Неутомимые следопыты

— Ну вот, пожалуй, и все, — произнес Василий Степанович, заканчивая свой рассказ о том, как в группу Павла Вересова пробрался предатель.

— А записка? — спросил Женька. — Кто написал записку? Ту, самую последнюю?

— Комиссар отряда коммунист Громов. Это его почерк.

— Я знаю! — воскликнул я. — Он писал, а товарищи отбивались от гитлеровцев… А потом он успел зарыть в землю гильзу со всеми бумагами. И погиб…

— Да, наверно, так оно и было. Герои погибли. А Шкворнев остался жить. Но правда, она всегда отыщет верную дорогу, как ее ни прячь.

До свидания, Зареченск!

И вот Левашов умолк, и я, словно очнувшись, огляделся по сторонам. Все так же, подперев щеку кулаком, рядом со мной сидел Женька. Напротив Дарья Григорьевна. А у края стола, склонившись над чашкой остывшего чая, примостился Иван Кузьмич.

— Я слышал, вы хотите устроить у себя в школе музей партизанской славы, — произнес Левашов, помолчав. — Так не думайте, будто я забыл о своем обещании. Фотокопии с документов привезу вам на днях.

И вот тут-то я узнал впервые о Женькином решении.

— Нет, Василий Степанович, — проговорил он, выпрямившись на стуле. — Пусть лучше музей партизанской славы будет здесь, в Зареченске. Ведь они… Ведь партизаны… Павел Вересов, Яков Громов, Платон Рузаев… Все они сражались с фашистами и погибли геройской смертью в здешних местах. Так пускай и музей будет здесь…

— Женька! — воскликнул я. — А как же мы? Разве мы уедем с пустыми руками?

— Все это оставим здесь ребятам… — Женька засмеялся. — Да мы и не уедем с пустыми руками. У нас есть наши коллекции. — Он подмигнул мне. — Ванесса уртикае…

Но мне было не до смеха. Всегда во всем я соглашался с моим лучшим другом Женькой Вострецовым, а тут ни за что не мог с ним согласиться. И неожиданно ко мне явилась помощь. Она подоспела с того края стола, где сидел, упершись в чашку бородкой, Иван Кузьмич.

— А я думаю, что ты, Женя, на этот раз не прав. Чем больше будет у нас таких вот музеев, тем лучше. Чем больше людей — в городах ли, в селах, в клубах, в красных уголках, да и в школах в первую очередь — узнают, какие герои в нашей стране, за что они дрались, за что отдавали жизни, тем будет полезнее. — И как это часто бывало, Иван Кузьмич повернулся к тете Даше. — Вы со мной согласны, Дарья Григорьевна?

— Совершенно согласна, Иван Кузьмич, — энергично тряхнув головой, отозвалась тетя Даша.

— Как же так два музея?.. — растерянно пробормотал Женька. Видно, эта простая мысль ни разу не пришла ему в голову.

— Да очень просто два! — рассмеялся Левашов. — Абсолютно правильно вы, Иван Кузьмич, заметили. Два музея лучше, чем один. А если таких музеев будет три, пять, десять, то и совсем хорошо! И фотокопии я вышлю вам в двух экземплярах.

Василий Степанович поднялся и начал прощаться. Ему пора было уходить.

Ох и стыдил же я Женьку в этот вечер! Да и как же ему, в самом деле, было не стыдно решать одному за нас двоих? Разве мы не вместе расшифровывали таинственную бумагу Ивана Кузьмича, ломали головы над загадочными значками? Разве Женька один собирал по всему Зареченску бечевки, чтобы набрать из них клубок больше ста метров?..

Я корил моего друга, а он молчал. Потом вдруг наклонил голову и посмотрел на меня чуть лукаво. Когда он вот так смотрел, я знал уже, что Женька чувствует себя виноватым, и переставал на него сердиться.

— Ладно, Серега… Я, конечно, не прав. Упрямиться не стану…

И я тоже не стал упрямиться и делать вид, что дуюсь на Вострецова. Я терпеть не мог, когда мы с ним ссорились. И, рассмеявшись, мы побежали, пока еще не зашло солнце, к развалинам электростанции, где — я не сомневался в этом — могли застать ребят и рассказать им все, что услышали сегодня от Василия Степановича.

Потом мы не встречали его целую неделю. И он не подавал о себе никаких вестей. А между тем неумолимо приближался день нашего отъезда из Зареченска. Мы уже начали укладывать наш огромнейший чемоданище. И хотя всю леску, поплавки, грузила, крючки, фонарик мы оставляли в подарок нашим новым друзьям, вещей у нас не убавилось, а даже прибавилось. Мы увозили из Зареченска честно поделенные пополам экспонаты будущего нашего музея, среди которых были и помятый автоматный диск, и ржавый штык от немецкой винтовки…

Увозили мы с собой и партизанский радиоприемник, сделанный Игорем, и настоящую, только разряженную гранату-лимонку — подарок копалинских пионеров. Не забыли мы и коллекцию бабочек — целых шестнадцать картонок, пестревших семелами, зубчатками, серпокрылками… Были тут и бархатисто-черный «адмирал», и желтый махаон, и бурый «воловий глаз»… Но посреди всей разноцветной пестроты самое почетное место, конечно, занимал громадный бражник «мертвая голова».

Чтобы уложить все это добро, нужен был не один чемодан, а два таких, как наш. Все свободное время мы с Женькой только и делали, что прикидывали, как получше упаковать вещи. Помог нам Митя. Он притащил из дома большой фанерный ящик — специально для наших коллекций. В этот-то ящик мы и уложили все, что не умещалось в чемодане. И за этим занятием, разумеется, требующим ловкости и смекалки, застал нас Левашов.

Левашов сдержал свое слово. Два комплекта четко отпечатанных фотографических копий документов и писем партизан лежали перед нами на столике. Но это было еще не все. Рядом с пачкой фотографий Василий Степанович положил листок бумаги, на котором что-то было напечатано.

— А это вам подарок из музея, — сказал он.

Это была листовка! Еще одна партизанская листовка! Настоящая!.. Одна из тех, что расклеивали по городу Егор Алексеевич Прохоров и его товарищи — заготовщики с лесопилки. На той стороне, где не было текста, остались по краям пятнышки от кусочков теста…

Женька волновался. Листок бумаги дрожал у него в руке, когда он прерывающимся голосом стал читать:

— «Товарищи! Уже три месяца идет война. За это время Гитлер хотел дойти до Урала, захватить Москву, Ленинград, Донбасс, Баку… У волка — волчий аппетит. Но только подавился Гитлер куском, который оказался ему не по зубам. Стоит, как и прежде стояла, как будет стоять вовеки наша Москва. Не прорваться фашистам к Ленинграду. Не видать им ни нашей нефти, ни нашего угля. Бьет врага на всех фронтах Красная Армия. Теряет Гитлер свои танки, свои самолеты, свои пушки, своих солдат. Придет время — вырвет Красная Армия у волка все его зубы! Не падайте духом, товарищи! Победа будет за нами!..» — Победа будет за нами!.. — повторил Женька. Вдруг он поглядел на Левашова ошеломленно. — А почему же одна листовка?

— А тебе надо десять? — засмеялся Василий Степанович. — Скажи спасибо, что одну дали. Еле упросил.

— Так ведь у нас будет два музея… Один у нас в школе, в Москве, другой здесь, в Зареченске…

— А вы разыграйте листовки, — посоветовал Левашов. — У вас же их две — одна от руки написана, а другая теперь вот эта. А с оставшейся сделайте фотоснимок. Вот и будет в каждом музее один подлинник, одна копия.

Прощаясь с нами, Василий Степанович сказал, что его ждет машина, он торопится и лишней секунды у него нет. За окнами уже нетерпеливо сигналила «Волга»…

Когда мы приехали в Зареченск, нас встречала одна тетя Даша, а провожать на станцию пришла целая толпа — все ребята и даже Иван Кузьмич. Вот ведь прошло чуть больше месяца, а подружились мы так, что и расставаться не хочется.

Скоро прибудет поезд. Билеты у нас уже в кармане. Телеграммы нашим мамам посланы. Чемодан и Митин ящик наготове: ведь поезд стоит на станции в Зареченске всего три минуты…

Да, прошло больше месяца, а мы с ребятами за это время, оказывается, не успели наговориться. И говорим и говорим… Но крепыш Федя, как всегда, переговаривает всех и звонче всех кричит:

— Вы напишите, к-как только приедете!

Написать? А куда? Мы ведь забыли обменяться адресами. Вот так штука! Скорее записать! Успеть бы до прихода поезда!.. Он уже свистит где-то за лесом.