Неутомимые следопыты

— Вознесенский, — хором откликнулись мы.

— А моего Иван Николаевича Корнеев фамилия.

Но Женька не сдавался.

— А вы в этом доме давно живете?

— Только что приехали, милок. А раньше-то мы в Хабаровске жили… А здесь… Я вам сейчас покажу человека, который, не знаю как до революции, но здесь уж, почитай, годков тридцать живет.

Она повела нас по тому же тесному и темноватому коридору мимо кухни, где уже галдели хозяйки, мимо сундуков и висящих корыт, беспрерывно говоря:

— Громобоевы, отец и сын. Хорошие, надо сказать, люди. Отец-то уже пенсионер. А сынок еще совсем молодой, годков сорок будет…

Осторожно постучавшись в одну из дверей, она стала дожидаться.

— Войдите, — раздался из-за нее звучный баритон.

Мы очутились в просторной комнате с двумя окошками. Высокий старик с поредевшими седыми волосами поднялся нам навстречу с низенькой кушетки. Он, видно, отдыхал после обеда. Сложенная газета лежала на ней.

— Не обеспокоили вас, Андрей Ферапонтович? — заговорила старушка тоненьким голоском.

— Заходите, коль пришли.

Старик посверливал нас с Женькой острыми, словно буравчики, глазами. Бабушка Ксения обернулась к Вострецову.

— Вот ты, рыженький, скажи…

Мой товарищ стал объяснять, что мы ищем женщину, участницу баррикадных боев на Пресне в тысяча девятьсот пятом году, и спросил:

— Скажите, вы не знаете, у вас в доме не жила такая женщина двадцати двух лет… Ее звали Ольга…

Андрей Ферапонтович призадумался.

— Ольга… Ольга… — Он потирал себе лоб пальцами в старческих пигментных пятнах. — Да, была Ольга… Дай бог память… Николаевка. А может быть, Никифоровна… Да, точно, Никифоровна. И фамилия у нее какая-то чудная была: не то Серая, не то Белая… Только ей в девятьсот пятом уже немало лет было.

— А вы не помните, — волнуясь, продолжал допытываться Женька, — она в девятьсот седьмом еще судилась… И ее приговорили к пятнадцати годам каторжных работ…

— К пятнадцати годам! — удивился Андрей Ферапонтович. — Да я ее до самой смерти помню. И никогда она под судом не была. Мне-то тогда всего-навсего годков шесть было. А баррикада стояла в конце улицы. Когда стрельба началась, мать нас всех спрятала вот в этой самой комнате и занавески закрыла… А эта самая Ольга Никифоровна богомольной была женщиной. Если какой-нибудь престольный праздник, рождество там, пасха или петров день, с рассветом уходила в церковь…

— А может быть, она не в церковь ходила, а на какие-нибудь собрания подпольные?

— Какой там! — Андрей Ферапонтович махнул рукой. — Она с собой еще соседку брала, тетку Манефу. Ну, доложу я вам, это была такая злыдня, что не приведи господь…

— Значит, не та, — упавшим голосом, со вздохом произнес Вострецов.

— Да вы, ребятки, не огорчайтесь, — утешил нас хозяин комнаты. — Еще отыщете свою героиню.

Когда мы распрощались с Андреем Ферапонтовичем, бабушка Ксения тоже принялась нас утешать:

— Да найдете вы эту вашу Ольгу.

Меня же разбирало зло на Женьку. Я буквально закипал от негодования. И как только мы очутились на лестнице, дал волю своему гневу. Я высказал ему все свои соображения. Я сказал, что если мы станем всюду лазить на стремянки да вытряхивать занавески, то и за десять лет не сумеем разыскать эту Ольгу.

Женька слушал меня молча, а потом сказал:

— А ты хоть на одно мгновение представь, что те ребята из восемьдесят шестой школы не пришли. Что, мы с тобой не помогли бы бабушке Ксении? Пойдем-ка лучше в следующую квартиру, благо она нас обедом накормила.

Нелегкое дело

Но нам не везло ни на второй, ни на третий день, хотя мы обошли уже восемь домов, из которых два было девятиэтажных.

Угловой дом был в три этажа. Но ни в одной квартире не нашлось ни одного человека, которому было что-нибудь известно об этой женщине, участнице баррикадных боев на Пресне. Одни в ответ на наши расспросы пожимали плечами, другие просто удивлялись: как такое — пропал человек и найти его невозможно. А иные попросту косились на нас с подозрением: не смеемся ли мы и не затеваем ли какую-нибудь проказу.

Конечно, попадались и такие жильцы, которые выслушивали нас со вниманием и всеми силами хотели помочь, и мы с Женькой видели, что история пропавшей без вести героини интересует их всерьез.

Руководитель кружка нам сказал, что копия первого листа судебного дела хранится в Историко-революционном музее «Красная Пресня». Нам его выдали безо всякой расписки. С дневником же белогвардейского офицера дело оказалось посложнее. Иван Николаевич объяснил, что сейчас машинистка занята перепечатыванием каких-то бумаг и не может скопировать необходимые нам странички. Но мы были рады и тому, что с первой бумагой не было никакой волокиты.

На пятый день безуспешных наших поисков, часов в пять, уставшие и голодные, мы сошли с троллейбуса на остановке и понуро двинулись к моему дому. Внезапно из-за поворота выскочил Лешка Веревкин из нашего класса. Пальто у него было распахнуто, вероятно, чтобы все полюбовались его новеньким фотоаппаратом «Смена». Увидав нас, Лешка тотчас же принялся болтать по своей обычной привычке:

— А я в зоопарке был… Снимал зверей. — Он похлопал ладонью по футляру. — Пленка сто восемьдесят единиц… Особо чувствительная. У меня даже экспонометр есть… — И он вытащил из кармана какую-то мудреную плоскую картонку с надписями и цифрами.

Женька и так недолюбливал Лешку за болтливость и манеру вечно чем-нибудь хвастать.

— Ступай, ступай своей дорогой, — сурово сказал он. — У нас и своя работа есть… Тебе не понять…

— Это почему же? — недоумевал Лешка. — Может быть, все-таки пойму? Не такой уж я идиот.

— А какой? — все так же насмешливо спросил Вострецов.

— Да ну вас! — Веревкин махнул рукой и гордо пошел дальше по улице Заморенова.

Мне показалось, что Вострецов был слишком уж груб с Лешкой, и я, упрекнув его, сказал:

— Для чего ты так?

— Пусть не хвастает. Подумаешь, фотоаппарат у него… «Смена». Мы и сами — юная смена. И дело делаем, а не по зоопаркам шлендраем.

Мы снова распрощались напротив моего дома. А назавтра с утра опять поехали на Овражную улицу.

С час, должно быть, мы сидели возле деревянного дома, неизвестно кого и чего дожидаясь. Я здорово замерз, и наконец мне стало совсем невмоготу. В этот момент на крыльцо дома, за которым мы с таким вниманием наблюдали, взбежала девчонка в серенькой меховой шубке и синей шапочке. Она потопала ногами в меховых сапожках и сунула руку в карман, должно быть за ключом.

— Быстрее, Серега, за мной! — крикнул Женька, как угорелый срываясь со скамеечки.

Он первым очутился на крыльце. Девчонка уже успела вставить ключ в замочную скважину. Услышав грохот наших заледенелых башмаков, она в испуге обернулась и, даже не пытаясь вытащить ключ, застрявший в скважине, прижалась спиной к двери.

— Вы что?.. Чего вам надо?.. Мама-а!..

— Ты погоди, не ори… — задыхаясь, закричал Женька. — Мы тебя не тронем…

Но девчонка ничего не хотела слушать. Она вопила как оглашенная и барабанила в дверь ногами, а глаза у нее были такие, словно мы собираемся ее растерзать.

Внезапно я почувствовал такой крепкий толчок, что шапка слетела у меня с головы и я сам полетел с крыльца носом в снег. А когда, побарахтавшись, наконец выбрался из сугроба и отфыркался, то увидел над собою плечистого парня в очках и коротком полушубке.

— Не имеете права драться! — обиженно крикнул Женька. Он поднимал со снега судебную бумагу.

— Давай, давай, крой отсюда! — пригрозил парень. — А то и не так еще влетит.

— Мы по важному историческому делу!.. — возмущался Женька. — А вы деретесь!..

Девчонка осторожно тронула парня за рукав.

— Они не обижали, Володя. Это я, наверно, сама перепугалась. Может, они не из Васькиной компании…

— Погоди, Света, — произнес парень. Он сошел на две ступеньки пониже и спросил: — Так по какому вы, говорите, делу?