Труфальдино

Потом был безумный бег по бесконечным лабиринтам подсобок гостиницы, после чего мы вбежали в полукруглую галерею хозяйственных помещений ресторана, пробежали горячий цех, где десяток поваров, молча вытянувших руки, показали нам направление к месту, где творилось злодейство. Всего пара лет, как нет Союза, и бывшие граждане страны Советов отучились влезать в криминальные разборки…

Петрах в тридцати, по обложенному светло-сиреневой плиткой, коридору, стоят тесно прижавшись друг к другу две фигуры — широкоплечий юноша и стройная девушка. И я бы деликатно отвернулся, но это Бухман, с перекошенным от ярости, покрасневшим от прилившей крови, лицом, душит свою подружку, не помню, как ее зовут. Победно взревев, Руслан бросился к, слившийся в объятиях, парочке.

— Слава, шухер! — откуда –то из—за металлического щкафа, наперерез оперу по розыску, выскочил какой-то тип, обряженный в красно-бело-черную куртку «Мальборо», но не успевает — Руслан ловко перескакивает через подставленную ногу, летит вперед, в безумной ярости. Но вынужден подхватить и осторожно положить на пол сомлевшую девушку в черном платье и белоснежном передничке.

Руслан с диким криком бежит за удаляющемся Славой, за ним устремился оборзевший «ковбой Мальборо». Я задержался над телом с приколотым на груди бейджиком «Лена», приложил пальцы к шее, покрытой красными пятнами и бороздами, попробовал сдержать дыхание, разрывающие мою грудь. Вроде пульсик бьется, да и ноздри носа подрагивают. Я крикнул спешащим в нашу сторону поварам и официантам, чтобы вызывали «скорую помощь», и бросился к узкой лестнице, ведущей вниз, откуда доносился, уже далекий топот ног, мат и чей-то крик.

Кричал «Мальборо», что катался по лестничной площадке, прижав к груди свое левое колено, где на мокром пятне по светло-голубой джинсовой ткани, уже проступало свежее бордовое пятно. Я перепрыгнул через парня, и бросился вниз, надеясь, что беда меня минует, и я не запнусь на этих проклятых, какого-то нестандартного размера ступенях.

С грохотом распахнулась тяжеленая дверь и я вывалился на крыльцо, где, уперевшись в колени руками, стоял и плевался тягучей, густой слюной мой напарник.

— Где⁈ — я завертел головой, на что Руслан слабо махнул рукой куда-то в сторону… туда, где, метрах в двухстах от нас, ловко лавировал между попутными машинами парень на красной «Яве».

— Он что, сука, мотосезон уже открыл? –я оперся рукой на плечо, шумно дышащего, приятеля.

— Ага, прикинь! — Руслан истерично заржал, я его смех подхватил, слабо

отмахиваясь от ржущего напарника рукой.

Парня в короткой кожаной куртке, валявшегося на лестнице с поврежденной ногой, мы не нашли — в ресторане и смежной с ним гостинице десяток выходов и множество потаенных мест. Девушку Лену, подругу Бухмана, прибывшие врачи привели в сознание и повезли в больницу. А мы с Русланом, следующим утром были подвергнуты обструкции и жесткой товарищеской критики со стороны руководства за неумение бегать.

Город, Левобережье.

В оббитую старым, светло-коричневым дерматином, со следами многочисленных побелок, дверь квартиры господина Кошкина я долбился минут десять. Наконец в стекле дверного глазка на мгновение мелькнула чья-то тень, после чего из квартиры донесся тихий голос:

— Кто там?

— Сергей Геннадьевич, это Громов, юрист с завода. Давай, открывай.

— Вы один?

— Я? — недоуменно оглядев пустую лестничную площадку я подтвердил, что один.

— Давай, открывай.

— Зачем?

От наглости вопроса я, на мгновение. Онемел.

— Ты, Сергей Геннадьевич головой, наверное, ударился? Сам со мной договаривался о встрече, а сам не пришел… Открывай давай.

Дверь начала приоткрываться, я рванул ее на себя, а, когда из-за порога на меня вывалилось крупное тело хозяина жилья, я втолкнул его обратно и сам шагнул в небольшой коридор, закрыв за спиной входную дверь.

— Что вы делаете? Я вам не разрешал… — начал испуганно-агрессивно переходить на крик юрист, но я оборвал его шепотом.

— Сергей Геннадьевич, будьте любезны, водички мне дайте.

— Что?

— Я говорю — водички дайте, пожалуйста, в горле пересохло — говорить не могу.

Взмахнув полами неизменного халата, мужчина резко развернулся и пошел на кухню, чтоб, через минуту появиться со стаканом, полным, мутной от хлора, водой. Подождав, когда вредный газ, от которого ломались зубы, улетучится, я сделал пару глотков.

— Спасибо. — коробочка с антенной, закрепленная за зеркалом трюмо моей подружкой, облаченной в курку «Почта России», уже была в кармане, и я не счел нужным дальше соблюдать этикет.

— А ты что, Сергей Геннадьевич, бессмертный?

— Что?

— Я спрашиваю — тебе жить надоело? Мы с тобой о встрече договорились, я поляну накрыл, ждал тебя, как лох, а ты стрелку проколол? Ты знаешь…

— Что?

— Я ладно, Сергей Геннадьевич, я человек цивилизованный, но другие уважаемые люди за косяк, что ты позавчера упорол…

— Что⁈

— Убьют тебя совсем скоро, Серега. — я по дружески хлопнул ладошкой по атласу халата побледневшего юриста, где-то между животом и грудью после чего вышел из квартиры.

За моей спиной торопливо захлопнули входную дверь, после чего судорожно стали проворачивать многочисленные ручки замков. Я сделал несколько шумных шагов вперед, скрываясь из поля обзора дверного глазка, после чего низко сел на корточки и гусиным шагом, стараясь не топать и не пыхтеть, вернулся к двери в квартиру фигуранта и припал ухом к двери. Быстро дверь Серега не откроет, замков много, начнет открывать дверь –я тупо убегу, наплевав на стыд.

Но хозяин квартиры меня не засек. Из-за толстой, старой двери, с широкими щелями по периметру, доносился торопливый доклад жулика:

— Я вам говорю, Альберт Михайлович, ко мне в квартиру ворвался Громов, угрожал мне смертью, сказал, что я что-то там проколол и меня скоро убьют.

Глава 4

Глава четвертая. Соленый чай.

Апрель одна тысяча девятьсот девяносто второго года.

Генеральный директор позвонил мне через три дня на домашний номер телефона.

— Привет, когда на завод сможешь подъехать?

— Добрый вечер. Завтра в обед устроит? Если возможно, хотелось бы узнать, по какому поводу встреча?

— Ну, вообще-то, я твоей организации в день больше тридцати долларов начисляю…- хохотнул директор, показывая, что не хочет в дальнейшем обсуждать мою временную опалу.

— Согласен, это аргумент. — согласился я: — Завтра в районе тринадцати часов подъеду к вам. Всего хорошего, до встречи…

— Это с кем ты так вежливо раскланиваешься? — подозрительно спросил Руслан, что уже пятнадцать минут сидел в моем кабинете, пил мой чай, аппетитно хрумкал сухариками с изюмом и ныл, чтобы мы вместе обязаны поймать Бахмана.

— Рус, я же сказал, что поймаем. — я отхлебнул горячую жидкость из личной керамической чашки с портретом Ленина на боку: — Мы же договорились, ты в профсоюз записываешься, а я помогаю тебе с Бухманом.

— С Бахманом…-автоматически поправил меня приятель: — Какой профсоюз? Я тебе насчет профсоюза ничего не говорил!

— Да? Ну извини, значит я тебя не так понял. — я уткнулся лицом в стакан чая- отопления сегодня отключили и оставалось только вдыхать горячий пар от большой кружки: — Но я тебя уже в список включил на оплату за переработку.

— А? — у Руслана произошел горловой спазм.

— Бе! — передразнил я приятеля: — Так, что там с Бахманом?

— Да что… — Руслан почесал темный чуб: — У кого он живет сейчас — я не знаю, но дома он не появляется. У меня на Бахмана половина подъезда заряжена, хоть кто-то, да позвонит, если его дома увидят или услышат. А так его постоянно на мотоцикле видят. Я гаишников просил, но он через дворы от них ушел два раза, поэтому они теперь со мной не разговаривают, куда-то посылают…

Руслан откинулся на спинку стула и мечтательно закатил глаза к потолку.