Страница 9 из 124
Это он сейчас вспомнил — тридцать пять лет спустя. Когда улыбающийся бандюга вначале только приоткрыл, а затем широко распахнул дверь, Ипатов стоял рядом с пролетом. Он, кажется, даже почувствовал за спиной его пустое и холодное дыхание. Нет, тогда, наверно, он ничего не почувствовал. Это пришло потом, когда он все узнал…
А в то — первое — его посещение дверь почему-то не отпиралась: капризничал верхний — английский — замок. Мешала Светлане и сумка, все время сползавшая с плеча. Она скинула ее, сунула Ипатову:
«Подержите!»
Он то и дело порывался помочь.
Наконец она сдалась:
«Попробуйте вы».
Он посильнее нажал, в замке щелкнуло, и дверь отошла.
Светлана мигом оценила это:
«Сразу видно: дело мастера боится!»
«Ну какой я мастер!» — смущенно ответил Ипатов.
Она шутливо заметила:
«Смотрите, чрезмерная скромность настораживает!»
И тут на него неожиданно нашло:
«Правильно, что настораживает: таких нахалов, как я, еще поискать надо!»
«Спасибо за предупреждение!» — улыбнулась она, легко справившись с нижним — врезным — замком.
Они вошли в большую прихожую, всю заставленную старинными вешалками, трюмо и шкафчиками.
На стремянке стоял поджарый, небольшого роста человечек в пижаме и прилаживал к стене дорогой, из бронзы и хрусталя, светильник.
«Па, ты чего там мастеришь?» — спросила Светлана, сбрасывая шубку.
«Да вот бра хочу повесить к завтрашнему дню», — ответил тот тихим, очень тихим голосом.
Ипатов вежливо поздоровался и повесил свое тяжелое бобриковое пальто.
Отец Светланы уныло посмотрел на гостя, что-то пробормотал себе под нос и отвернулся.
«Не понравился, — сразу решил Ипатов. — Или привык. Сколько у них, наверно, перебывало нашего брата — дочкиного вздыхателя! Надоели, видно, хуже горькой редьки!»
Пройдя в следующую комнату, Ипатов так мысленно и ахнул: подобной роскоши в личном пользовании он еще не видел. В Германии, когда наступали, правда, нагляделся, но то были замки и особняки немецких аристократов, покинутые в спешке их владельцами. И здесь тоже все было, как говорится, по высшему разряду: черное дерево, инкрустированное бронзой и костью, кожаные кресла, огромные вазы и картины в золоченых рамах. Толстые ковры на полу скрадывали шаги. За зеркальными стеклами обоих буфетов вызывающе и надменно красовались столовые и чайные сервизы. Под стать этому великолепию были и декоративные тарелки с какими-то готическими надписями и гербами. А также здоровая кабанья морда, нацеленная прямо на входящих. Через приоткрытую дверь было видно, что и в соседней комнате тот же немыслимый шик. «Что ж, — подумал Ипатов, — люди много поездили, и деньги были, чего же не купить?» И все же он растерялся среди этой невероятной роскоши, не зная, куда стать, куда сесть.
«Вот в такой тесноте и живем», — пожаловалась Светлана.
«Да, тесновато», — неуверенно поддакнул Ипатов.
«Я — сейчас, — сказала она, направляясь в соседнюю комнату. — Садитесь!»
«Ничего, я постою!» — ответил он.
«Не бойтесь, садитесь!»
«Честно говоря, тут страшно сесть», — признался Ипатов.
«Тогда садитесь вон на тот пуфик — он у нас Золушка! Не этот, а рядом!» — подсказала она.
Ипатов осторожно сел. Теперь он остался один в комнате. Откуда-то доносились приглушенные голоса. А может быть, просто говорили шепотом, чтобы он не слышал? О чем они? Корят Светлану за то, что привела его? Или выспрашивают ее, кто он и откуда? Или время обеда, и они не знают, садиться ли за стол с ним или без него? Если об этом, то зря беспокоятся. Хотя с утра во рту у него не было маковой росинки, он все равно откажется пообедать. Конечно, если они будут настаивать, придется…
Затем голоса исчезли или, возможно, перекочевали так далеко, что их почти не было слышно…
Шло время… пять… десять… пятнадцать минут…
От напряжения занемели ноги: пуф был ненадежен, скрипел и трещал при каждом движении.
Попутно обнаружил, что подметка держится лишь на честном слове. Не хватало, чтобы, зацепившись за что-нибудь, она сейчас отлетела…
Похоже, что они вообще забыли о его существовании. Странное гостеприимство…
Внимание! Голоса возвращаются… Оба женских… Один — Светланы, другой, видимо, ее мамы…
Ипатов встал, но тут же сел: а то подумают, что он простоял все время, пока не было Светланы. Но как только обе показались в дверях, он снова встал.
Светланина мама была еще ниже мужа — полная крашеная блондинка в дорогом — не то японском, не то китайском — халате. С простенького лица на Ипатова оценивающе смотрели холодные голубые глаза. Никакого, даже отдаленного сходства со Светланой.
«Мам, познакомься. Это мой однокурсник Костя Ипатьев!»
«Ипатов», — смущенно поправил он.
«Ой, прости!» — извинилась Светлана.
«Очень рада», — произнесла мама, не подавая руки. Больше ничего не сказав, вышла из комнаты.
«Вот и ей не понравился», — с огорчением подумал Ипатов.
«Будешь пить кофе?» — вдруг спросила Светлана.
Это было так неожиданно — и предложение выпить кофе, и уже не случайное, как он решил перед этим, а вполне обдуманное обращение на «ты», обращение, прозвучавшее в его ушах почти как объяснение в любви, — что он сразу же ответил согласием.
«Тебе с сахаром или без?» — Сама того не подозревая, а может быть, и подозревая, она услаждала его слух.
«Без», — поскромничал он: все-таки сахар давали по карточкам. Увы, он упустил из вида, что любые продукты можно было купить по коммерческой цене в «Елисеевском» или магазинах Военторга…
Светлана вышла и вскоре вернулась с крохотной чашечкой кофе на таком же крошечном блюдечке. «Наверно, так пьют кофе в Стокгольме или Копенгагене, — подумал он. — Но уж больно размеры игрушечные…»
Ипатов вспомнил, как до войны пила кофе бабушка. Пила из своей огромной, подаренной дедом чашки. Правда, кофе был другим — желудевый или ячменный, даже по словам непривередливой бабушки, гадость несусветная. Ипатову же до сегодняшнего дня так и не привелось пить настоящий кофе.
Всего три небольших глотка, и чашечка была пуста. И вообще несладкий кофе ему не понравился: какой-то горький, невкусный, непонятно, в чем смак…
Но все равно пить его было чертовски приятно — из рук Светланы. Радость переполняла Ипатова. Он с волнением думал о том, что с каждым днем, а теперь уже и с каждой минутой он шаг за шагом поднимается по ступенькам любви. Впрочем, эта довольно избитая метафора пришла ему на ум потом, в связи с той — другой — лестницей…
«Еще?»
«Что?» — вздрогнул задумавшийся Ипатов.
«Кофе?»
«Да, если не жалко», — шутливо добавил он.
Но она, видимо, не поняла шутки: недоуменно пожала плечами и, молча взяв чашечку, пошла на кухню. Ипатов расстроился. В общем, надо признаться, с юмором у него не все в порядке. Лучше бы ответить просто: да или нет. Это у них дома принято всегда подтрунивать друг над другом и над собой, и никто не обижается. Отчасти это и плохо: входит в привычку. Нет-нет да и ляпнешь при чужих то, что годится лишь для внутреннего потребления. Вот как сейчас…
Что же делать, как исправить положение? Сказать, что никак не хотел ее обидеть, что не очень удачно пошутил? А не будет ли хуже? Как у того чеховского экзекутора, чихнувшего на генерала? Не лучше ли замять для ясности?
Пусть компасом будет ее лицо…
Лицо было ясное и немного озабоченное. Все усилия Светланы направлены на то, чтобы не пролить, донести все до капли… Наконец чашечка перешла в руки Ипатова.
«Спасибо».
«Не за что», — ответила она просто.
«А сама?»
«Я уже пила», — заметно смутилась она.
Они сели друг против друга на разных пуфах. Светлана положила ногу на ногу и украдкой поправила на коленях юбку.
«Кофе лучше пить маленькими глотками, не спеша», — посоветовала она.
«А я разве спешу?» — удивился он.
«Нет, но надо еще медленнее».
«Попробую».
Он пил и совершенно не думал о кофе. С таким же удовольствием он смаковал бы сейчас любую гадость, вплоть до касторки, разведенной на рыбьем жире.