Дочь Голубых гор

– А как насчет тебя, Кажак? И с тобой тоже я не должна говорить о свободе? – Уголки ее губ искривила улыбка, она наблюдала за ним из-под опущенных ресниц.

– Кажак свободный человек! – провозгласил он. – Кажак на коне – самый свободный из всех людей.

Но это была неправда, о чем можно было хорошо судить по приему, оказанному Кажаку и его людям, когда он возвратился в зимнее кочевье. Многие из княжеских шатров уже стояли на своих местах; и кругом царило оживление, знакомое Эпоне еще по минувшей зиме. Но была одна существенная перемена. Обилие трофейных голов, отличавшее жилище Колексеса от других, теперь венчало шатер чуть поменьше; обиталище же старого князя было занято шаманами, которые при появлении Кажака сразу же выглянули наружу.

Их размалеванные щеки стали еще более пухлыми. Пока все находились на летних пастбищах, Цайгас и Миткеж хорошо отъелись; в их животы попало немало откормленных овец. После короткого обмена приветствиями они сразу же стали допрашивать Кажака, насколько увеличилось его стадо, сколько родилось жеребят, какие выгодные сделки он заключил.

– Кажак расскажет обо всем самому Колексесу, – процедил скиф сквозь сжатые губы. – Эти лошади принадлежат князю; только он и имеет право знать все это.

– Мы ему все передадим, – сказал Цайгас масленым от бараньего жира голосом. – Теперь он поручает нам распределять головы скота по семьям. Он слишком стар, слишком утомлен, чтобы его можно было беспокоить.

Кажак продолжал сидеть на своем сером жеребце.

– Кажак должен видеть сам, – упрямо повторил он.

Цайгас сверкнул глазами.

– Это невозможно. Князь находится под покровом благого тальтоса, белого тальтоса, а вместе с тобой к нему могут войти демоны. Мы слышали, да, мы слышали. Кажак не может видеть Колексеса.

Высокими истошными голосами шаманы завели какое-то свое песнопение, при звуках которого лошади прижимали уши к голове и беспокойно перебирали ногами. Краешком глаза Эпона увидела, как скифы, вышедшие было приветствовать Кажака, тотчас же разошлись: отправились к своим стадам и кибиткам.

Кажак также увидел это. Положение было еще хуже, чем он опасался. Шаманы всецело завладели Колексесом и никого к нему не допускали. Возможно, он даже мертв, его преемник не провозглашен, и шаманы забрали всю власть, так что никто не решится бросить им вызов. Кажак подумал, что ему еще придется выяснить, насколько они укрепились: конечно, не всех его братьев смогли запугать их угрозы, их невнятные пророчества, демоны и ужасы, порожденные конопляным дымком.

Неожиданно Кажак ухмыльнулся – своей характерной широкой ухмылкой.

– Вы хотите сказать, что Кажак вернулся с демонами? Да нет. Кажак вернулся со стадом и братьями, Кажак вернулся с чародейкой, доброй женщиной, которая умеет исцелять больных лошадей.

Голос Миткежа напоминал северный шатер, холодный, режущий:

– Все знают в Море Травы, что Кажака сопровождает волк-демон. Мы даже знаем, что он был здесь, с тобой в прошлую зиму. Мы приняли необходимые меры для защиты нашего народа. Колексес, в его великой мудрости, объявил, что отныне Кажак не его сын, ибо Кажак поклялся на очаге отца, что будет лишь прославлять имя своего повелителя и обогащать племя. Кажак нарушил этот обет. Кажак принес зло своему племени. Шаманы знают, как карать клятвопреступника.

Кажак сидел на своей лошади, ошеломленный. Кровь отхлынула от его лица.

– Колексес сказал… что Кажак отныне ему не сын? Этого не может быть. Кажак хороший сын. Колексес дал ему взаймы много золота, много лошадей, он делил с ним еду…

– Колексес не называет тебя по имени, – сказал Миткеж. – Никто не должен произносить твое имя, как имена мертвецов. После Тайлги мы покараем тебя; белый тальтос, благой тальтос достойно накажет клятвопреступника. – Он самозабвенно завел песнопение, покачиваясь и кружась, так что его метелки из конского хвоста летали по воздуху.

Потом заговорил Цайгас, присовокупив свои угрозы к угрозам Миткежа.

– Пока можешь разбить свой шатер, безымянный человек. Твоих животных сосчитают, прежде чем влить их в княжеское стадо. После Тайлги, по внутренностям жертвы, мы сможем определить, какое наказание тебе назначить… Мы совершим торжественный обряд, чтобы защитить наш народ от привезенного тобой демона, безымянный человек. Только шаманы смогут помочь нашему народу. А теперь уходи. Прочь с глаз Цайгаса. Ты оскорбляешь нас своим присутствием.

Шаман повернулся и вошел в большой шатер, где прежде жил князь почитающего лошадей народа. Эпона заметила, как маленький мальчик – виночерпий Колексеса – откинул закрывающую дверь занавеску, пропуская Цайгаса, и низко поклонился при этом.

Глядя на выражение лица Кажака, Эпона испытывала такое чувство, будто в ее собственную грудь вонзилась стрела. Она попробовала как-то его утешить, но он отмахнулся от нее. Боль, стиснувшая его сердце, была слишком сильна, чтобы он мог открыть ей свои мысли.

Чтобы как-нибудь отвлечься, Эпона присоединилась к женщинам, устанавливавшим шатры. И на этот раз Кажак не возражал против ее участия в этой работе; он был слишком поглощен своими переживаниями, чтобы заметить это. Скиф разъезжал по кочевью, приветствуя его обитателей, пытаясь выяснить, скольких братьев шаманы успели восстановить против него.

Многие его избегали, но кое-кто приветствовал, как всегда, и даже приглашал к себе в шатер. Эти немногочисленные люди вселили в Кажака кое-какую надежду. Они тоже осуждали шаманов за наглый захват всего огромного княжеского богатства.

Владмир, коренастый скиф, которого сломанное и так и не зажившее бедро вынудило на постоянную жизнь в шатре, выразил общее мнение этих людей:

– Колексес всегда был суров, но справедлив, Кажак. Оказывал помощь всем нуждающимся. Шаманы никому не помогают. Только берут и требуют еще больше. И каждый день они придумывают новые правила и говорят, что эти правила обязательны для всех. Но люди не понимают их правил и нарушают по незнанию. Тогда шаманы их наказывают. Они забирают у нас все, вплоть до мелочей, но не удовлетворяются даже этим, требуют еще.

– Они захватили шатер Колексеса, – сказал Кажак. За то короткое время, что он провел в кочевье, его глаза, казалось, глубоко запали.

– Да, – подтвердил Владмир. – Они захватили и все золото.

Кажак был потрясен.

– Золото Колексеса? Богатство всего племени? Но золото – это кровь Табити; оно должно храниться у князя. Золото – символ его власти, нашего княжеского происхождения. Если золото в руках шаманов, кто даст нам его, если оно нам понадобится?

– Чтобы охранять золото, шаманы поставили стражников, – сказал Владмир. – Все они предупреждены: если кто-нибудь уснет на посту, он будет задушен, а затем с него сдерут кожу.

– Уже многие казнены, Кажак. Мы уже никогда не увидим этих братьев. Некоторым шаманы обещали награды, они польстились на это. Стоят на стороне шаманов. Шаманы сами подсчитывали количество скота, пригнанного каждой семьей. Если Цайгас и Миткеж считали, что скота мало, эти подкупленные люди убивали своих братьев. Все имущество убитых забирали шаманы, чтобы умилостивить демонов. Так, по крайней мере, они говорят.

– Почему вы не сопротивлялись? – спросил Кажак.

Владмир поднял руки ладонями кверху.

– Это делалось понемногу. С каждым, кто возвращался, прежде чем он успевал поговорить с братьями. Скоро страх охватил все кочевье. Его сразу же ощущали все возвращавшиеся. Этот страх – точно демон. Он бродит среди шатров, заставляя всех прятаться.

«Как серебристый волк», – подумал Кажак.

– Но кто-то же должен выступить против шаманов, громко призвать всех братьев объединиться против шаманов.

Владмир растянул губы, показывая почерневшие пеньки зубов. Протянув руку, он подсыпал в стоявшую рядом жаровню горсть конопляных семян, чтобы опьяняющим дымком рассеять мрачные мысли.

– Кто же? Ты, Кажак? Нет. Мало кто откликнется на твой призыв. Люди боятся за свои шкуры… Шаманы владеют теперь большим богатством, у них есть на что подкупать слабых людей. Такие люди не вспомнят, что Кажак – их брат. Они выслушают слова шаманов и пойдут по кочевью, настраивая всех против Кажака. Они скажут, что Кажак плохой сын, скажут, что он привез с собой в Море Травы демона, чтобы убить Колексеса и занять его место.