Дочь Голубых гор

Скифы хранили молчание до тех пор, пока Кажак не начал описывать свое поражение в бою с численно превосходившими их киммерийцами, которые спрятали в траве густую сеть веревок; после того как лошади скифов запутывались в этих веревках, киммерийцы зарубали их, а затем расправлялись и с всадниками.

– Дикари! – вскричал один из слушателей, и все остальные дружно присоединились к шумному осуждению бесчестных убийц лошадей.

– В твоем отряде было много лошадей. А вернулось всего несколько. Ты уменьшил богатства твоего повелителя, великого князя Колексеса, – обвинил Кажака один из шаманов.

Колексес нашел в себе достаточно сил, чтобы спросить:

– Ты привез много золота? Шаманам нужно золото, чтобы бороться с демонами…

– Кажак привез замечательное оружие, чтобы сражаться с сильными врагами, – ответил скиф, делая знак Аксинье, чтобы тот принес кельтские мечи и кинжалы.

В кельтском селении скифы взирали на это оружие с мнимым безразличием, но сейчас они все с восхищением брали его в руки, восторгались уравновешенностью его и остротой лезвий, с вожделением ощупывали изукрашенные рукояти.

Один человек поднял вязаный ковер и полоснул по нему мечом. Его удар рассек ковер надвое.

Послышался дружный вздох восхищения.

Другой скиф подставил под удар свой обтянутый кожей щит; меч разрубил и дерево, и кожу и едва не отсек руку его неосторожному владельцу.

– Эти мечи лучше, чем ассирийские, – громко сказал кто-то, и все согласились с этим утверждением.

– Эти мечи никогда не ломаются, – хвастливо сказал Кажак. – И кельты делают многие другие изделия из железа, все изделия, которые везде делают из бронзы. В западных горах есть искуснейшие кузнецы.

Колексес помахал своей костлявой рукой.

– На наше скифское золото мы можем нанять кузнецов, которые сделают точно такие же мечи. Хорошие кузнецы есть и у других племен; по нашему желанию они откуют для нас достаточно железных мечей. Когда-нибудь вот такими мечами мы изрубим на куски этих убийц лошадей – киммерийцев. – В его глазах промелькнула искра его былого мужества; его соплеменники с радостными криками били друг друга по плечам кулаками.

Эпона мысленно улыбнулась: «Нет, Колексес. Тебе никогда не найти кузнецов, способных проникнуть в тайны, которыми владеет лишь Гоиббан. У него есть специальные приспособления, чтобы точно поддерживать необходимую температуру, только он знает, сколько должно быть угля в металле, как его обрабатывать».

Тут она напомнила себе, что теперь ее соплеменниками являются эти люди. Она должна желать им самого лучшего, желать, чтобы своими успехами они не уступали никакому другому народу.

Но ее дух отнюдь не советовал, чтобы она рассказала присутствующим то, что знает, о приемах, применяемых Гоиббаном при обработке железа. Она только плотнее сжала губы и промолчала.

Было очевидно, что Колексес и другие скифы были не вполне удовлетворены результатами похода Кажака, и окончательная оценка его успешности или неуспешности может зависеть от того, насколько ценным приобретением окажется она для кочевников. Наблюдая за шаманами, девушка поняла, что они настроены против нее, точно так же, как были бы против всего, связанного с Кажаком. Они высосали дух из старого князя и подчинили своей воле его телесную оболочку, естественно, что они будут бороться против любого, кто может помешать осуществлению их замысла, будут стараться устранить любое препятствие на их пути. Ведь до тех пор, пока Колексес всецело в их власти, они могут беспрепятственно править его народом.

Таково могущество жрецов. Но Кернуннос никогда не использовал свое – куда большее – могущество для того, чтобы править племенем или определять его политику; он использовал свой дар на благо племени, не для его порабощения. Ни один кельт не допустит, чтобы кто-нибудь, пусть даже жрец, господствовал над ним.

«Как странно, – вдруг пронеслось в уме у Эпоны, – что я по-доброму думаю о Кернунносе. Должно быть, сказывается влияние этого места, такого непохожего на все, что я видела, и этого народа.

Теперь моего народа. Моего народа».

Колексес был, видимо, очень утомлен. Он еще сильнее поник на своей кипе ковров, и шаманы захлопотали вокруг него, что-то бормоча и делая какие-то знаки. Аудиенция была закончена. В свое время шаманы испытают кельтскую женщину и вынесут свое решение по поводу ее дара и ее ценности. Пока же они с Кажаком могли оставить шатер.

Выйдя из шатра, Кажак столкнулся с новой трудностью. Он предполагал поместить Эпону в один из своих шатров вместе с другими женщинами – одна пара рук, чтобы топить очаг кизяком, еще одна сильная спина, чтобы перетаскивать всякие тяжести. Но к этому времени он уже осознал, что это невозможно. Скрепя сердце он отправился в шатер, занимаемый его старшей женой Талией и второй женой Калой, и велел, чтобы они освободили этот шатер для новой жены. Шатер должен принадлежать Эпоне, ей одной и никому больше. Он вполне представлял себе, какое негодование это может вызвать, но это его не останавливало. Женщины всегда кого-нибудь ненавидят. К тому же он был уверен, что Эпона сумеет постоять за себя.

Он с гордостью показал Эпоне ее новое жилище.

– Хороший шатер, почти такой же большой, как шатер Кажака. Если нужно, женщины могут его разбирать, а затем опять собирать. Ты здесь будешь хорошо жить вся зима. – Он улыбнулся обаятельной улыбкой, всячески стараясь, чтобы Эпона осталась довольна.

Эпона огляделась. Маленькое жилище было забито вещами еще больше, чем шатер Колексеса. Тут и для одного человека не хватало места, но она сама видела, как из этого шатра вышли две женщины с целым выводком ребятишек.

– Я предпочла бы спать под звездами, положив голову на шею моей лошади, – сказала она Кажаку.

Его брови знакомо взметнулись вверх.

– Мужчины спят вместе с лошадьми, женщины спят в шатрах, – сказал он. Увидев на ее лице выражение упрямства, чтобы как-то смягчить ее, он добавил: – В шатрах тепло.

– Я не боюсь холода, привыкла к нему.

– Холод в горах не такой же самый, как в Море Травы.

Ее глаза сверкнули.

– Ты приказываешь мне спать в шатре?

Зная характер этой женщины, Кажак заколебался, прежде чем ответить. Вероятно, разумнее всего – ничего ей не приказывать. Он широко улыбнулся.

– Нет, нет, это не приказ. Кажак будет очень доволен, очень горд, если ты будешь жить в его шатре, но это не приказ.

Эпона слегка успокоилась.

– Хорошо. Я буду спать в твоем шатре. Но тебе придется кое-что убрать; мне не нужны все эти сундучки и сумки и… – Эпона беспомощно помахала рукой, не в силах описать весь этот хлам, наполнявший жилище.

Разумеется, не могло быть и речи, чтобы сам Кажак помог Эпоне очистить шатер от ненужных ей вещей. Он пошел к одной из своих жен, самой молодой и самой покорной, и велел ей помочь кельтской женщине. Просить старшую жену прислуживать младшей было грубым нарушением обычаев, но у Кажака не оставалось никакого выбора. Он знал, что Ро-Ан не доставит ему никаких неприятностей.

С маленьким каменным светильником в руке Эпона ползала по полу, пытаясь разобрать кипу грязных мехов, когда услышала над своим плечом чей-то робкий голосок. Оглянувшись, она впервые увидела скифскую женщину с неприкрытым лицом.

Как и многие ее соплеменницы, она была темноглазая, скуластая, с точеным носом. Однако рот у нее был небольшой, мягко очерченный, а ее подбородок прятался в складках одежды. Она была похожа на молодую лань, мелькающую среди деревьев на опушке.

– Ро-Ан, – притронувшись к груди, нерешительно произнесла она.

– Эпона, – дружески улыбаясь, ответила молодая женщина.

Ро-Ан не улыбнулась. Ее темные глаза расширились, затем она опустила веки, выражая готовность служить Эпоне, и протянула к ней обе руки.

Эпона иногда думала о себе как о застенчивой женщине, но по сравнению с этим робким существом она была просто рыкающей львицей. Вероятно, самое доброе, что могла сделать Эпона, это, не говоря ни слова, нагрузить ее ненужными вещами и отослать прочь. Но ведь она может оказаться доброй помощницей, к тому же Эпона истосковалась по звукам женского голоса.