Страница 41 из 124
Встретился он с ней только через тридцать лет. Произошло это в районной поликлинике, где Ипатов томился в ожидании своей очереди к участковому врачу. Одна из немолодых женщин, сидевших напротив, как-то странно на него поглядывала. У нее было одутловатое, нездоровое лицо с робкими следами косметики. Ее белокурые, тщательно уложенные волосы с тусклым неживым отливом, сами по себе были хороши, но от этого еще больше казались чужими и неуместными. До него не сразу дошло, что это обыкновенный парик. Лицо женщины было совершенно незнакомо, и все же в нем что-то легонько, едва ощутимо поскребывало память. Он понял: если и видел эту женщину, то очень давно. Он пересел к ней и спросил: «По-моему, мы где-то с вами встречались?» — «Конечно, — ответила она. — Я даже знаю, как вас зовут. Костя Ипатов?» — «Постойте, постойте…» — он еще не только не узнавал ее, но и не догадывался, из каких ярусов жизни явило их друг другу неумолимое время. Он до предела напрягал память, но состарившееся лицо с тихой грустью и ожиданием хранило свою тайну. Пора уже было признаться, что он «пас». Однако женщина сама опередила его. «Забыли?» — мягко упрекнула она. «Склероз… чертов склероз!» — стал оправдываться он. «Ладно, не ломайте голову, — пожалела она его. — Надеюсь, Светлану Попову помните хорошо?» — «Светлану?.. Жанна?» — наконец узнал он. И тут же вспомнил, как они сидели на низенькой скамеечке к целовались, как он ей тогда нравился и как она потом искала с ним встреч. Вспомнилось и ее любовное послание, как-то он даже похвастался перед домашними — вот, мол, какие стихи ему посвящали когда-то женщины. За это вся семейка подняла его на смех и долго обзывала Анной Керн.
Пока подошла их очередь (врач начала прием с большим опозданием, потом все время куда-то отлучалась), они успели о многом поговорить. Разумеется, в основном разговор шел о Светлане, с которой, как оказалось, их обоих связывали наиболее яркие воспоминания тех лет. Жанна, правда, помнила ее еще и по музыкальной школе, но тогда Светлана ничем особенно не выделялась среди других девчонок — ни внешностью, ни нарядами, ни положением родителей. «Вы не поверите, но у нее так же, как у других, находили в волосах гниды!» — громко сообщила Жанна. Но, к ее удивлению, Ипатов отнесся к этому безучастно. Прожив долгие годы в огромной коммунальной квартире, где в крохотных комнатках ютилось иногда по пять-шесть человек, он знал, как трудно было в то время устоять против натиска вездесущих паразитов. Когда Ипатов учился в пятом и шестом классах, у него тоже во время врачебных осмотров находили «бекасов».
Немало из того, что рассказала Жанна, было Ипатову известно. Но кое-что он услышал впервые. Мог ли он когда-то предполагать, что спустя тридцать лет от Жанны он узнает окончание истории трех персов. В общем, ничего страшного тогда не произошло. Эта троица сразу отказалась от всех своих поползновений, когда узнала, что она дочь какого-то советского дипломата. И даже подвезла ее на своей шикарной машине до дому. Только Светлана вовремя сообразила, что им незачем знать, где она живет, и попросила остановить машину на соседней улице, у чужого дома. Правда, потом добиралась пешком. По словам Жанны, в Светлане всегда поразительно уживались тяга к приключениям и осторожность…
Больше Ипатов с Жанной не встречался, хотя, судя по всему, она жила где-то неподалеку. Появилась, смутила давними историями и исчезла. Может быть, в ее явлении тоже был какой-то смысл?
На другой день ему впервые в жизни приснилась Светлана…
Ипатов поднялся на второй этаж и подошел к двери в актовый зал. Постоял, послушал: было слышно почти каждое слово…
«Целесообразно заметить, что Николай Яковлевич Марр, разрабатывая те или иные проблемы языкознания, никогда и ничего не брал на веру. Научные постулаты интересовали его лишь постольку, поскольку…»
Дальше Ипатов слушать не стал: все равно не в коня корм. Находясь в актовом зале, он, возможно, еще как-то смог бы взять себя в руки и сосредоточиться. Но здесь — на перепутье — его мысли то и дело невольно возвращались к Светлане. Чтобы скоротать время до перерыва, Ипатов зашел в свободную аудиторию и принялся зубрить к следующему занятию немецкие неправильные глаголы («…их бефеле… ду бефильст… ер бефильт… их гебе… ду гибст… ер гибт…»). Когда-то, общаясь с немцами, как с пленными, так и с гражданскими, он не очень задумывался над такими мелочами. Изъяснялся как бог на душу положит. Чаще всего прибегая, как это ему сейчас ясно, к глаголам неопределенного наклонения. И ничего — понимали! Он помнил, с каким почтением и серьезностью внимали они его корявым и натужным немецким фразам. И никто даже вида не подавал, что у них уши вянут от такого произношения. А он, охламон самонадеянный, еще в какой-то из анкет того времени, уже не помнит в какой, ничтоже сумняся написал, что владеет немецким в совершенстве. При одном воспоминании об этом его всего внутренне передергивало. Надо же написать такое! Впрочем, это был не первый и не последний случай, когда он не дрогнувшей рукой впрыскивал в автобиографию, а заодно и в анкеты свежую струю вымысла. При этом обогащение жизненного пути шло в основном за счет того, что могло быть, но по каким-то причинам не было. Вот как с немецким. Но наряду с подобным, в общем-то безобидным сочинительством он иногда позволял себе, как бы это сказать… словом, не останавливался и перед более рискованными сюжетами. Например, указал на пребывание в братской Югославии, хотя его дороги войны проходили значительно севернее. Только одному богу было известно, зачем ему это понадобилось. Как будто мало Ипатову было тех стран, где он действительно побывал. К счастью, никому не пришло в голову поинтересоваться, что он делал в Югославии, когда отношения с ней основательно подпортились. Но Югославия Югославией, до нее все-таки было рукой подать, а вот как Ипатов, судя по его анкетам и автобиографиям, очутился во Франции, наверно, не смогла бы ответить ни одна, даже самая осведомленная разведка мира! Но вернемся к неправильным немецким глаголам, которые никак не хотели сегодня запоминаться («их швайге… их швиг… их швайге… их швиг… их швайге… их швиг…»). И вдруг в эту тарабарщину неожиданно вклинилось нечто осмысленное: «их руфе… их риф… придет?.. их зауге… их зог… не придет?.. их денке… их дахте… придет… их зинге… их занг… не придет?» А что скажет по этому поводу — озарило Ипатова — обыкновенное гадание, то самое гадание, для которого не нужны ни карты, ни звезды, ни линии на ладошке, а всего только листок бумаги и огрызок карандаша? Ипатов вырвал из тетрадки страницу и принялся торопливо и размашисто ставить черточки. Ставил он их не считая, до тех пор пока не притомилась рука. Они протянулись по диагонали через всю страницу, и было их, наверно, не меньше ста. Зачеркивая одну за другой («придет… не придет… придет… не придет…»), Ипатов не спеша катился вниз по своей лесенке. Но уже где-то на середине он, чтобы упростить и ускорить гадание, начал перескакивать через четные ступеньки… Итак, если оно оборвется на нечетной, то Светлана придет… С нарастающим волнением приближался Ипатов к уже недалекому финишу. Нетерпеливый глаз, опередив руку, первый заприметил счастливый исход. Но впереди мелькало еще столько черточек, что нетрудно было ошибиться. Поэтому, пока карандаш не уперся в последнюю из них и с облегчением не перечеркнул ее, Ипатов все еще не верил своим глазам… А вообще, здорово получилось: нарисуй он на одну черточку меньше, и такая бы началась сумятица в душе. А сейчас хоть пляши на радостях! В радужном настроении Ипатов снова приналег на свои неправильные глаголы. На этот раз зубрежка пошла веселее. Подумать только, за какие-то несколько минут он запомнил чуть ли не треть задания. Даже поразительно, как весело и ровно укладывалась сейчас в голове вся эта тарабарщина. И вдруг откуда ни возьмись выскочил чертик-искуситель: а что, если еще раз погадать — для проверки? Эта мысль показалась Ипатову соблазнительной, хотя и страшноватой: стоит ли дважды испытывать судьбу? Но с другой стороны, может ли гадание что-нибудь изменить из того, что уже предначертано парками? (Смотри лекцию по античной литературе.) Эх, была — не была! И вот почти по самому верху страницы, с небольшим отступом, весело побежала обильная луговая трава — где выше, где ниже. Местами она образовывала густые заросли. Тут и пропустить можно. Осторожно, не без опаски, продирался сквозь нее Ипатов, оставляя позади неровные ряды крестов — целое деревенское кладбище! А впереди еще зиял луг некошеный. Будет чудо, если опять выйдет число нечетное! Откровенно говоря, Ипатов уже жалел, что отважился на проверку. Так было спокойно, безоблачно. И дернула же его нелегкая поставить настроение в зависимость от дурацкого случая! Чем ближе был конец, тем неспокойнее вело себя сердце. Глаз от волнения никак не мог сосредоточиться и, как в тот раз, первым распознать ответ. И только когда огрызок карандаша почти вплотную подобрался к кромке луга, душа возликовала: и надо же! Его рукой, по-видимому, водила какая-то потайная закономерность, не иначе. Ипатов уже нисколько не сомневался, что Светлана придет. Удача совершенно окрылила его. Раз ему ниспослано такое везение, то почему бы не погадать и на остальное? Например, не полюбопытствовать, любит ли она его или нет? То, что он нравится ей, по любимому выражению их латиниста: концепция синэ ква нон — условие, без которого нет… Но вот любит ли? Чтобы исключить закулисную работу подкорки, Ипатов вообще старался не смотреть на руку. Густо заполнив черточками первую строку, он тут же принялся за вторую, а потом за третью, и это ему показалось недостаточно. За третьей по линейке побежала четвертая, а за ней и пятая… Ну если теперь… Ипатов, глубоко вздохнув, приступил к новому гаданию. Чтобы не сбиться — при таком-то травостое! — он соединял скобками одни лишь нечетные черточки. Так даже не требуется твердить про себя: любит — не любит, любит — не любит… Тянешь волнистую линию: по волнам, по морям, нынче здесь, завтра там… Нет, что-то не в меру развеселился он: ответ не за горами… уже скоро… Что? Любит?! Но может быть, он где-нибудь ошибся? Ипатов проверил каждую скобку, пересчитал все черточки, не пропустил ли где? Нет, все верно! Фантастика! А интересно, что скажет гадание о будущем? Поженятся или нет? Продолжая испытывать судьбу, Ипатов и на этот раз заполнил черточками чуть ли не полстраницы. Не поженятся? Он оторопело уставился на подкузьмившие его волны. Потом самым тщательным образом проверил… Напрасны старания… А что, если снова попробовать?.. Ипатов перевернул листок, рассыпал по нему несколько рядов черточек… Как это понять, опять осечка?.. Ему бы сейчас подвести черту, закруглиться, а он, чудак, еще на что-то надеялся, продолжал гадать… Только на седьмой раз — на, мол, отвяжись! — Ипатову выпало желанное. Таким образом, что другое, а женитьба ему, похоже, не светила. Дальше гадать расхотелось, но листок, сплошь испещренный крестиками, гирляндами из скобок и черточками, он не выкинул, а на всякий случай сложил вчетверо и сунул в тетрадку…