Чистые руки

Роман-нуар об ученом, специалисте по насекомым, вдохновленный реальной биографией французского энтомолога XIX века Жана-Анри Фабра. За небольшим по объему текстом скрывается история великого человека, долгие годы жившего в тени собственной славы.

Автор рисует портрет знаменитого ученого без прикрас, выходит за границы стандартной биографии, приближает и дает нам разглядеть, как через увеличительное стекло, его жизнь, его мечты, разочарования, надежды и потери.

Лаконично, иронично и узнаваемо — до мурашек.

Жан-Луи Байи

Выстрел

Писать

Писатель

Роза

Слепень

Кюре

Супруга

Опасность

Советчики

Белые руки

Спесивец

Отвага. Бессилие

Головокружение

Оса

Шприц

Слухи

Оса (2)

Наивный

Свадьба

Заговор

Гость

Покои

У могилы

Могила

Послесловие

Выходные данные

notes

1

2

3

4

Жан-Луи Байи

Чистые руки

Les mains propres

Jean-Louis Bailly

Перевела с французского Мария Пшеничникова

Дизайн обложки, иллюстрации Ульяны Агбан

Программа содействия издательскому делу «Пушкин» Французского института при Посольстве Франции в России

Programme d’aide à la publication «Pouchkine» de l’z près l’Ambassade de France en Russie

© Éditions de l’Arbre vengeur, 2021 (France) Publié par l’intermédiaire de Milena Ascione — BOOKSAGENT — France (www.booksagent.fr)

© Пшеничникова M. С., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2023

* * *

Посвящается Клэр

Убить чисто, не оставляя следов, — не самая простая операция, и не каждому удастся. Жан-Анри Фабр

Выстрел

Однажды тихим утром раздался сухой, точный, громоподобный выстрел, однако никто и бровью не повел и головы не поднял.

Булочник вытер руки о фартук, а точнее, попытался избавиться от налипшей белой муки. С утренней выпечкой было покончено, жена уже стояла у прилавка, а помощник отправился домой. В этот момент праздного отдыха мужчина прошептал: «Опять этот старый дурак…» — и тут же забыл о выстреле.

Школьный учитель уже писал на доске мораль дня и даже не вздрогнул — его рука лишь на мгновение замерла в воздухе. Он любил эти минуты одиночества, повисшую в классе тишину, мягкие движения руки с куском глухо крошащегося мела: легкие при подъеме, крепкие при спуске, которыми он владел в совершенстве. Больше всего ему нравилось умиротворение: через час оно будет нарушено, застучат, заскрипят стулья, защелкают пюпитры, во дворе поднимется крик, а в коридоре — шепот, и придется стучать длинной линейкой, чтобы восстановить тишину. Учитель с секунду прислушивался к прокатившемуся вдалеке эху от выстрела и снисходительно улыбнулся: в конце концов, старик в некотором роде его коллега, он тоже много лет назад преподавал в школе.

Шагая по дороге в выбоинах, крестьянин плюнул под ноги. Он не любил старика. Да и до чего можно докатиться, если все, словно этот дурак, начнут поступать как заблагорассудится?

Выстрелы гремели время от времени ближе к рассвету, но никогда — зимой и редко позже июля. Старик стрелял, ненадолго поднималась шумиха: она раздувалась, словно шар, и тут же исчезала, после чего все возвращались к своим делам.

Откуда им знать, что стреляет именно этот старик? Он никогда не бывает один, к нему всегда приходят гости, сыновья, работник, иногда разные важные господа остаются в его доме по нескольку дней. Откуда местным знать, что стреляет именно он? Они просто знают — вот и все.

Повсюду: в земле, трещинах стен, под корой, на ветвях, в старой соломенной шляпе, висящей уже долгие годы на гвозде в какой-то развалюхе, в раковинах мертвых улиток — повсюду кишит жизнь. Личинки прядут коконы, подземные города приходят в движение в самых темных уголках и готовятся к монотонной работе, одержимые новым днем. Все вибрирует, летает, жужжит, поедает, позволяет сожрать себя, копает, выделяет ртом или анусом строительный раствор, который станет новым домом или же закупорит конец туннеля, превратив его в комнату с яйцом, отложенным в теле другого насекомого, — настоящий пир для вылупившейся личинки.

Эти самые яйца, коконы и дохлых жуков в изобилии можно найти в доме, откуда раздался выстрел. Там вы повсюду увидите клетки, цилиндры, стеклянные колпаки, непостижимые механизмы, похожие на горизонтальные органные трубы, и разнообразных насекомых на всех стадиях развития. В открытое окно влетают и вылетают осы, но они ничуть не беспокоят старика, работающего за столом: насекомые — это его жизнь. Когда их нет, когда они молчат, старик сходит с ума. Иногда он думает о тех, кто поселится в его гробу. Страницу за страницей он исписывает мелким почерком, практически не сомневаясь, иногда раздумывая, а иногда — воодушевляясь.

Да, это он, старик, выстреливший из ружья. Еще теплый карабин стоит рядом, прислоненный к стене. Через несколько минут мужчина встанет и повесит оружие на место, но не сейчас, иначе потеряет мысль.

Старик чуть не прервался сегодня утром: чертов соловей, за чью тушку теперь дерутся домашние кошки, умолк от одного-единственного точного выстрела.

Писать

Антельм пишет.

Он пишет на языке, который называется французским, но принадлежит одному ему. Там есть немного греческого, иногда — древнегреческого, который он мельком изучал в средней школе и оттачивал уже в одиночку. У греческого Антельм перенял скупое использование неопределенных артиклей. В большинстве случаев этот язык прекрасно без них обходится: там, где мы переводим, добавляя «некий», «некая» или «некие», перед греческим существительным будет зиять пустота. Конечно, иногда в греческом используется неопределенное местоимение tis, которое мы бы передали тяжеловесным словом «некоторый» — намеренная неопределенность, этакий способ избежать конкретики там, где она могла бы прозвучать. Антельм пишет: «как насекомому удается открыть себе дверь достойного размера»; «червяку сложно проделать дыру средних габаритов». Конечно, он использует слова «некий» и «некоторый» там, где грек прибегнул бы к tis, и мог бы написать: «некая труба закупорена прекрасной пробкой», — но вы пролистнете множество страниц, прежде чем снова наткнетесь на эти увесистые слова, что так не нравятся Антельму. Ведь он ведет рьяную борьбу против неопределенности: его научный стиль выбрал себе в главные враги неуверенность и неточность — их нужно уничтожить без колебаний. Появление неопределенного артикля — первый сигнал, сообщающий наблюдателю, будто можно расслабиться. Это момент сомнений: вслед за ним могут потянуться цепочки догадок и ошибок, поскольку незначительное отклонение от курса всего на несколько миллиметров в начале может увести вас далеко от желаемой цели в конце.

Еще больше Антельм пишет на латыни. Если греческий ему подарил непревзойденные тонкости грамматики, то латынь предоставила весь свой словарный запас с широким выбором приставок и суффиксов. Например, насекомое еще не выросло во взрослую особь: то есть мы любуемся преднимфой. Но если оно вдруг достигло своего полного развития, то перед нами уже полноценная нимфа, без всяких префиксов. Допустим, речь заходит о судьбе кокона, когда осадки угрожают хрупкому укрытию и просачиваются сквозь тонкую обертку, отчего намокает содержимое: происходит транссудация, в то время как для обратного феномена, когда жидкость, словно пот, испаряется изнутри, достаточно одного лишь термина — экссудация.