Homo Irrealis

При этом на поверхностный взгляд в прибрежном мире Жерома царят порядок и покой.

Пока на сцену не выходит Клэр.

* * *

В универсуме Моне всегда рано или поздно появляется та или иная Клэр. В отличие от Лоры — сводной сестры Клэр, которая, несмотря на все ее прозорливые замечания касательно собственных чувств, остается в шестнадцать лет очень неловкой — шестнадцатилетняя Клэр идеальна. Она красива, элегантна, светловолоса, смекалиста, грациозна, зрела, но при всем при том неприступна и недоступна. В нашем мире у таких Клэр всегда есть возлюбленный, который тоже настолько хорош собой, атлетичен и самоуверен, что никто не станет оспаривать его на нее права. При первой встрече отношение Клэр к Жерому проникнуто воспитанностью и отсутствием враждебности; она вежливо его приветствует, но всего лишь вежливо, а значит — безразлично, равнодушно и чуть-чуть презрительно.

Не то чтобы Жером был поражен в самое сердце, но он явно заинтригован. Попытки завести с Клэр светскую беседу ни к чему не приводят, и на празднике по случаю Дня взятия Бастилии (он просит ее потанцевать с ним после того, как она потанцует с Жилем, своим воздыхателем) она ему отказывает. Видимо, впервые за очень долгое время он вынужден подпирать стенку этаким не первой молодости столбом.

Впрочем, он достаточно опытен, чтобы не обижаться. Ведь Жером — об этом он намного раньше сказал Авроре — «больше не бегает за девушками». Тем не менее при следующем их с Авророй разговоре он признаётся, что Клэр сильно его будоражит.

— Кажется, у меня не получается с ней говорить.

— Она тебя смущает, — говорит Аврора.

— Она меня интригует, — отвечает он. — Рядом с такими девушками я чувствую себя совершенно беспомощным.

— Забавно, что ты признаёшься в собственной застенчивости.

— Но я очень застенчив, — подчеркнуто повторяет Жером. — Я никогда не бегаю за девушкой, если не уверен, что она ко мне расположена.

— А что же тогда с Клэр? — интересуется заинтригованная Аврора.

— Странная история. Она, безусловно, вызывает сильнейшее желание, особенно сильное в силу того, что оно лишено цели и смысла. Чистое желание, неосуществимое. Я не хочу ничего по этому поводу предпринимать, но сам факт этого желания меня смущает. Я думал, что уже не способен желать ни одну женщину, кроме Люсинды. Ситуацию осложняет то, что я ее не хочу. Если она сама себя мне предложит, я ей откажу.

Здесь опять же слышно, как скрипят колеса софистики. Жерома явно тянет к Клэр, но он не хочет ни признаваться в этом, ни что-то предпринимать. Скорее всего, если бы он попытался с ней кокетничать, это бы ни к чему не привело — возможно, он просто пытается выкарабкаться из сложившейся ситуации, не уронив своего достоинства. Тем не менее его способность формулировать собственную озадаченность с такой вот странной смесью испытующей искренности и бессовестного самообмана ставит его на один уровень с другими персонажами фильма, за исключением самой Клэр и ее молодого человека. Юный Венсан, который явно неравнодушен к Лоре, заявляет, что Клэр не в его вкусе; сама Лора часто весьма изощренно высказывается о собственных чувствах, а ведь есть еще и Аврора, которая оправдывает свою неприкаянность тем, что все мужчины кажутся ей привлекательными, зачем же выбирать какого-то одного («Судьба с настойчивостью никого не ставит на моем пути, вот я никого и не беру. Какой смысл спорить с судьбой?»).

Однако называть это самообманом и софистикой, наверное, неточно. Эти персонажи одновременно и вполне безыскусны, и немилосердно проницательны — они балансируют на грани самообмана, но в него не срываются. В конце каждого фильма Ромера происходит коррекция — момент, когда один персонаж или все разом лишаются иллюзий. В интеллектуальном смысле персонажи Ромера непредсказуемы: никогда толком не поймешь, то ли они пытаются скрыть неуверенность в себе, то ли совершенствуются в искусстве заглядывать в собственный мир, перехватывают, а потом раскладывают по полочкам все нюансы неприкрытого желания. Когда Жером спрашивает у Авроры, есть ли у нее кто-то, ответ ее звучит однозначно, да и не кажется самообманом: «У меня никого нет, — говорит она. — Но я никуда не тороплюсь. Предпочитаю ждать. Ждать я умею. Мне нравится ждать». Краткий отчет Жерома о его победах кажется не менее прямолинейным: «Всякий раз, как я желал женщину, мне не удавалось ее заполучить. Все мои победы оказывались неожиданностями. Желание приходит следом за обладанием». Ромер любит противоречия. Все герои его фильмов размышляют контринтуитивно — возможно потому, что, если глядеть на вещи вразрез с фактами, можно усмотреть больше истины, чем при рациональном осмыслении. Обычно желание приходит до обладания, не после. А что до ожидания, никто не любит ждать. Тем не менее именно так персонажи Ромера читают книгу жизни: в парадоксальном ключе, то есть развенчивая или как минимум ставя под вопрос всё, что представляется известным. Взгляд Ромера строится на инверсии. Его, судя по всему, интересуют только те вещи, которые укоренены в том, что Паскаль называл постоянной заменой «за» на «против» (renversement perpétuel de pour au contre).

Именно за это я и полюбил Ромера. Он работает с постоянными подменами, перемещениями, отсрочками того, что неизбежным образом очевидно, потому что в центре его эстетики лежит едва ли не противоестественное сопротивление — назовем это отвращением к так называемой грубо-приземленной реальности жизни. Собственно, мне видится нечто умиротворяющее и утешительное в контринтуитивных заявлениях Ромера, идущих вразрез с представлениями, которые в мои молодые годы разделяли решительно все: что добиться чего-либо возможно только усилием воли, что усилие — это всё. Персонажи Ромера же, напротив, полностью полагаются на судьбу, авантюру, случайность — hasard. Если внутренней нашей сущностью управляют вещи неосмысленные — парадокс, противоречие, прихоть, порыв, — то и внешние события жизни управляемы вещами неосмысленными: случаем, счастливым совпадением, стечением обстоятельств. При этом в чудачествах наших чувств есть необъяснимая логика и смысл, как есть они и в на первый взгляд необъяснимых случайностях. У каждого счастливого совпадения есть своя цель, оно, подобно подсознанию, является маркером существующей где-то воли, которая знает, чего нам на самом деле нужно от жизни. Пародируя Паскаля, можно сказать, что случайность имеет свою логику, о которой не ведает воля. Вера Ромера в разум достаточно прихотлива, чтобы вызвать к разуму недоверие.

* * *

Тут-то наконец и возникает колено. Жером смотрит, как молодой человек Клэр кладет ладонь ей на колено. Какой неуместный, бессмысленный, глупый жест, думает он. Сам он раньше едва не коснулся щекой ее колена, когда она, стоя на стремянке, собирала вишни. Но из этих двух наблюдений возникает внезапное осознание того, что от Клэр ему нужно не ее тело, не ее сердце, не ее любовь; нужно ему ее колено — и только. Можно назвать это усеченным желанием. Теперь Жером понимает, что давно перестал бы думать про Клэр, если бы его не подстегивала Аврора — ее писательские интриги толкают его на то, чтобы все глубже погружаться в ситуацию с Клэр, сводной сестрой Лоры. Ему действительно хватает смелости продолжать, но только благодаря осознанию, что в этой игре он участвует под руководством Авроры — это предлог и дальше думать про Клэр, даже и не подозревая, что она ему небезразлична.

По сути, соглашаясь на роль подопытной зверушки в эксперименте Авроры, Жером изгоняет из головы все сомнения в собственной смелости, подавляет стеснительность и даже самопровозглашенную робость. Теперь он может невозбранно ухаживать за Клэр, без всякого страха, что в этом есть что-то безнравственное. По собственному понятию он а) действует по наущению Авроры и б) ровно ни о чем Клэр не просит. Ему нужно лишь ее колено. Оно способно полностью утолить его желание.

Позволяя Жерому относиться к соблазнению как к эксперименту, Ромер убирает из ситуации неуверенность в себе и желчные укоры совести, которые каждый мужчина испытывает всякий раз, когда за кем-то ухаживает и боится отказа. Самоненавистничество Ромер уже рассмотрел в куда более раннем фильме «Знак льва». Теперь на его место встают лукавство, веселость и озорство. Мне тоже всегда хотелось изгнать из своей жизни все формы самообвинения. Но даже если стратегия Жерома и не срабатывает, на руках у него все-таки остается одна неразыгранная карта, а именно: не раз сделанное Авроре признание в том, что «Всякий раз, как я желал женщину, мне не удавалось ее заполучить. Все мои победы оказывались неожиданностями». Он Казанова, хотя в этом и не признаётся.