Страница 8 из 21
Вечером следующего дня магик снова удостоил «презренных преступников» – то есть нас, – своим визитом. На этот раз его манипуляции принесли облегчение – чесотка утихла, часть струпьев отвалилась, открыв взору чистую розовую кожу. И впервые за всё время, прошедшее с нашего чудесного спасения из Башен, я набралась смелости взглянуть на собственное отражение в тазе с водой.
Лицо было худое и осунувшееся, волосы грязные и всклокоченные, глаза напоминали бездонные провалы, но следов пыток практически не осталось – лишь кое-где на щеках и лбу можно было заметить тонкие полоски не до конца залеченных шрамов. Судя по энтузиазму, охватившему почтенного мэтра-целителя, ехать до столицы осталось всего ничего.
И действительно – на следующий день, едва только на землю пали ранние зимние сумерки, на горизонте поднялись высокие и крепкие стены Скоррде, за которыми виднелись крыши дворцов и усадеб, и возница, спеша поскорее добраться до города, хлестнул лошадей.
Улицы столицы были тщательнейшим образом выметены от снега; праздные зеваки, разодетые один богаче другого, в изумлении останавливались, завидев въехавшую в распахнутые ворота необычную процессию: чёрная тюремная карета в окружении почти почётного эскорта, а следом – обрешечённая со всех сторон телега с закованным в колодки и, разумеется, ошейник, магиком.
Отодвинув закрывающую окно шторку, я, раскрыв рот и не обращая внимания на любопытствующие взгляды зевак, жадно рассматривала такие знакомые с детства улицы: широкие и узкие, прямые как клинок и извилистые, словно виноградная лоза, окружённые плотно прижавшимися друг к другу двухэтажными добротными домами под черепичными крышами или, наоборот, расступающимися в выложенные брусчаткой площади. Живописно усыпанные серебрящимся снегом сады и парки, шумные базары, богатые и вычурные ресторации – суть те же харчевни, но для публики много более почтенной и благообразной. Кан, обычно равнодушный к проносящимся за окном пейзажам, тоже не удержался, отдёрнул шторку со своей стороны и приник к стеклу.
Скоррде был прекрасен на фоне всех прочих имперских (и не только) городов ровно так же, как прекрасна бывает жемчужина в сравнении с обыкновенным, окатанным морскими волнами голышом. Он влюблял в себя с первого же взгляда, словно придворный щёголь, не оставляя увидевшему его ни малейшего шанса остаться равнодушным. И, подобно всё тому же щёголю, сам оставался при этом бесстрастен и безжалостен к попавшим под его чары.
Меня обуревали двойственные чувства от возвращения. На первый взгляд, за годы, прошедшие с моего побега отсюда, столица совсем не изменилась, но это было обманчивое впечатление. Город, некогда служивший прибежищем для всех: талантливых мастеровых, ушлых купцов и даже безродных клошаров, теперь был наводнён сплошь нобилитетом. Исчезли с центральных улиц ремесленные мастерские, не стало прячущихся в тени близко прижавшихся домов попрошаек, запропастились куда-то многочисленные лоточники и бродячие артисты. Скоррде был вылизан и вычищен до блеска от всего, что, по мнению императора, портило его облик – и вместе с тем лишился того неуловимо витавшего в воздухе духа прежнего города, открытого для каждого жителя Империи, невзирая на сословия.
Прогрохотав колёсами по брусчатке, карета въехала в обрамлённые белокаменными опорами кованые ворота. По сторонам потянулись геометрически правильно остриженные кусты и деревья, а за переплетениями нагих ветвей вознеслись очертания огромного трёхэтажного здания с флигелями.
Карета, дёрнувшись, остановилась перед высоким мраморным крыльцом, дверца распахнулась, и в проёме появилось раскрасневшееся с мороза лицо Дашика.
– Приехали, хворые. Выходите, – ухмыльнулся гвардеец, галантно подав мне руку. – Тут мы и распрощаемся. Дальше за вами дворцовая стража присматривать станет.
На крыльце мялся с ноги на ногу, пытаясь согреться, невысокий, закутанный в меховой плащ человечек с длинным крючковатым носом и сальными, давно не стрижеными волосёнками.
– Кого тут Прародитель послал мне на голову на ночь глядя? – ворчливо проскрипел он и презрительно сморщился, едва только гвардеец подвёл нас к нему. – Ну и вонь! Вас что, год в баню не пускали?
– Ты для начала хоть половину названного срока в застенках башенных продержись, светскую беседу с палачами поддерживая, – тотчас взъярилась я в ответ – человечек уже одним только своим видом вызывал у меня стойкое отвращение, а уж после этого брезгливого комментария и подавно; не будь на мне ошейника – испепелила бы его на этом самом месте, не задумываясь. – А потом посмотрим, сумеешь ли собственное амбре от аромата роз отличить.
Кан бросил на меня горящий предостережением взгляд, но вслух ничего не сказал. Человечек же, никогда и близко не подходивший ни к тюрьме, ни к скотному двору, и, видимо, ничего хуже запаха подгоревшей пищи не нюхавший, оскорбился не на шутку.
– Ты кто, чтоб в таком тоне со мной разговаривать?! – задохнувшись от возмущения, взвизгнул он.
– А ты кто, чтоб иного требовать? – рыкнула я.
Человечек, разинув рот, уставился на меня своими глубоко посаженными злобными глазёнками, но тут в перепалку с лукавой ухмылкой влез вездесущий Дашик.
– Господин Вирий, сии пле… гм… облыжно обвинённые доставлены во дворец по личному приказу его императорского величества. Держать их велено под неусыпной стражей, но обращаться как с гостями: обид не чинить, в общении друг с другом не ограничивать, про вежесть не забывать. А в первый же вечер в баньке помыть, сытно накормить да комнаты выделить. Али, господин Вирий, не получали вы такого приказа?
Захлопнув рот, человечек недовольно уставился на дерзкого гвардейца.
– Ты мне приказы императора не передавай, – проворчал он, отступая. – Куда тебе, безграмотному простолюдину, понимать их. Прощайся давай со своими… гм… подопечными, да поскорее. Чай, зима на дворе, добрый хозяин и пса из дому не выгонит, а ты меня тут ждать заставляешь на морозе.
– Ну добро, господин Вирий, добро, – довольно кивнул Дашик. – Я мигом.
И обернулся к нам.
– Ну бывайте, хворые, – неловко прогудел он. – Император, он того, справедливый. Раз у магиков вас забрал, то во всём разберётся. Уж тут-то, под его приглядом, измываться никто над вами боле не станет.
И, склонившись ближе, заговорщицким шёпотом добавил:
– А Вирия этого, крысу дворцовую, вы не бойтесь. Управдом он, слугами повелевать да понукать привык, вот и вас пытается подчинить. А вы его, чуть зарвётся, на место-то ставьте, он, чай, не император, а и сам как есть слуга, пусть и приближенный к трону, а вы-то императорские гости, хоть и в ошейниках энтих да под стражей. Ну, удачи вам, хворые. Да благословит вас Отец-Прародитель.
– И тебе удачи всяческой, Дашик, – кивнул в ответ Кан. – И спасибо за доброту.
Махнув на прощание рукой, гвардеец торопливо сбежал по ступенькам вниз.
– Ну, чего застыли? – вновь подал голос Вирий. – За мной следуйте… гостюшки. Да поторапливайтесь!
Переглянувшись – «крыса подвальная!» – ясно читалось на лице Кана, – мы двинулись за ним.
– Тащат во дворец всяких оборванцев, – недовольно шипел себе под нос управдом, ведя нас по лабиринту тёмных переходов и лестниц, но задирать больше не пытался, слышал, поди, что за советы нам Дашик давал.
Императорский дворец поражал своим размером и великолепием отделки: резные колонны поддерживали высокие своды потолков, мягчайшие ковры, устилавшие мраморные ступени, скрадывали звуки шагов; стены украшали многочисленные фрески с изображениями великих битв и вполне себе мирных празднеств. Каждые двадцать шагов встречались изящно выкованные поставцы, в переплетениях имитирующих ветви и цветы опор замерли плошки с зажжённым земляным маслом.
Наконец, Вирий, шмыгнув носом и бросив быстрый взгляд по сторонам, словно искал, куда бы высморкаться, остановился у массивной дубовой двери.
– Здесь баня, – напыщенно возвестил он, пальцем указав на дверь. – Час вам даю. Если и после мытья вонять будете, как свиньи, то ночевать пойдёте в хлев.