Ученый из Сиракуз

— Благодарю тебя, сын Вавилона, за то, что ты рассказал о свойствах планет! Жаль, что я не знал этого раньше, иначе орбиты Юпитера и Сатурна мы тоже очертили бы вокруг Солнца. Надо будет, Гераклид, посчитать их радиусы по тем же правилам, по каким мы считали орбиту Марса. Плохо только, что мы тогда не собрали по ним данных, а теперь на это уйдет не меньше года.

Потом заговорили о Гиерониме, и Архимед попросил гостей рассказать о подробностях покушения.

— Хорошо, — сказал Магон, — только учти, что мы в то время были на площади и сами ничего не видели. Правда, позже побывали на месте и слышали рассказы очевидцев. Ты, наверно, знаешь, — начал он рассказывать, — ту улицу, которая идет через все Леонтины в крепость, узкую, припертую домами к береговому обрыву этой речки?..

— Речка называется Лас, — подсказал Архимед.

— Так вот, по этой прибрежной улице Гиероним каждое утро проходил из крепости на Нижнюю площадь, где устраивались смотры. Заговорщики засели в одном из домов. В то утро Гиероним шел, как обычно, впереди, за ним телохранители и прочая свита. Когда они проходили мимо злосчастного дома, Диномен нагнулся, будто поправляет ремень на сандалии. Охрана, не желая обгонять начальника, остановилась, остальные тоже, а ничего не заметивший Гиероним прошел несколько шагов один. Тут заговорщики выскочили с кинжалами — и «Смерть тирану!». А когда Гиероним упал, все разбежались.

— Предательство всегда отвратительно, — сказал Архимед, — а трусость вдвойне. Выходит, Диномен вовсе не рисковал! Если бы покушение сорвалось, он спокойно догнал бы царя. Никто бы не смог доказать его причастности к заговору.

— Звезды предсказали смерть Гиеронима за три месяца, — сказал Бел-Шарру-Уцар. — Мы, правда, не сообщили царю этот гороскоп. Все равно это не помогло бы ему.

— Что его убьют, можно было предсказать без всякого гороскопа, — заметил Магон.

— Это, кстати, сделал Зоипп, — вспомнил Гераклид.

— А ведь он один из стратегов, — вздохнул Архимед.

— Ну, Диномен не играет в совете никакой роли, — сказал Магон. — Он пустое место. А вообще эта война между Андронадором и Аполлонидом добром, по-моему, не кончится. Как может управлять совет, где ни одно мнение не может взять вверх, ни одно дело не решается и под дверью которого происходят вечные перебранки и драки? Вчера я слышал, как перед народом выступал Полиен, единственный из них, не потерявший разума. Оп убеждал кончить распри и выбрать наконец, чью сторону держать, все равно чью, по уж держаться! Так его чуть не забросали камнями. Кстати, завтра созывается народное собрание, чтобы принять закон о союзе с Римом или с Карфагеном — чья партия осилит. Может быть, на этот раз что-нибудь решат?

— А ты ведь гражданин Сиракуз, — вдруг обернулся к Гераклиду Архимед, — а ни разу не был на народном собрании. Я как посредник в перемирии не имею права поддерживать ни одну из сторон, но ты просто обязан выполнить свой гражданский долг.

— Это не для меня, учитель.

— А для кого же? Для подлецов вроде Диномена? Если честные люди отворачиваются от общественной жизни, то нет ничего удивительного в засилье недостойных. Завтра ты пойдешь на площадь, иначе мы с тобой серьезно поссоримся.

АПОЛЛОНИД

гора[16] отделялась от ведущего к Пентапиле Южного проезда широкой открытой колоннадой. К концам колоннады примыкали галереи с сотнями лавок, обнимавшие площадь с боков и обрывавшиеся на уровне фасада Дома собраний, величественного, похожего на храм здания, обращенного портиком к морю.

Сейчас площадь была неузнаваема. Ни разложенных товаров, ни крестьянских повозок не осталось на ней. В блеске нежаркого утреннего солнца перед Домом собраний стояла огромная толпа горожан. Модные вышитые накидки состоятельных смешивались с засаленными хламидами бедняков, кудри молодых с сединами и лысинами старцев. Некоторые возбужденно переговаривались и спорили, другие угрюмо молчали.

Гераклиду передалось волнение окружающих. Он почувствовал, что сейчас от него, как и от каждого, кто пришел сюда, в какой-то мере зависит выбор пути, выбор судьбы города. Андронадор или Аполлонид, Карфаген или Рим? Что они должны предпочесть — попытку отстоять независимость или шаг к подчинению, возможно, более глубокому, чем бывшее прежде, но зато не грозящему войной?

Гераклид огляделся, ища знакомых, и увидел на возвышении справа от портика Гиппократа, окруженного воинами. Рядом с ним был Гай, одетый по-гречески, с суровым, замкнутым лицом. Гераклид хотел было протолкаться поближе к ним, но решил, что здесь ему будут лучше видны двери Дома собраний и площадка перед ними, откуда обычно говорили ораторы.

— Тянут почему-то, — сказал Гераклиду стоявший рядом старичок. — Пора бы уже начинать.

— Не сговорятся, кто поедет просить у Марцелла прощения! — хмыкнул верзила в голубой хламиде. — Раньше думать надо было, месяц потеряли…

Наконец двери совета распахнулись, из них вышли и встали по обе стороны воины с обнаженными клинками. Еще человек десять выстроились за колоннами вдоль стены, другие спустились по широкой лестнице и оттеснили с нее горожан.

— Идут, идут… — пронеслось по толпе.

И действительно, на площадку гордо вышел Андронадор. За ним следовал Фемист, дальше, кажется, Диномен. Гераклид не успел рассмотреть как следует, потому что воины, охранявшие вход, вдруг стремительно и одновременно шагнули навстречу друг другу, и оказались за спинами выходящих. Сверкнул меч, короткий испуганный крик пронесся над площадью, и все увидели, как Андронадор повалился, запрокинув голову, на верхнюю ступеньку лестницы. На него тяжело упал Фемист с торчащим из спины клинком.

Люди оцепенели. На короткое время по площади разлилась какая-то неестественная тишина. Потом дико завопил и рванулся обратно в дом Диномен. Оттуда полетели беспорядочные испуганные крики, и, словно разбуженная ими, толпа заревела. Кричали от страха, протестовали, требовали объяснений, требовали членов совета. Пораженный случившимся, Гераклид невольно попятился, получил кулаком в спину и только тогда увидел, что на площадке ораторов стоит Аполлонид.

— Тише, сиракузяне! — кричал он. — Все скажу! Тише!

— Тише, тише! — подхватили в толпе. Шум пошел на убыль. Аполлонид заговорил резким высоким голосом:

— Правосудие свершилось! Заговорщики казнены! — Он показал на убитых и, не дав подняться шуму, заговорил снова: — Вчера мне стало известно о заговоре этих двух предателей! Они собирались с помощью верных им наемников истребить остальных стратегов и восстановить тиранию. Подтвердит это всем известный актер Аристон, которому они проболтались о своих планах.

Из дверей вытолкнули Аристона. Было видно, как он напуган и растерян.

— Скажи, Аристон, — обратился к нему Аполлонид, — говорил ли при тебе Андронадор, что войско на его стороне?

— Да, — подтвердил актер.

— Вы слышали? — продолжал Аполлонид. — Он похвалялся своей силой. Если бы мы, друзья свободы, не остановили вовремя руку тирании, то опять оказались бы в рабстве!..

Аполлонид обличал Андронадора и Фемиста, обвинял весь дом Гиерона в приверженности к тирании, начиная с него самого, захватившего власть с помощью военной силы. Тираном был его свергнутый внук, к захвату власти призывали своих мужей-заговорщиков его дочери. Демократия будет в опасности, пока семя тирании самим своим существованием оскверняет город.

— Слава демократии! — кричал Аполлонид, и завороженная толпа повторяла его возгласы.

Между колоннами стали появляться другие члены совета. Аполлонид продолжал свою речь, обвинял, обличал, осыпал проклятиями. Доказательств, по существу, не было, и Гераклид не доверял его словам, хотя и знал, что они могли быть правдой.

Но он видел, как загораются глаза окружающих, слышал одобрительные возгласы, чувствовал, что многие верят Аполлониду или готовы поверить.