нет.

Я скрещиваю руки на груди, чтобы не обхватить ими горло брата.

— Она другая. Мне не нравятся другие. Мне нравятся предсказуемые, надежные, заслуживающие доверия. После того, как она сорвала сделку с «Ит ох»…

— Она не срывала. — У меня болят зубы от силы сжимания челюсти.

— …я не мог с чистой совестью держать ее в штате.

— Хочешь сказать, что совершенно не знал, что Трэвис Эверфилд подверг ее сексуальному насилию?

Его щеки пылают, а лицо приобретает яростный багровый оттенок.

— Я бы убил его…

— И что Элли чувствовала некоторую ответственность за это, поэтому и попросила об услуге?

Выражение его лица смягчается — первый признак того, что он чувствует что-то еще, кроме презрения к Лиллиан. Или, возможно, впервые он чувствует презрение к самому себе.

— Я устроил этому мудаку сотрясение мозга. Он заслужил худшего. — Я тычу пальцем в конверт, который оставил Мейер. — Напомни этому избалованному маленькому уебку его место. Будь моим адвокатом и делай свою работу.

Захлопываю за собой дверь и возвращаюсь в свой офис, чувствуя вновь вспыхнувшую ярость за то, что Трэвис сделал с Лиллиан. По крайней мере, теперь я знаю, что мой брат не имеет к этому никакого отношения. Если бы он был причастен, я бы и ему надрал задницу.

Лиллиан

Когда появляюсь в жилом комплексе Хадсона, я опаздываю почти на тридцать минут. Как обычно, я потеряла счет времени и решила поехать на метро, а не на такси, чтобы сэкономить оставшиеся деньги. Я потратила весь день на поиск работы, пропустила собеседование, потому что забыла записать время, и провалила еще одно собеседование, придя не туда. Очевидно, что следование простым указаниям является обязательным условием для приема на работу.

Подавленная, обескураженная и деморализованная, я размышляю о вполне реальной возможности того, что мне нужно вернуться к приему лекарств от СДВГ 14 , несмотря на нежизнеспособные побочные эффекты. Я потеряю сон, аппетит, буду чувствовать себя нервной весь день, но, по крайней мере, у меня будет работа… уф. Я не могу победить.

Я пытаюсь поднять свое настроение, делаю безразличное лицо, когда вхожу в вестибюль дома Хадсона.

— Лиллиан, — говорит Хадсон, вставая с черного кресла с телефоном в руке.

Должно быть, я плохо скрываю свои чувства, потому что мужчина изучает меня так, словно ищет раны и сломанные кости.

Я ненавижу, как мое сердце реагирует на его появление, пульсируя в бешеном ритме с каждым его шагом ко мне. Ненавижу, как беспокойство в его взгляде согревает меня в таких глубоких местах, что никакое тепло не может к ним прикоснуться. И я ненавижу то, что мне хочется упасть ему на грудь, закрыть глаза и забыть, что есть мир за пределами нас двоих.

— Ты пришла, — мягко говорит он, делая шаг в мое пространство.

— Я сказала, что приду.

— Выглядишь так, будто замерзла. Ты пришла сюда пешком?

— Приехала на метро.

Он хмурится, и в его карих глазах появляется отблеск разочарования.

— Я же сказал, что Карина тебя заберет.

Комплекс спасителя.

— А я сказала, что доберусь сюда сама.

Хадсон смотрит поверх моей головы, оглядывая комнату, и сжимает челюсть, прежде чем, наконец, возвращает свой взгляд к моему.

— Готова подняться?

На мой кивок он указывает мне дорогу к лифту.

— Мисс Джиллингем, рад видеть вас снова, — говорит парень, обслуживающий лифт. На его бейджике написано: «Джулио». Я никогда этого не запомню. Для меня он — лифтер.

— Я тоже рада тебя видеть. — Я не помню, как меня представили ему в первый раз. Хадсон, должно быть, рассказал ему обо мне.

Между нами воцаряется неловкое молчание. Мне интересно, о чем он думает. Какие у него планы на сегодняшний вечер? Ожидает ли он секса? Не поэтому ли тот пригласил меня сюда? Были ли все эти красивые слова о свидании дымовой завесой? Я отбрасываю эту мысль, потому что Хадсону не нужно осыпать женщину фальшивой искренностью, чтобы получить секс.

Лифт пикает, и Хадсон провожает меня к своей двери с легким прикосновением к пояснице. Моя кожа загорается от этого едва заметного прикосновения.

Когда он открывает дверь, меня обдает ароматом жареного чеснока и красного вина.

— Надеюсь, ты пришла голодной.

Мой желудок урчит от пустоты. Я не осознавала, насколько голодна, пока не почувствовала аромат теплой домашней еды.

— Да.

Он берет мое пальто и бросает его на спинку ближайшего стула.

— Хорошо. Не против итальянской кухни? — Он достает два винных бокала и наливает в них красное вино. — Я приготовил фрикадельки и маринару.

Я беру предложенное вино.

— Это один из знаменитых рецептов, которыми ты славишься?

Мужчина одет в черную футболку и свободные джинсы, я никогда не видела его таким непринуждённым. Но от его тела исходит напряжение, как будто тот готов к бегу. Или, лучше сказать, к преследованию.

— Так и есть. — Он кивает в сторону гостиной, а именно на диван. — Хочешь присесть?

Все мое тело пылает от воспоминаний о том, что мы делали на этом диване. В моей голове по кругу проносятся картинки с рейтингом X 15 .

Он понимающе улыбается и прочищает горло.

— Не так уж много безопасных мест, где можно посидеть, если ты пытаешься избежать воспоминаний.

— Я не пытаюсь их избежать. Они мне даже нравятся. — О, Боже, это слишком? Неужели я слишком рано отдала свое сердце?

Его выражение лица смягчается, и он выглядит почти застенчивым, когда говорит:

— Хорошо. Мне тоже.

Хадсон выдвигает для меня барный стул, и мы садимся у кухонного острова, я лицом к острову, его стул повернут ко мне.

— Как прошел твой день?

— Светская беседа? Серьезно? — Я улыбаюсь, чтобы дать ему понять, что вроде как шучу. Отчасти. — Мы сидим у острова, где всего две ночи назад я… — Я прикусываю губу и качаю головой.

Он хихикает.

— О, я помню. — Его голос понижается. — И никогда не забуду.

На грани перегрузки от смущения, я закрываю глаза и опускаю подбородок, глубоко дыша.

— Почему я здесь?

— Потому что я попросил тебя прийти, — говорит он. — Нам нужно поговорить.

— Хочешь получить ответ на свой вопрос о начале отношений? — Я делаю большой глоток вина.

— Нет, если только ты не готова его дать.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и не вижу ничего, кроме честности в его глазах. Можно ли доверять этой честности или нет, все еще остается предметом споров.

— Если не о нас, то о чем тебе нужно поговорить со мной.

— Трэвис Эверфилд.

Это имя бьет меня между глаз и мгновенно вызывает головную боль.

— Ох. О нем. Элли сказала мне, что у вас двоих была конфронтация.

— Была. И теперь он пытается подать на меня в суд, — говорит он небрежно, как будто комментирует погоду.

— Подать на тебя в суд? Почему?

Он делает глоток вина.

— У него сотрясение мозга. Ему нужны не столько мои деньги, сколько желание унизить меня за то, что я унизил его… Почему ты улыбаешься?

Я прикрываю рот кончиками пальцев.

— Разве? О, наверное, я испытываю трепет, зная, что ты поставил этого высокомерного придурка на место. А почему ты улыбаешься?

Его ухмылка только растет.