Дочь Голубых гор

Скачущие всадники были слишком далеко, чтобы слышать его или видеть руку, поднятую в прощальном жесте, и все же он обратился к Эпоне с последним напутствием.

– Поезжай, поезжай, кельтская женщина, Эпона, – шепнул он вдогонку, надеясь, что ветер подхватит и понесет его слова. – Поезжай, ты свободна!

Часть третья

ВНОВЬ ГОЛУБЫЕ ГОРЫ

ГЛАВА 30

Они мчались так, точно их преследовали демоны из плоти и крови. Несколько раз Дасадас крикнул Эпоне: «Не оборачивайся», ибо не знал, чего от нее ждать. А вдруг она повернет серого коня и поскачет обратно к Кажаку; тогда и его, Дасадаса, принесут в жертву за то, что он помогал ей бежать.

Но она не повернула коня. И вскоре конь и всадница обогнали даже Дасадаса на его сильном молодом жеребце и умчались вперед.

Дасадас, однако, не беспокоился. Он знал, в каком направлении они могут ехать. И старательно гнал прочь мысли о наступающей ночи, когда они останутся вдвоем. Не позволял он себе думать и о Кажаке, на которого обрушится гнев шаманов.

Дасадас думал лишь о мчавшемся коне и заходящем солнце.

Если кто-нибудь их и преследовал, они так об этом и не узнали. Уже наступила тьма, а Эпона все еще скакала на запад, ориентируясь по осколку луны и полагаясь на безошибочный инстинкт серого жеребца. Наконец она перешла на рысь и только тогда услышала вдалеке голос Дасадаса…

– Эпона! Ты здесь, Эпона?

– Здесь, Дасадас. – Она осадила коня и подождала своего сопровождающего.

– Небо заволакивают тучи, – заметил скиф, поравнявшись с Эпоной. – В такой темноте, без луны, продолжать путь опасно. Может быть, мы остановимся здесь?

– Я думаю, да. Когда я оглянулась в последний раз, в кочевье происходила ужасная схватка. Кажется, на скифов напал… волк. Поэтому они не смогли сразу же начать преследование, поэтому мы не видели никого позади себя. Шаманы, конечно, пошлют за нами кого-нибудь, но у нас быстрые кони, и мы намного их опередили, они никогда не смогут нас догнать.

– И куда мы едем? – спросил Дасадас, безоговорочно передавая себя в подчинение Эпоне. Эпоне, не похожей ни на одну другую женщину.

– Я еду в Голубые горы, Дасадас. Как и Кажак, я должна выполнить свой долг.

Он не понял, что она имеет в виду, но хорошо понимал, какая опасность ему угрожает.

– Вряд ли скиф будет желанным гостем в Голубых горах, – сказал он.

– Если ты приедешь туда на этом коне, ты будешь желанным гостем, – заверила она. – Кельты выращивают пони для торжественных выездов; если мы скрестим наших жеребцов с кобылами пони, в будущем мой народ сможет вырастить достаточно больших верховых коней. Твой хороший гнедой жеребец обеспечит тебе теплый прием, Дасадас. Ты обладаешь настоящим сокровищем.

– Это еще не все, что у меня есть, – сказал он. – Дасадас покажет тебе кое-что.

Они остановились на ночлег с подветренной стороны небольшого холма, и хотя ночь была темная и холодная, они не рискнули развести костер. Но глаза, привыкшие к темным степным ночам, все же смогли рассмотреть вещи, которые скиф вытащил из одной из своих торб, чтобы показать Эпоне. Гребень из слоновой кости. Золотые украшения. Медный браслет.

– Это твои вещи, Дасадас? – удивленно спросила Эпона.

– Нет, их прислали жены Кажака. Чтобы Эпона могла обеспечить свою безопасность, купить себе пищу и все, что ей может понадобиться.

Она узнала медный браслет, подаренный ею Талии. Она села на землю, положила присланные ей дары на колени и едва не заплакала. Эти сдержанные, равнодушные женщины. Они никогда не давали ей повода считать себя своими подругами; никогда не позволяли ей заглянуть за их покрывала. Но они собрали все свои драгоценности, чтобы она могла благополучно добраться до родных мест.

«Оказывается, я ничего о них не знала», – подумала Эпона, с трудом сдерживая слезы.

– Когда ты успел все это сделать, Дасадас? – спросила она.

– Когда Кажак обнаружил, что тебя похитили, он сразу же догадался, что замышляют шаманы. И тогда же он решил найти тебя и отослать домой. Он сказал одной своей жене, та – другим.

– Странно, что шаманы не охраняли его, как меня. Неужели они рассчитывали, что он позволит принести в жертву меня или его жеребца без всякого сопротивления?

– Почему бы и нет? – сказал Дасадас. – Они, видимо, думали, что Кажак не посмеет ослушаться повеления Колексеса. В Море Травы слова путешествуют по ветру, все сразу же узнают о непослушании князю. Ослушник не найдет себе поддержки в других племенах; этого не допустят их князья. А кому хочется навлечь на себя гнев своего правителя?

– Могущество князя так же велико, как и ужасно, – заметила Эпона. – Но в вашем племени верховная власть оказалась в руках шаманов. Почему они так поступают, Дасадас? Почему ради золота и скота они притесняют свой народ?

– Это не единственная причина. Дасадас думает, что шаманы – люди завистливые. Они много лет смотрели, как князь правит народом, принимает решения. Шаманы считают, что могут управлять лучше. Они считают, что теперь их очередь. И хотят забрать все.

Эпона вздрогнула. В степи начинало холодать. Хотя Дасадас прихватил с собой много провизии, ее горит, одежду, он почему-то не захотел взять ее медвежью шкуру, и Эпона боялась замерзнуть под скифской накидкой, сшитой из нескольких шкур, и под одеялом из козьей шерсти.

– Я полагаю, что Цайгас и Миткеж одержимы не белым тальтосом, – раздумчиво заметила Эпона, присаживаясь. – Я думаю, что они одержимы черными духами, духами зла. Только такие существа могут причинять вред себе подобным или пользоваться магией в своих корыстных целях. В свое время их ожидает неминуемая кара. Мать-Земля стремится к тому, чтобы все было в равновесии.

Ее слова не имели для него никакого смысла. Он был доволен уже тем, что сидит рядом с ней, совсем близко, вдыхая благоухание ее кожи, думая и мечтая о своем.

– Я должна была остаться, Дасадас. Должна была помочь Кажаку, – прошептала она, обращаясь не только к нему, но и к самой себе.

Дасадас ничего не сказал. Она мучается раскаянием, считая, что не должна была покидать Кажака в трудное для него время, но это пройдет. А впереди многодневное путешествие, и рано или поздно она перестанет думать о Кажаке.

«Будь моим братом, – напутствовал его Кажак. – Заботься об этой женщине, как о своей собственной. Охраняй ее, не щадя своей жизни!»

Человек, который выполняет такое поручение, вправе рассчитывать на награду. Кажак должен был это предвидеть.

Та же мысль мучила и Эпону; она сидела на земле, глядя, как серый жеребец выщипывает последние пучки травы, затем жестом показала ему, чтобы он лег рядом с ней. Тогда-то она в полной мере осознала, чего, должно быть, стоило Кажаку послать ее вместе с Дасадасом.

А ведь ее должен был благополучно отвезти домой сам Кажак. Но Кажак человек чести, он остался, чтобы выполнить свой долг перед отцом и своим племенем.

«А я удрала. Я удрала», – думала Эпона, ненавидя себя самое.

Когда боль стала совсем нестерпимой, она откинула голову на шею коня и безмолвно разразилась горькими слезами.

Дасадас лежал в нескольких шагах, в ожидании.

«Скоро, – пробормотал он про себя, – скоро я утешу тебя, Эпона, и ты перестанешь плакать».

Они погрузились в полудрему, продолжая прислушиваться и боясь услышать стук приближающихся копыт.

Утро не принесло с собой ничего хорошего. Стало еще холоднее, и все вокруг выглядело еще более мрачным и даже зловещим.

– Они могут нас преследовать, – сказал Дасадас. – Мы должны ехать дальше.

– Стало быть, ты будешь сопровождать меня… до самого селения кельтов.

– Кажак велел мне проводить тебя туда, куда ты захочешь.

Наспех поев сушенины и черствого хлеба, они сели на коней и направились на запад. Уже в пути Дасадас объяснил, что они не все время будут придерживаться этого направления, хотя их главный ориентир – заходящее солнце.