Сестры Ингерд

Глава 5

Я пришла в себя оттого, что зуб на зуб не попадал, и тело трясло крупной дрожью. Сильно болела голова, ощущались слабость и тошнота. Дымом пахло так, как будто я держу голову с подветренной стороны костра. Я вяло завозилась, одновременно пытаясь встать, открыть глаза и понять, что именно говорят люди вокруг. Глаза я открыла, но увиденное заставило меня со стоном улечься вновь.

Тесная деревянная комнатенка, крошечное узкое окно открыто нараспашку. Оттуда густыми клубами пара врывается ледяной воздух и падают лучи холодного зимнего солнца. Две женщины в какой-то невразумительной, многослойной и длинной одежде бормочут странную ерунду:

-- Ишь, в себя приходит …

-- Дак и слава Богу! Я уж думала, совсем угорели…

А самое необычное то, что рядом со мной “валетом” лежит еще кто-то. Кто-то, кто очень знакомым Анжелкиным голосом нудит:

-- Я еще пить хочу! Дай мне кружку, а эта подождет! – думаю, под словом «эта» подразумевали меня.

Я снова попыталась открыть глаза и понять, что происходит. Изображение плыло и двоилось. Одна из женщин, обхватив меня за плечи, начала вливать в горло какой-то противный чай, приговаривая:

-- Оно завсегда от угару помогает. Пейте, барышня, пейте.

Девица, лежащая со мной в одной постели, весьма ощутимо пихнула меня ногой и злобно заявила:

-- Да не сдохнет же она! Пить мне еще подайте!

Глаза закрывались сами собой. Женщина помогла мне лечь, и я просто внимательно слушала, пытаясь понять, где я нахожусь? Место было мне совершенно незнакомо. На лоб легла какая-то странная штука. Я испуганно вздрогнула и, приоткрыв глаза, не сразу сообразила, что это обыкновенный капустный лист. Женщина, которая положила мне эту пакость на лицо, легонько хлопнула меня по руке, как бы объясняя, что снимать лист не нужно, и сказала:

-- Не трогайте, барышня, капуста завсегда от угару лучше всего помогает.

Не знаю, целительная ли сила капусты или просто отвратительное физической состояние сработали, но я погрузилась в какую-то вялую дрему.

Более-менее в себя я пришла уже после полудня. Зимнее солнце за окном сместилось. Окно было закрыто, а в комнате дружелюбно потрескивала печка. Я потянулась и села, чувствуя себя значительно лучше. Но от этого движения сердце учащенно забилось. Да, есть еще слабость, сухость во рту, но в целом соображала я почти нормально. Достаточно нормально для того, чтобы вспомнить, как умирала…

Непроизвольно передернув плечами, я сжалась в комок: слишком уж ужасно все произошло… И Анжела… Анжела погибла?! Сердцебиение понемногу успокаивалось, а я все не могла взять в толк, где я нахожусь.

Комната странная и совершенно чужая. Стены из неряшливо ошкуренных бревен. На них ни краски, ни масла для сохранности, дерево посеревшее и какое-то грязное. Подо мной не слишком широкая и очень твердая кровать. Вместо простыни -- какая-то цветастая застиранная тряпка. Пододеяльника нет вовсе, и темно-красное засаленное одеяло выпустило несколько клоков серой ваты через прорехи.

Больше всего смущал странный звук, исходящий от второго человека в моей кровати. Я потянула одеяло, и увидела, что соседка уткнулась лицом в тощую подушку и тихонько всхлипывает.

-- Эй… Ты чего плачешь?

Девушка последний раз длинно всхлипнула и, неловко подогнув колено, села. Вытерла глаза рукавом и довольно грубо бросила мне:

-- А что, по-твоему, я уписаться должна от радости? Ты что, не понимаешь, что меня похитили?! Привезли в какой-то дурдом, тетки тут полоумные таскаются, мобильника нет… Да ты знаешь, кто мой отец?! Мой жених с сыном мэра дружит! Этих уродов когда найдут, их всех поубивают!

Как ни туго я соображала сейчас, но речь этой девушки настолько напомнила мне сестру, что я, неуверенно уставившись на нее, спросила:

-- Анжела, это ты?

Девица, вытаращившаяся на меня, была весьма миловидной блондинкой, но это единственное, чем она походила на мою сестру. Совершенно другие черты лица, другая фигура, даже структура волос другая. Только капризно-недовольное выражение на лице совершенно Анжелкино.

Блондинка несколько минут рассматривала меня молча и подозрительно, а потом брюзгливо заявила:

-- Что-то я тебя не помню. Ты кто такая?

Мысли в моей голове все еще расплывались выброшенными на берег медузами: чужая незнакомая комната, совершенно непохожая на сестру девица, которая почему-то говорит точно как она, и клубы морозного воздуха...

Когда утром было открыто окно, в него врывались довольно объемные и густые клубы. Такое бывает только при очень сильном морозе. Я живу в Подмосковье. У нас поздняя осень с дождем и снегом, и до настоящих морозов еще месяца полтора, не меньше…

Даже не слишком соображая, зачем я это делаю, я задрала длинную льняную рубаху, обнажая голые ноги, и растерянно начала водить пальцами над левой коленкой. Там должен быть небольшой шрам. Всего сантиметра полтора. Он очень старый. Появился у меня в детстве и был со мной столько, сколько я себя помню. А сейчас он почему-то исчез…

Я поднесла руку поближе к лицу, уже понимая, что и кисть какая-то не такая, как была. Но рассмотреть внимательно мне не дала соседка:

-- Эй, ты… Как там тебя? Ты чего замолчала? Или ты тоже, как эти, психическая? – девушка опасливо подтянула ноги, отодвигаясь от меня, и даже заерзала попой, старясь забиться в угол.

Я на несколько мгновений прикрыла глаза, пытаясь связать воедино то, что я помнила, с тем, что я видела сейчас. Накатило какое-то странное состояние безразличия и апатии. Я равнодушно ответила:

-- Я Ольга Александровна Ингерд. Предполагаю, что ты Анжела Родионовна Ингерд. Если я не ошиблась, то это никакое не похищение…

После этого я уткнулась лицом в подушку и заплакала.

Анжелка трясла меня за плечо, что-то утверждала сама, что-то спрашивала, потом перешла к требованиям и крикам. Не знаю, сколько времени это продолжалось и почему я даже не попробовала подойти к окну и посмотреть, что там, не попробовала открыть дверь и попытаться понять, где мы находимся и что вообще случилось. Через некоторое время слезы кончились, а этот странный и непонятный мир и уставшая верещать Анжелка остались.

Наверно, на некоторое время я вновь задремала. И эта блондинка, соседка по кровати, тоже. Проснулись мы оттого, что в комнате кто-то разговаривал:

-- …вот сейчас супчику похлебаете, кашки отведаете, а завтра с утречка уже и в дорогу. Ежли Господь пошлет добрый путь, то к вечеру дома будем. Оно, конечно, утомила вас дорога, барышни, да и трактир вона какой негожий попался: и хозяин пьющий, и прислуга нерадивая. А только потерпеть совсем малость осталось.

Обе мы молча сидели на кровати, не рискуя вставить ни слова. Думаю, пока я рыдала, сестрица успела убедиться в том, что находится не в своем теле. Ничем другим я ее молчание объяснить не могу.