Страница 8 из 51
Я помню, как и сам в седьмом классе отправился туда смотреть "Easy Rider", это был чуть ли не первый в Советском Союзе его проезд по экранам. Через профессора Мстислава Ясен-Ивенецкого, дальнего знакомого моего отца, мне раздобыли пропуск институтского то ли завхоза, то ли вахтера. Помню, что едва мы вывалились из автобуса, как на нас прыгнули люди с воплями о лишних билетах. Еще помню длинную стену здания, и то, как цепь милиционеров топталась перед ней на морозе. Я предъявил документ с фотографией усатого татарина по имени Салтан Фаритович. Было темно. Меня пропустили.
Теперь Центр рушился и был почти пуст. Никого уже невозможно было соблазнить ни старыми фильмами, ни новыми политиками. Знаменитый директор умер, его наследники от отчаяния пустили по углам мелких арендаторов. В незанятых ими комнатах шевелилась жизнь, безуспешно порывавшаяся походить на прежнюю. В августе — встреча со старым писателем, в сентябре — круглый стол по проблемам современного общества, в октябре — дератизация (то есть восстание против грызунов, набежавших из подвала, где арендаторы хранили сухие колбасы), в ноябре — гуманитарный форум. Все эти мероприятия — кроме дератизации — посещали редкие журналисты из бывших соцстрах Потом появлялись статьи под названием "Простилась ли Россия с прошлым?" — если журналисты были из Словакии, или "Россия в очередной раз не хочет прощаться с прошлым!" — если они были из Эстонии.
Через три дня после моего разговора с Левитиным автобус притормозил на остановке "По требованию" и, оставив меня на обочине безлюдного шоссе, уехал прочь. Снова, как в ту забытую школьную зиму, Центр стоял напротив меня — безобразный вытянутый прямоугольник, обшитый серо-бурым псевдомрамором. Его архитектура отличалась особым позднесоветским лаконизмом, который наводил на мысли не о гармонии, а о смерти. Я толкнул высокую дверь с наивной стершейся чеканкой и вошел в длинный темный холл.
Дребезжание и шелест послышались вдруг. Из-за угла вышел смуглый усатый человек, он толкал перед собой конструкцию из сваренных металлических полос, поставленную на колеса. На укрепленной сверху железной перекладине колыхались платья с оборками — пестрые или цвета вареной свеклы. Безмолвно миновав меня, он подкатил свою колесницу к двери, на которой висела бумажка: "Кассандра-текстиль. Мелкий опт". Оттуда вышли две женщины, одетые в черное. Эти шелестящие пестрые шелка они стали скидывать себе на руки и уносить в комнату.
Потом я шел по коридорам, мимо мутной стеклянной стены, окружавшей внутренний дворик. В семидесятые годы, в эпоху оскудения, когда редкостью становились уже любые материалы, даже камень и дерево, единственным доступным ресурсом оставалось само российское пространство: оно было неисчерпаемым, бесконечным и его не могли украсть. Именно этот суровый материал и шел обычно на украшение дворцов времен упадка Советского Союза. Обращали ли вы внимание, что там почти всегда есть нелепая территория под открытым небом и посередине ее — квадратный бассейн? Вход в эти патио всегда замкнут навечно, в бассейне лежит либо куча снега, белого в январе, черного в апреле, либо груда сухих листьев. Воды там не бывает никогда. В Молодежном центре науки и культуры на дне бассейна лежал веник.
Несколько минут мне пришлось дожидаться в приемной, возле гигантского фикуса, которому, как я тут же узнал, сотрудницы Центра дали имя Никифор. Потом я поговорил с директором — Николаем Андреяновичем Сапожниковым, два дня спустя мы с ним заключили контракт, и я сделался практически хозяином этого необитаемого острова Свободы. Мы решаем, что Николай Андреянович дает мне должность директора по развитию и мало подходящие к этому званию шестьсот долларов в месяц. Когда я приведу сюда инвестора, то получу семь процентов от суммы сделки — на это здесь согласились с неожиданной легкостью.
А вот теперь мне надо решить, как вписать в новую жизнь доставшееся мне имущество: тонны старого бетона, старых ДСП, старых воспоминаний и старых привычек. Одна идея в ту пору казалась мне привлекательной. Меня, сидевшего на окладе в шесть сотен долларов, крайне занимала судьба существ, которых в ту пору еще серьезно принято было называть олигархами. Они пока не сидели в тюрьмах, не распихали себя по заграницам, а тратили силы на разборки друг с другом, раздражая решительно все слои терпеливого российского населения. Значит, стоит отыскать среди них разумного персонажа, который поймет, что сейчас жизненно важно вкладывать деньги в собственный имидж.
Я обдумывал это вечером, сидя на кухне. В алюминиевом ковшике булькал настой дубовой коры, которым мой дедушка лечил себе десны. Внизу, на детской площадке двое алкашей беседовали с лохматой бродячей собакой. А я тем временем ручкой на бумаге выводил: "Уверен, что надо возрождать политическое значение Центра, на современном, разумеется, этапе… Следует войти в контакт с представителями крупного бизнеса и предложить им финансировать этот проект. Пусть кто-нибудь из них поставит перед собой цель — вырастить политическую и интеллектуальную элиту, которая будет отстаивать и его собственные, в частности, интересы".
Я думал: пусть он раздает гранты, начнет проекты в регионах, чтобы отыскать там людей умных и энергичных. Будем собирать по российским городам местных политиков (любых, без различия их взглядов), журналистов, вменяемых бизнесменов. Какой-нибудь студент из Мурманска, который создал институтскую газету, и тот, кто, допустим, в Ростове-на-Дону придумал хороший сайт, — вот здесь они между собой и станут общаться. Всемирная известность института, еще не забытая демократическая слава самого Научно-культурного центра — все будет работать на нас. (Это была хорошая идея, как вы догадываетесь. Я предлагал примерно то же самое, что чуть позже придумал Ходорковский со своей "Открытой Россией".)
Однако же ясно было, что любой инвестор прежде всего заинтересуется финансовыми делами нашего печального палаццо. И первым делом я принялся наводить в них порядок. Разумеется, половина площадей сдавалась здесь вчерную, про общий реестр не помышляли. Поэтому я просто путешествовал от комнаты к комнате, смотрел, кто тут у нас обосновался, потом пытался сделать наши с ними отношения юридически корректными. У многих компаний здесь был только склад, а головной офис на другом конце Москвы, мне приходилось отправляться туда, там мне вручали пыльные растрепанные папки и говорили: "Разбирайтесь сами" — или объясняли: "Мальчики, все договора у вас, вы нам ничего не возвращали". Бумаги, которые должны были лежать в сейфе, я находил на дне списанного старого шкафа, те, которым место было в бухгалтерии, отыскивались в приемной.
Словно раб, что приговорен по камешку разобрать пирамиду Хеопса, я сводил воедино полученные данные, выстраивал графики платежей, переписывал контракты, приводя их в соответствие с законом, а потом добивался от сторон, чтобы они все подписали. В иные моменты мне казалось, что этот труд не будет завершен никогда и отныне мой мир — это дешевая косметика, пояса для похудания, какие-то шампуни "Леди Секси" тревожно-розового цвета, темные очки, дачная мебель и американские сигареты, созданные в неведомом краю неведомыми руками.
К тому времени я уже съехал от своих родителей. (Наша кирпичная и сама похожая на серый кирпич хрущевка располагается в трех десятках километров от Москвы в поселке Электрогорске. За ее углом — городская детская поликлиника № 3, где в регистратуре работает моя мама и вечерами рассказывает, какие в коллективе интриги, интриги, интриги.) Мне удалось снять однокомнатную квартиру в старой панельной коробке, оттуда маршрутка всего лишь за четверть часа добиралась до места моей работы. Приходившие ко мне друзья объясняли, что по меркам российского жилья дом неплох и жить там вполне можно. И, да, я там жил почти целый год! Дом был даже не населен, а пронизан, насыщен тараканами. Мусоропровод по самое горло бывал забит отбросами. Они интенсивно тлели, во всем доме ощутимо повышалась температура, и, открывая дверь в подъезд, я окунался в забродивший, влажный воздух. Процесс усиливался зимой, когда начинали работать тяжелые горячие батареи. По вечерам, сидя на кухне, я воображал, что, как в фильмах ужасов, стены сейчас треснут и сквозь провалы ко мне потянутся щупальца…