Страница 17 из 38
Глупая, глупая бусина!
Кюджюкбиркус застучала пестиком быстрее — в такт стремительным мыслям, сменяющим друг друга со скоростью мелькающих спиц в колесе, катящемся с горки. Глупость совершена, сожалеть о ней — еще более глупо. Нужно придумать выход. Что же сделать? Попытаться найти себе другую покровительницу и ей понравиться? Трижды глупо. Кёсем — самая надежная во всем гареме, самая высокая цель, все остальные слабее и хуже. Не меняют канат во время танца, тем более на гнилую веревку. Значит — вернуть ее расположение. Любой ценой.
А для этого, похоже, придется собирать обратно ожерелье из трех бусин-гедиклис на тонкую ниточку доверия и взаимопомощи. И самой следить, чтобы две другие бусины — видит Аллах, до чего же глупые бусины! — выглядели не менее яркими и блестящими. Если хочет она добиться успеха — придется постараться за троих, ибо понятно же, что сами по себе эти две неумехи ничего не добьются! А потом… а потом, наверное, придется искать и другие бусины — ведь ожерелья из трех бусин слишком мало для любого уважающего себя султана…
Продолжая растирать в пыль сероватый порошок с вкраплениями сверкающих блесток, Кюджюкбиркус развернулась к подружкам — посмотреть, чем заняты они. Посмотрела. Подавила тяжелый вздох. Мейлишах еще ничего, хоть и понурая, но тоже за ступку держится так, словно в ней одной спасение, а Ясемин руки опустила и рыдает в три ручья, слезы уже промыли дорожки в белилах, всю одежду закапали. Чему-то учить ее совсем не хотелось.
Однако же у хорошей перчатки не может быть собственных желаний — а свое желание богиня выразила весьма недвусмысленно, треснув тугодумную по затылку невидимой подушкой. Тяжелой такой подушкой, наверняка набитой глупыми мыслями. Так что нечего тянуть и притворяться еще более глупой и непонятливой, чем ты есть на самом деле.
Кюджюкбиркус покосилась — далеко ли наставница? Не накажет ли за неуместные разговоры? Убедилась, что далеко, если говорить негромко — то не услышит. Тронула Ясемин за колено, привлекая внимание. Зашептала торопливо:
— Никогда не бери жирные краски, если торопишься! И не разводи тут сезон дождей, мы все равно лучшие, нас же выбрали! А что испытания не прошли — ну и подумаешь, так ведь никто не прошел, зато следующее пройдем обязательно! А в пудру всегда добавляй чуточку охры — совсем капельку, полщепотки на баночку, не больше. Тогда лицо будет не просто белым, а словно благородная слоновая кость…
Небольшое умозрительное рассуждение касательно волков с точки зрения птиц
Уличные артисты похожи на волков. Не потому, что хищные и в клочья рвут конкурентов за право пристроиться на лучший участок площади перед храмом во время праздников (хотя и такое бывает, и ротанговый посох в руках у папы Ритабана в таких случаях творил истинные чудеса, куда там клыкастой пасти любого самого страшного волка!). Просто их тоже кормят ноги.
Это Кюджюкбиркус не сама так придумала, это тетя Джианнат так сказала тогда еще маленькой и глупой Шветстри. Совсем еще маленькой и глупой, Шветстри тогда еще про волков ничего не знала, даже как они выглядят. Тетя Джианнат сказала, что они похожи на бродячих собак, только серьезнее. И Шветстри впечатлилась. Бродячих собак она знала. С ними довольно часто приходилось драться за кусок чапати, а в удачные дни так и алу-паратхи… правда, тут кости могли упасть надвое и удачный день мог легко превратиться в очень даже неудачный, если в борьбе против Шветстри за обладание вкусной картофельной лепешкой с сырной или мясной начинкой бродячая собака оказывалась не одна, а рядом с Шветстри не оказывалось папы Ритабана с его великолепным посохом. Тогда приходилось удирать. И тогда сразу становилось понятно, что ноги для артиста очень важны.
Переходы между городами дело нелегкое, тем более после того, как папа Ритабан прокурил последнюю тачку и нести весь цирковой скарб приходилось на себе. Вроде и немного его, того скарба, а к вечеру ноги ломит, какой там канат! На землю — и то больно ступить. А надо не на землю, на канат надо. И танцевать. И улыбаться. Потому что ноги, конечно, ноют… и довольно громко... Да что там ноют — голосят во все горло о своей тяжкой участи и вопият к милосердию, только вот и желудок тоже не молчит. Очень даже красноречиво и тоже порою громко так не молчит о своей безответной тоске по чапати! А если не будет танцев — то и чапати тоже не будет, не говоря уж о восхитительных алу-паратхи или наан с начинкой из сырно-бобовой пасты! Не будет улыбок и танцев — будет очень и очень грустно, потому что никто не веселится, если приходится ложиться спать голодным.
Хоть Шветстри и была тогда маленькая да глупая (и вообще — вся ну такая… Шветстри!), но это она поняла. И потому возрадовалась, узнав от многомудрой тети Джианнат, как при помощи маленького рукотворного чуда можно ублаготворить ноги. чтобы уже при их помощи желудок тоже остался доволен ко всеобщей радости всей Шветстри.
Чудо это называлось массаж.
И было оно воистину чудом, причем именно что творимым руками — сначала умными крепкими пальцами и окрашенными хной ладонями тети Джианнат, а потом и шустрыми мелкими пальчиками самой Шветстри. Размять натруженные за день мышцы, расправить сухожилия, растянуть суставы, вправить на место то, что сбилось от долгой работы или неловкого падения, влить дополнительные силы… чтобы потом легкокрылой птичкой вспорхнуть на канат, рассыпая благодарным зрителям ослепительные улыбки и воздушные поцелуи… и постараться, чтобы зрители действительно оказались благодарными.
Птичкой быть лучше, чем волком.
Хотя бы потому, что птичка, даже самая маленькая, высоко летает и многое видит. Например, вряд ли какой волк может похвастаться тем, что видел Дар-ас-Саадет.
О, несравненный Дар-ас-Саадет, воистину жемчужина среди жемчужин, драгоценность среди драгоценностей! Тих и прекрасен Сад Тысячи Наслаждений (или даже Тысячи и Одного, у кого хватит терпения их считать, наслаждения эти, тем более оным по мере сил предаваясь?), и особенно прекрасен и тих он, если смотреть на него со стороны и издалека. С высоты… ну, скажем, птичьего полета.
С высоты птичьего полета все видится немного иначе. И может показаться мирной даже такая великолепная и богато изукрашенная драгоценной изумрудной мозаикой не менее драгоценной живой зелени шкатулка со скорпионами, как Сад Тысячи Наслаждений. Глупая птичка затрепещет от восхищения при взгляде с высоты своего глупоптичьего полета на такое изысканное великолепие, да и слетит доверчиво в такую-то красоту, не ожидая ничего дурного.
Глупую птичку не жаль.
Умная птичка предпочтет рассмотреть поближе, но не настолько. Не с земли, и не из заоблачного поднебесья, а всего лишь с… ну. скажем, с высоты плясового каната, натянутого между минаретом и Рассветной башней.
Так вот, если смотреть с такого каната, то евнухи тоже очень похожи на волков. И не только потому, что не дают овечкам-гедиклис отбиться от общего стада, зорко следят, стерегут малейшее отступление в сторону, малейшую ошибку, и могут укусить больно. Просто их тоже кормят ноги. И очень неплохо кормят! Кругленькие они такие все. Особенно если сверху смотреть, совсем как масляные шарики на раскаленной сковороде Дар-ас-Саадет, прыгают, мечутся от стенки к стенке по своим очень важным делам, а тут еще на неразумных гедиклис отвлекаться приходится!
Понятно, что при таком раскладе кусают они больно. Когда им дана на то власть… А власть им дана при исполнении еженедельных наказаний. Очень гибкая и хорошо вымоченная больно бьющая власть тонких ивовых прутьев.
Розги. Вроде бы ерунда, подумаешь, порка! Если не лодырничать, не вести себя неуважительно, то больше десяти-двадцати ударов и не получишь, да и те могут отложить. а потом и забыть благополучно. Только вот в умелых руках розга превращается в страшное оружие и за двадцать ударов может не то что порвать кожу и исполосовать в кровь — она может рассечь мясо до самой кости. Если класть удары точно один в один, след в след, не промахиваясь ни на полпальца, и с полной силой. Если наказывающий умел и обижен настолько, что желает изуродовать навсегда… Или подкуплен, такое тоже случается.