Страница 70 из 124
«Ну, давай выкладывай!»
«Что выкладывать?» — смутился Ипатов.
«Тебе, дружочек, это лучше знать».
Мамины большие глаза напряженно ждали ответа. Неужели она догадывалась обо всем? Но что она может знать еще, кроме того, что однажды приходила Светлана? Их ни разу не видели, не застали вместе. Светлана уходила примерно за час-полтора до возвращения его родителей с работы. Тот легкий, едва уловимый аромат духов, который оставался после нее в квартире, уже через несколько минут забивался неистребимыми кухонными запахами: после ухода Светланы, которая почему-то упрямо отказывалась пообедать с ним, Ипатов сам себе жарил котлеты, разогревал суп…
«Что я тебе могу сказать? — с напускным недоумением произнес Ипатов. — Как говорил один дореволюционный немец, телега едет, когда-то будет!»
«И далеко она заехала?» — полюбопытствовала мама.
«Не дальше лошади», — в тон ей ответил Ипатов.
«Вот как? Забавный у нас с тобой разговор… Впрочем, ни я, ни отец на твои тайны не посягаем, но все-таки не забывай, что мы с ним тоже в некотором роде заинтересованная сторона».
«Когда у меня будет что-нибудь новенькое, непременно сообщу», — пообещал Ипатов.
«Хорошо, договорились», — вздохнула мама.
Что же встревожило родителей? Ну конечно же, в воскресенье отец, по обыкновению, навестил бабушку. А та, разумеется, сообщила ему, что к Косте наведывается какая-то девица. Папа, естественно, сказал маме, а мама, моментально сообразив, что это посещение по меньшей мере было вторым, тут же забеспокоилась.
Разговор с мамой был в понедельник вечером. А утром того же дня Ипатов впервые после долгой и непонятной болезни (даже участковая врачиха поначалу не знала, какой поставить диагноз) заявился в Университет. Светлана уже ждала его. Вместо того чтобы пойти на лекцию, они забрались в один из свободных кабинетов восточного факультета. Здесь они могли спокойно обо всем поговорить.
Первым делом Светлана сообщила:
«Мама — за!»
Ипатов взволнованно ждал продолжения.
«А папа, — она стрельнула в него смеющимися глазами, — а папа — против. — И, увидев его потускневшее лицо, поспешила успокоить: — Но это не имеет значения…»
«Так приходить завтра или не приходить?»
«Приходить…»
«А он не турнет меня?»
«Пусть только попробует!»
Значит, возможен и такой вариант: «Позвольте вам выйти вон!» Но тогда, судя по боевому настроению Светланы, быть скандалу в благородном семействе.
«А мама точно — за?» — с недоверием спросил Ипатов, вспомнив холодные, оценивающие глаза Светланиной мамы.
«Ну, не скажу, чтобы она плясала от радости, — сказала Светлана, опустив голову на его руку, лежавшую на столе, — но и не рвала на себе волосы…»
«Ты ей сказала, что мы…»
«Нет. Но сказала, что это будет, и очень скоро. Вот так».
«А она?»
«А она вспомнила свою молодость. Как папа ухаживал за ней. Он был тогда рядовым военмором, хорошо танцевал «яблочко»…»
Ипатов поцеловал Светлану в близкую переносицу.
«Я чувствую, — порывисто начал он, — мы поладим с твоей мамой. Она молодчина. Думаешь, я забыл, как она трогательно опекала меня, когда Толя саданул мне в солнечное сплетение?»
«Мама сложный человек», — осторожно уточнила Светлана.
«То есть?» — насторожился Ипатов.
«У нее тоже бывают завихрения…»
«Какие?»
«Ну, это ты сам скоро узнаешь».
Ипатов помрачнел. Его нисколько не радовала перспектива познакомиться с завихрениями будущей тещи. С него хватало и одного тестя.
«Страшно стало?» — спросила Светлана, заметив пробежавшую по его лицу тень.
«Спрашиваешь…» — признался он.
«У нее не завихрения, а завихрюшечки, — попробовала успокоить она его. — Такие маленькие, маленькие…»
Ипатов фыркнул.
«Вот такие, — сблизила она указательные пальцы. — Хрюшечки, завихрюшечки…»
«Такие и у меня есть», — вздохнул Ипатов.
«А знаешь, — чуть смущенно сказала Светлана, — я маме сказала, что ты хочешь стать журналистом-международником».
«Ну и зря!»
«Почему зря?»
«А вдруг не стану?»
«Вот как? Уже сомнение?»
«Мало ли что, возьмут да и не переведут на отделение журналистики!»
«Почему?» — удивилась Светлана.
«Ну… ну, биография может не понравиться».
«А что там может в ней не понравиться? Родился, учился… воевал», — подчеркнула она интонацией слово «воевал».
«Кто знает», — неопределенно ответил он. Но сам-то Ипатов прекрасно знал, чего боялся. Правда, был порыв поделиться со Светланой, но в последний момент придержал язык: зачем пугать раньше времени? А опасался он, чтобы каким-нибудь образом не открылось, что его дедушка, несмотря на героическое прошлое — комиссарство в гражданскую, высокие посты в последующие двадцать лет, остаток жизни провел на Колыме, среди белых медведей. Были в анкете и другие огрехи: и по линии отца, и по линии матери. И по собственной линии. Вписал же он туда страны, в которых никогда не был и вряд ли когда-нибудь будет. Словом, есть к чему придраться, были бы только усердие и желание у проверяющих…
«Ты никому не скажешь?» — вдруг спросила Светлана.
«Нет», — настороженно пообещал он.
«У меня тоже не все в порядке с анкетой».
«У тебя?» — Ипатов даже раскрыл рот от удивления.
«Дядю Павла, папиного двоюродного брата, в тридцать первом раскулачили и сослали в Сибирь».
«Ты что, указываешь это в анкете?»
«Нет, конечно. Там спрашивается только о близких родственниках. А дяди, тети не считаются».
И тут Ипатов подумал, что нет, наверно, ни одного человека, у которого не было в биографии какого-либо изъяна. Хоть что-нибудь да есть. Примеров можно привести сколько угодно. Даже в их семье, где три человека сражались за Советскую власть. Ну, с дедушкой все ясно: без драки попал в большие забияки. Зато один из бабушкиных племянников воевал в белой армии, а другой до революции был близким другом Волина-Эйхенбаума, впоследствии правой руки батьки Махно. И так почти в каждой семье.
«Ну, у меня похлеще… — начал Ипатов, решив на откровенность ответить откровенностью. — Дедушка…» — и он понизил голос.
Но рассказать о жалкой судьбе дедушки (а заодно и двух других родственников, оказавшихся на свалке истории) Ипатов так и не успел. Брякнула дверь, и на пороге показался староста курса Тимофей Задонский, бывший фронтовой смершевец, парень с острым, худым лицом, на котором по привычке дежурили не знающие покоя, все замечающие глаза.
«Ипатов и Попова, почему не на лекции?» — строгим голосом спросил он.
«Не дай бог, если он что-то услышал, — подумал Ипатов. — Но я не успел рассказать о дедушке, а разговор со Светланой о ее раскулаченном дяде он мог слышать только стоя за дверью, подслушивая, что, впрочем, сомнительно. Хотя, чтобы понять, о чем идет речь, ему достаточно услышать одно-два неосторожно оброненных слова…»
То ли от начальственного тона, которым было сделано замечание, то ли оттого, что их застали вдвоем за душевным разговором, Светлана смутилась и покраснела.
«Тебе объяснение в письменной или устной форме представить?» — насмешливо спросил Ипатов.
Но Задонский не позволил себе снизойти до мелкой пикировки.
«Повторять не буду, — жестко сказал он. — После лекции устроим проверку. Список отсутствующих представим в деканат. А там пеняйте на себя!»
И ушел, хлопнув дверью.
«Ну что, пошли на лекцию?» — спросил Ипатов.
«Пошли. А то привяжутся еще», — рассудительно ответила Светлана…
Было пятнадцать минут седьмого, когда Ипатов сошел с трамвая (номер четырнадцатый, прицепной вагон) и неторопливо зашагал к Подьяческой. Он располагал еще уймой времени. Со Светланой он договорился, что придет в семь-полвосьмого, когда наверняка будет дома их главная защита и опора — ее мама. Так что в его распоряжении оставалось как минимум минут сорок — сорок пять. Конечно, можно было выехать на полчаса позже, но тогда он рисковал встретиться со своими родителями, которые бы мигом заметили, что он явно не в себе. Да и вообще он не любил выходить впритирку, а потом лететь как угорелый. Предпочитал всегда и везде на всякий случай иметь запас времени. Но сейчас времени было больше, чем надо…