Страница 12 из 17
Из новых знакомых особо выделялся старший лейтенант Никольский. Прошел всю войну, начав её рядовым бойцом. Армейский разведчик. Многократно ходил через линию фронта. Вся грудь в наградах и ни одной царапины за войну. Добродушное лицо сочеталось с богатырской фигурой, натурально человек-медведь, на полголовы — голову возвышавшийся над остальными. Сейчас он командовал взводом в составе армейской роты, прикомандированной для совместных операций против банд УПА. Никольский только раз пригубил фужер с шампанским — наутро намечался выезд двух грузовиков с молодым пополнением, а он был назначен старшим колонны.
Первый день наступившего года Данька провёл в заботах, связанных со вступлением в новую должность и изучением оперативной обстановки. А вечером пришло неожиданное известие — колонна Никольского попала в засаду и уничтожена. Один из ехавших в городок по той же дороге видел два сгоревших грузовика. Людей рядом не было. Как ни призывали некоторые рвануть тут же в ночь, здравый смысл подсказывал, что колонне уже не помочь, а в темноте можно нарваться на повторную засаду. Выехали затемно под утро. Организовали разведку, передовой и боковые дозоры. За пару километров до места рота спешилась и, выстроившись широкой цепью, начала прочесывать местность.
Через полчаса вышли к сгоревшим грузовикам. Отсутствие рядом трупов и крови вселило надежду. Множественные следы сапог уходили вправо от дороги в лес.
— Сюда! — послышался крик откуда-то слева.
Примерно в трехстах метрах впереди левее на опушке соснового леса выделялась огромная сосна. На её стволе виднелся обнаженный окоченевший труп. Подбежавшие офицеры остановились полукругом в нескольких метрах от дерева. Лицо казнённого было в засохшей крови, а руки, ноги и, даже, мошонка кованными гвоздями прибиты к стволу. Пораженный таким садизмом, этой картиной показной и бессмысленной жестокости, Данила далеко не сразу узнал старшего лейтенанта Никольского…
Последующие две недели, вопреки своей феноменальной памяти, он запомнил плохо, они были заполнены беседами с множеством людей, свидетелями, осведомителями, оформлением протоколов, облавами, засадами. Спал по три — четыре часа. Постепенно картина произошедшего полностью прояснилась, виновные найдены — один из них обнаглел настолько, что в деревню их района заходил в снятом с Никольского полушубке.
От начавшейся второго января гонки Данька очнулся через две недели, во дворе комендатуры, глядя на свежеповешенные трупы четырёх бандеровцев, виновных в зверском убийстве старшего лейтенанта Никольского и казнённых по приговору военного трибунала. Ещё неделю, проходя по двору комендатуры и видя замерзшие трупы, он не испытывал никаких чувств, кроме удовлетворения. Удовлетворения от хорошо проделанной работы и свершившегося возмездия.
А с колонной, как потом выяснилось, произошло следующее.
В нескольких километрах от городка, на выезде из ложбины, по которой здесь проходила дорога, колонну обстрелял пулемёт. Очередь прошила мотор первого автомобиля, который тут же вспыхнул.
— К машинам! В кювете ложись! — громко закричал Никольский, выпрыгивая из горящей кабины.
Оружие было только у водителей, командиров отделений и Никольского. Если бандиты обнаглели устроить засаду армейскому взводу, значит кто-то их проинформировал о перевозке молодого пополнения. Остаться на месте — всех могут перебить. Справа, на удивление, никто не стрелял, только слева пулемёт и несколько немецких автоматов. Он бы на месте бандитов устроил огневые клещи. Никольский думал недолго:
— Сержант Федоренко! Уводи взвод в лес! В двух километрах деревня — веди туда. Я прикрою! — И закричал ещё громче: — В лес, все в лес!
Перестрелка длилась минут десять, потом ППШ Никольского затих, после нескольких пулемётных и автоматных очередей прекратили пальбу и бандиты.
Метко попав в мотор грузовика, достать Никольского пулемётчик так и не смог. А случайная автоматная пуля на излёте прошила зимнюю шапку, ударила в лобовую кость, не пробив её, и застряла под кожей. Офицер от удара в голову потерял сознание.
Глумились твари над пленённым разведчиком долго и с наслаждением…
* * *
Чуть больше года спустя в Прикарпатье судьба свела Данилу с подростком с непривычным польским именем Мариан.
Марьян, будем называть парня так же, как называл Данька, до войны жил в небольшом польском городке. Отца мобилизовали в армию в 1939, буквально перед нападением Германии, после чего дошли слухи о его гибели, а потом пришли Советы. Смена власти в их городке прошла тихо и буднично, жизнь простых людей практически не изменилась. За тем исключением, что восьмилетний Марьян пошел в школу, где его кругозор, который до того ограничивался соседними селами и хуторами, вдруг начал резко расширяться и он осознал, что мир велик и разнообразен. Ещё он впервые понял, что в его семье разговаривали на языке, сильно отличном от польского, а русский, который наряду с украинским стали изучать в школе, был вполне понятен.
За полтора календарных или два учебных года до нападения Германии на СССР Марьян научился бегло читать. В библиотеку доступной всем ребятишкам школы завезли много книг, которые для пацана стали большим окном в огромный мир, их он глотал с жадностью и нетерпением.
В отличие от выросших в Советском Союзе сверстников, мальчишка, как и большинство окружающих, проникнуться любовью к новому государству не успел, поэтому приход немецких оккупантов воспринял с безразличием. Тем более, что, на его счастье, приграничные бои родные места миновали стороной. Первый сигнал, который начал менять мировоззрение Марьяна (а, говоря точнее, — формировать), прозвучал через несколько дней: пришедшие с немецкой оккупацией люди в черном с белыми повязками на рукавах, которых называли «полицаями», развели у школы большой костер и с довольными харями начали выносить книги из библиотеки и бросать их в огонь. Разговаривали они вроде бы на украинском, но говор заметно отличался от местного. Если раньше для Марьяна существовали свои, к которым он относил земляков из близлежащих населенных пунктов, и чужаки — пришлые издалека (по нашим меркам не очень-то и далекого), которых он никак не различал, то теперь он понял, что чужаки бывают сильно разные… Сжигавшие его любимые книги — вредны и злобны.
Режим оккупации, в отличие от регионов восточнее, не был особенно жёстким. Молодежь на работы в Германию насильно не сгоняли. Достаточно было показов пропагандистских фильмов со счастливыми лицами украинцев и поляков, уехавших на работы в объединённую Великой Германией Европу. «Теперь, когда народы Восточной Европы освобождены от большевистского рабства, каждый имеет право на счастливый и свободный труд во имя Германского Рейха, ведущего бескомпромиссную борьбу с большевизмом», — примерно так вещала пропаганда нацистов. И молодежи, выросшей на антисоветской пропаганде панской Польши, свежая от нацистов вполне заходила. Многие молодые люди добровольно и с радостью отправлялись «счастливо трудиться» в Третий Рейх. Потом от некоторых даже приходили письма. Только почему-то не родным, а знакомым с описанием счастливого труда у немецких хозяев и с призывами присоединиться к этому празднику жизни…
Немецкие хозяева были настолько добры, что даже предоставляли бесплатный транспорт до Германии — эшелоны с товарными вагонами, в которые они загоняли будущих свободных работников. После войны несколько человек даже вернулись. Наследники немецких фашистов, десятилетия позже снова объединившие Европу, стали умнее и намного практичнее — гастарбайтеры теперь за свой счёт добираются до европейских работодателей. Впрочем, я отвлёкся.
Зимой 1943-го эпидемия унесла жизнь ослабленной голодом матери, сироту забрала в село любившая племянника тётка.
Освобождение от немецкой оккупации для Марьяна снова прошло буднично — ходившие вчера по селу полицаи исчезли, появились советские солдаты с красными звёздами и с погонами, которых раньше у них не было. Хоть сельская и небольшая, но снова открылась школа, в которую и в этот раз завезли так полюбившиеся Марьяну книги…