Клятва

— А что с прошлым главврачом? — мне стало вдруг интересно.

— Хрен его знает, — не задумываясь, ответил Платон Иванович. — Я видел его один раз, когда приехал сюда устраиваться. Наверное, отбыл наказание или пошёл на повышение, — врач смущённо хмыкнул и добавил: — Скажу по секрету, на здравоохранение многие сферы похожи, только мы вечно на виду!

Пятый этаж по необъяснимым причинам был закрыт: двери заколочены, на них картонка с надписью «Временно не работает!». Могильников и сам не понимал, почему закрылось хирургическое отделение, хотя ещё вчера там проводились операции и приёмы. Его каким-то образом обошёл этот вопрос, либо за объёмом работы снова затерялась цепь событий, что происходили в поликлинике.

Мы миновали следующий пролёт и оказались в тёмном коридоре, где выцветшие стены будто умоляли нас уйти. Давно нарисованные краской на полу стрелки указывали путь. Могильников сказал, что там у них лаборатория. Запах лекарств и спирта впитался в этаж на века.

В спину поддувал сквозняк. Меня пугала немая обстановка, в которой захлёбывались наши шаги. Вдоль серых стен разместились передвижные железные столики, а на них — бесконечные баночки с анализами. Сказать, что там стояла вонь, не сказать ничего. К тому же, чем ближе мы подбирались к лаборатории, тем больше мошкары витало в воздухе.

В паре десятков метров от нас находилось помещение, железная дверь которого была открыта нараспашку. Мы вошли в просторную светлую комнату. Здесь за микроскопами сидели две пожилые женщины. Одна из них подняла на нас глаза и с особой злобой фыркнула. Другая сотрудница и вовсе не обратила внимания. Удивительно, но в самой лаборатории я не насчитал ни единой мухи или других насекомых. Вероятно, помещение регулярно чем-то обрабатывалось от паразитов.

— Объяснять, что это за место, надеюсь, не нужно? — спросил врач.

Я помотал головой и скромно поздоровался с работницами столь кропотливой профессии. Особого желания задерживаться у меня не возникало, однако Могильников не торопился покидать помещение. Он подошёл к одной из лаборанток и строгим тоном заговорил:

— Надежда Петровна, у моего сына в конце месяца день рождения. Тридцать один год ребёнку. Из всех только вы не скинули пять тысяч на подарок. Нехорошо!

— Это я со своих неполных пятнадцати ещё должна пятак отстегнуть? Как вам не стыдно, Платон Иванович! — покачала головой женщина.

— Это вам должно быть стыдно! Мы, между прочим, всем коллективом собирали по триста рублей на ваш прошлый юбилей.

Надежда Петровна посмотрела в бессовестные глаза начальника и с гневом отстрочила:

— Из своей миллионной премии и траться на сынулю, а нас не вмешивай.

— Хах, — нервно посмеялся мужчина и почесал затылок, — за клевету можно и в суде оказаться.

— А ну проваливай отсюда, псина! — вскричала женщина и неуклюже поднялась. Она схватила ближайшую банку с анализами и бросила в Могильникова. Тот увернулся, а банка разбилась о стену, расплескав пахучее мочой содержимое. Врач пригрозил женщине указательным пальцем и поспешно ретировался, покинув кабинет и направившись к лестнице, с которой мы пришли.

На третьем этаже располагалось неврологическое отделение. Там между кабинетами сновали пациенты, как необременённые заботами души блаженных. Народ смиренной массой дополнял убогую картину естества. Люди, похоронившие последнюю надежду на излечение, выглядели совершенными тенями в этом храме безразличия.

— Спокойные здесь пациенты, — удивился я.

— Ничего странного, — отозвался Платон Иванович. — Врачи сидят опытные, диагноз определяют на глаз, а потому у всех одно и то же заболевание. К счастью, и лечение простое: пачка феназепама и чай с мятой.

— Но так нельзя. Это грубая врачебная ошибка!

— Ну, уж не вам судить, — усмехнулся Могильников.

— А что значит для вас ошибка? — спросил я.

— Ну, — протянул врач, потирая подбородок. — Неправильно поставленный диагноз — ошибка. И убийство пациента амоксициллином — тоже ошибка! Удивительно, не правда ли? Получается, что в нашей медицине как ни плюнь, так ошибёшься. Но значит ли это, что человек не имеет права хоть раз в жизни сделать неправильный ход? Я считаю, у каждого есть шанс на оправдание. Всё зависит от того, насколько человек предан своей профессии.

— А у вас бывали ошибки? — сощурившись, поинтересовался я.

— Уж конечно, Эдуард Сергеевич, — выпалил Платон Иванович. — Вы думаете, почему я здесь?!

— Интересно! И что вы сделали?

— Так, пустяки, — осмотрелся он и продолжил: — Конверт с деньгами по ошибке нашёл. Сволочь какая-то взяла и мою фамилию на нём написала, тьфу! — Платон Иванович засунул руки в карманы и погасшим голосом сказал: — Это не ваше дело! Пойдёмте, вы ещё хотели на второй этаж взглянуть.

В терапевтическое отделение Могильников даже не решился заходить. Он назвал его притоном и остался ждать меня на лестнице, ладонью прикрыв лицо от проходящих мимо пациентов и докторов.

Я услышал вой и ругань, как только переступил порог. Коридор был забит дурно пахнущими индивидуумами, кричащими детьми и остервенелыми особями, гнобящими весь мировой порядок. Я видел грызню мужиков, точно падальщиков. Мне становилось плохо уже от обсуждений политики, цен, животных и болезней половых органов. Кто-то оборонял дверь в кабинет, крича о соблюдении очереди, другие калечились от рук буйных женщин и всюду опаздывающих старух. Чтобы получить психологическую травму, достаточно было поинтересоваться, кто последний. Так, молодая особа, пришедшая на приём к врачу, убежала в слезах от разгневанной толпы. Мне этого хватило, чтобы проникнуться истинным злом обнинской поликлиники.

Нельзя ломаться под страхом воинствующего сброда, гореть в огне прогнившего народа. Я должен выстоять перед наказанием за собственный огрех. Признаюсь, мной едва не овладело желание сбежать и никогда не возвращаться в это проклятое место. Но кем бы я стал в глазах своей семьи, в глазах коллег и в собственных фантазиях?

Я вернулся к Могильникову. Врач сказал, что на прогулки у него осталось мало времени. И, если меня всё устраивает, пора спуститься на нулевой этаж и заполнить все бумаги для приёма на работу. Хоть во мне и играли сомнения, пришлось их подавить. Ничего лучше для меня в перспективе нет. Я согласился, и мы отправились вниз. По словам главрача, где-то там сидел шеф, желавший взглянуть на меня.

Платон Иванович шёл совершенно безобразными путями, петлял в сырых тоннелях и ветреных, еле освещённых подземных переходах. Мне становилось не по себе от крыс, пробегавших у ног, и тысяч мух, роившихся под невысоким потолком на уровне макушки. Мы углублялись в густую тьму, я шёл, чуть сгорбившись, а Могильников прогибался и кряхтел, как дурной старик, лишённый здоровья. Как странно, что в такой глуби расположен отдел кадров! Хотя, видимо, никакого отдела там и нет, просто стол и стеллаж с архивными папками.

Так или иначе, мы продолжали познавать сырь и холод глубин подземной медицины и вскоре оказались на распутье — у двух металлических дверей. Платон Иванович открыл одну и вошёл внутрь. Я занырнул за ним, немного вырвался вперёд и тут же обомлел от увиденного. Под широкими трубами у стены валялось тело человека. Обездвиженное, разлагающееся. Оно лежало давно, судя по изгрызенному чёрному лицу и опарышам, выползающим из-под век. Режущая вонь едва не сбила нас с ног. Могильников схватил меня под руку и моментально вывел наружу.

— Это техническое помещение, — сказал он без толики удивления. — Всегда путаю их!

За второй дверью нам открылось объёмное пространство, залитое оранжевым свечением от ламп, висевших повсюду на стенах. Мнилось, что мы пришли в древнюю гробницу существа, тысячелетиями сокрытого от людей. Чем глубже мы спускались по нескончаемому ущелью, тем тяжелее мне становилось дышать, сдавливало плечи. Могильников, уверенно топая по каменной кладке зигзагообразных проходов, утверждал, что мы совсем близко. Я никогда не страдал боязнью замкнутого пространства, но в груди щемило от неприятного ощущения. Мы виляли горбатыми пещерами, а вскоре совсем остались отрезаны от света. Платон Иванович, конечно, предупредил, что это ненадолго, но всё же как странно: приехать в поликлинику и вместо толкового трудоустройства бродить по подземельям в поисках замурованного в катакомбы шефа, о котором Могильников никак не утихал.