Российские этюды

– Зовут меня друзья на пикник, а я иду при условии, что возьму жену и детей. Только так и надо жить, – продолжает он.

Банкир знает все. А если что-то забывает, то на помощь приходит телефон.

– Нельзя работать больше восьми часов в сутки. Если ты не успеваешь, значит плохо организовал свой день. Иначе ты не сохранишь ни семью, ни здоровье.

Банкир прав, но сам он приехал на вокзал в полночь прямо из банка.

– Только в восемь вечера узнал про совещание в Питере, – поясняет он.

Банкир мне нравится. Я люблю людей с противоречиями. И еще люблю людей, умеющих работать. Спрашиваю его про любовь.

– Любовь – значит семья. Все остальное – пустое.

За окном мелькают огни перронов маленьких станций. Приходит проводник и спрашивает, что мы будем на завтрак.

Встреча с Питером

Конец апреля, Питер, Московский вокзал, хмурое утро.

Будка с вывеской «Такси». Мне до улицы Чайковского. Диспетчер куда-то звонит, появляется молчаливый мужчина в кожаной куртке, берет мою сумку и стремительно идет к машине. Поездка стоила 700 рублей. Когда я ехал обратно, то заплатил 350. В больших городах много непонятного и таинственного.

Я перестал бояться Питера, я его полюбил. Полюбил холодный ветер с Невы, утренний туман, моросящий дождь, рябь серой воды на Фонтанке, скромные краски фасадов, переплетение проводов над улицами, серьезные лица прохожих, дворы.

Дворы Питера

Да, дворы, где исчезает помпезность и строгость, где стены и парадные требуют ремонта, где по стенам ползут кабели и трубы, где нет шума машин, где с подозрением смотрят на чужаков. На моем лице застыла глупейшая улыбка, она является пропуском в этот закрытый мир. Меня принимают за своего. А улыбка? Ну, мало ли что! Может у меня живот перестал болеть или женщина простила.

Дворы стали закрывать. Туристам там делать нечего, а у своих есть ключи. Дворы на Моховой еще открыты. Дворников не видно, но все чисто. Дождь – лучший дворник. Где-то облупилась штукатурка, где-то поржавели трубы, но меня это не раздражает. Так по утрам не раздражает любимая женщина без макияжа. Воздух свежий, напоен влагой. Я бы хотел тут жить. Хотя бы три месяца в году. В самую мерзопакостную погоду. По утрам я бы пил кофе и садился работать. Обедал бы я в столовой, что на соседней улице. Там вкусно и дешево. А после обеда с зонтиком гулял по бульвару Фурштатской. Это одна из моих любимых улиц в городе.

И еще я бы хотел иметь тут много друзей. Не виртуальных, а живых, к которым можно прикоснуться, с которыми приятно сидеть вечером в кафе и болтать о всяких глупостях: какая прекрасная профессия сомелье, как выпускать злого духа из красного вина, как правильно есть пиццу, какая хорошая сегодня погода, потому что завтра она будет еще хуже.

Я живу в полуподвальчике. Раньше это был нормальный первый этаж, но сейчас дом ушел под землю. Интернета нет. Это необычно, но приятно. Где-то бушуют страсти, а тут видны только ноги в окне. Каждый проходящий мимо – событие. В прошлом году в моем дворике меняли вентиляционные трубы местного ресторанчика. Сейчас трубы сверкают холодным серебряным блеском, но рабочие все равно что-то делают. Они не спешат. Перекур идет за перекуром, лица задумчивые, движения неторопливые. В Питере вообще торопятся меньше, чем в Москве или в Америке. И мне это нравится.

Музей Ахматовой

Квартира Анны Ахматовой. В прихожей на вешалке висит старое пальто немыслимо-фиолетового цвета. Сверху на полочке лежат две шляпки. Все! Дальше можно не ходить. Ахматова из букв и слов превратилась в живого человека, которого хочется обнять и сказать что-нибудь хорошее.

В комнатах фотографии, рисунки, письма, скромная мебель, сундуки. Много сундуков! На стене пропуск для прохода во двор. В графе «должность» написано «жилец». И еще письмо Сталину. «Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович…» Что думала Ахматова, когда писала первое слово?

На одной из стен сняты обои, и стали видны наклеенные газеты 30-х годов. В глаза бросился заголовок: «Окололитературный трутень». И еще окончание одной из статей: «Да здравствует НКВД – верный страж диктатуры пролетариата!» Сразу вспомнилось:

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Главный штаб

Дворцовая площадь, дождь. Гениальный Росси сделал гениальную Триумфальную арку между крыльями Главного штаба. Я даже не знаю, что мне нравится больше – Зимний или штаб. Наверное, штаб. И это правильно! Ведь цари мало видели фасад Зимнего, а вот аркой штаба они любовались каждый день. Почему-то долгое время эта арка возникала в памяти из кадров старого фильма про революцию, когда через нее штурмовали Зимний. Слава небесам, эти кадры начал забываться. Теперь эта арка и желтые стены впечатались в память на фоне темных туч. Это красиво. В Питере все красиво. Тут нет московской эклектики, тут нет деловых небоскребов Америки. Тут строили с любовью, для себя и для других.

Коллекция импрессионистов. Бегом по залам и вдруг – стоп! Зал с картинами Моне. Я сажусь на диванчик посреди комнаты и не хочу идти дальше. Что же он со мной делает. Как он нарушает правила композиции. Как хорошо он их нарушает! Вот женщина в тени у самой кромки картины. Так нельзя? Можно! Ведь она вместе со мной любуется цветущим садом. Она моя подружка, мы вместе сюда пришли и сидим в уголочке.

Петр

Солнечный день. Он не идет Питеру, да простят меня петербуржцы. Резкие тени, слепящее в прозрачном воздухе солнце. Я у Медного Всадника. Ох, Петр, Петр! Как же тяжело тебе было с родовитыми боярами! Как же ты старался, чтобы Питер был похож на твой любимый Амстердам! Как ты хотел, чтобы Россия была не хуже Европы. Это ты упразднил старославянские цифры-буквы и с тилдами наверху и заменил их арабскими. Это ты упразднил летоисчисление с момента сотворения мира и года стали отсчитываться от рождения Христа. Это ты перенес празднование Нового года на первое января, как давно решил Юлий Цезарь и как это было в Европе. Это ты наделал массу ошибок, выпуская тысячи указов и правил, которым невозможно было следовать. Но тебе многое прощаешь за то, что ты все делал для страны, а не для себя.

Московские ритмы

Москва – жесткий город. Не для романтиков и слюнтяев. И он, зараза, никогда не спит. Проснешься в три ночи и слушаешь гул проспекта Мира. Для разнообразия «ночной волк» на трескучем мотоцикле под окнами проедет. А если вдруг наступит минута тишины, то сосед надумает телевизор посмотреть – ему тоже не спится, ему надо новости узнать.

Тут все стремительно и богато. Даже двор нашего дома стал до безобразия красивым: «резиновые» дорожки, газон, цветочки, скамеечки, у каждой скамеечки урна. Мусорные контейнеры – произведение искусства. Даже трамваи под окнами по ночам ходят шепотом, а в них все чисто и ничего не сломано.