Адаптер

14. Прощание

Ночное небо осветилось сигнальными огнями, ударили с трех точек лучи прожекторов, выхватив медленных патрульных дронов. Все погасло также резко, как и вспыхнуло, глаза с трудом привыкали к темноте. Беджан зажмурился, отгоняя от себя назойливые вспышки и яркий свет прожекторов в небе. Смысла в прочесывании неба прожекторами не было, они остались как память, отголоски далекой войны, указание для спящих, что враг не спит. Беджан никак не мог отделаться от детской привычки следить за лучом прожектора. Перед глазами больше не вставали картины героических воздушных боев между роботами за столицу, налепленные из кадров псевдоисторических фильмов и роликов, которые запоем смотрели все мальчишки в школе, представляя себя героическим оператором робота или командиром целой эскадрильи роботов-истребителей.

Зашелестел гравий, послышался тихий гул электродвигателя. Беджан встал со скамьи и пошел навстречу одинокой инвалидной коляске. Она была старая, скрипела колесами, застревая в гравии, часто пробуксовывая. Новые были и удобнее, и мощнее, позволявшие пассажиру не задумываться о дороге и скорости, робот сам вез по нужному маршруту. В этой части небольшого парка не было видно корпусов пансиона. Здесь доживали свой век важные лица первого круга, которых выгнали из дома, чтобы не мешались, и содержались доноры адаптеров. Жильцы редко пересекались друг с другом, большинство не хотело никаких контактов, находясь в глубоком маразме или под действием сильных препаратов.

Коляску сопровождал медработник, высокий с широкими плечами, но лицо напоминало о том, что когда-то он был женщиной. Когда коляска застревала, медработник подталкивал или приподнимал из колеи, перенося на ровную часть.

– Беджан, я так рад, что ты пришел! – старик в коляске приветливо помахал костлявой рукой

– Здравствуй, Марат. Я не мог не придти, – Беджан без брезгливости пожал ему руку.

– Да, все так быстро меняется, – вздохнул старик. Он был лысый, без бровей и ресниц. Сквозь тонкую кожу проступали нити вен и артерий, кожа обтягивала кости, на которых не осталось ни лоскута мышечной ткани.

Беджан взял коляску и кивнул медработнику. Она улыбнулась и села на ближайшую лавку, достав из кармана халата планшет.

– Она любит читать, – пояснил старик. – Знаешь, в таком месте любой начнет читать. Я познакомил ее с античной литературой, и она делает успехи.

– Она? – удивился Беджан.

– Конечно она. Ты разве сам не видишь, что это женщина. Не важно, что в нее накачали, она все равно остается женщиной, – он приветливо помахал медработнику, женщина улыбнулась и поправила белую шапочку, не желавшую ровно держаться на отросших до ушей волосах.

– Я стараюсь не думать об этом.

– И правильно, незачем об этом думать. Но у меня больше ничего нет, остается только думать, – старик поднял руку, и они остановились. Он долго смотрел на луну, считал про себя звезды и улыбался. – Расскажи, как моя сестра? Я боюсь, что не выдержу.

– Она все вспомнила. У нас есть время, тебе нечего бояться.

– Кроме смерти. Но я ее не боюсь, – старик тихо рассмеялся. – Мне иногда кажется, что я давно уже умер, вот донашиваю тело, а сам уже где-то далеко отсюда.

– Мне трудно это понять.

– Тебе и не надо ничего понимать, – старик строго посмотрел на Беджана. Сейчас он был очень похож на Мару, умевшую смотреть точно также. – Поехали. Меня выпустили ненадолго, и я хочу проехать этот парк в последний раз.

Беджан покатил коляску, совершенно не чувствуя веса. Коляска отключилась, решив, что ее помощь больше не нужна. Проехав по аллее до конца, они свернули на темную дорожку, выводящую к забору.

– Как Эмир? Этот придурок ничего не натворил?

– Ваша мать убила его сегодня за ужином, – без эмоций ответил Беджан. Смерть Эмира никак не отозвалась в нем, сплошная липкая пустота.

– Что ж, так оно и должно было кончиться. Ты этого не знаешь, но мать часто навещала меня. Когда она бывает в себе, тогда она приезжала ко мне. И мы гуляли. Она любила эту дорожку, где никого не видно. Она несчастная, мне ее искренне жаль.

– Да, ты прав.

– А Мара знает? Она оставила себе новое имя?

– Да, она теперь называет себя Лиз. Про смерть Эмира она ничего не знает.

– Жаль, что мы так ни разу не встретились, – старик тяжело вздохнул. – С другой стороны так лучше для нее. А как малыши, ты забрал их?

– Да, все сделано. Мы ждем, когда Мара выйдет.

– Я волнуюсь. Зря она навязала на себя эту Ю-ли. Бросила бы ее и все. Она слишком слабая, я знаю это. Не думай, что мы тут ничего не знаем друг о друге. Я знаю ее донора. Я думаю, что он не выдержит.

– Это плохо, тогда у нас будет меньше времени, – Беджан повернул обратно, идти вдоль забора не разрешалось.

– Я вот все думаю и надеюсь, что вся эта подлая система рухнет, – сказал старик после долгого молчания.

– Не рухнет, но изменится. Система слишком устойчива, и люди не захотят перемен. Большинство все устраивает, и мало кто захочет менять понятную жизнь. В их понимание это означает, что жизнь справедливая.

– Да-да, я все это понимаю. И все же верх надо срезать. Пускай, и придут такие же, ходившие в слугах у этих. Все равно ненадолго всем дадут вздохнуть свежего воздуха. Как бы тебя не топили, бывает, что хватка ослабнет, и тогда всплывешь, увидишь солнце, вдохнешь чистого кислорода. И пусть тебя тут же утопят обратно, но память останется.

– Ты слишком это идеализируешь, – покачал головой Беджан. – В этом ты полная противоположность Маре. Она не верит в перемены, и я не верю.

– Но ты же пытаешься их совершить. Почему ты это делаешь?

– Я дал обещание отцу. Ты прав в том, что будут перемены, кратковременные и многие их не заметят, но они будут вынуждены поменять правила на самом верху. Да, я знаю, что это игра высших, что нас используют, но и мы используем их. Разве не так?

– Все так. Ты знаешь свою смерть, и те, кто руководил тобой, они первые будут требовать твоей казни.

– Они не знают, что мы решили, этого не знает и Мара, иначе бы они вытянули все из нее.

– Она не будет против. Для меня главное, чтобы ее детей не ждала наша судьба. Пусть проживут обыкновенную и пресную жизнь. Нет ничего хорошего быть важной государственной функцией. Неужели и у них там то же самое?

– Никто не может знать, кроме тех, кто имеет доступ. Думаю, что система похожа. Мы слишком низки, чтобы это понять.

Запищал браслет старика. Он вздохнул, и Беджан повернул к аллее.

– Вот и мое время вышло. Получается, что во всех смыслах, – старик тихо засмеялся. – Я вот никак не могу себя вспомнить. Я помню себя только таким дряхлым, источенным и изъеденным. Сколько во мне осталось от меня? Не знаю, никак не могу подсчитать. Я придумал себе воспоминание. Мы еще малыши и вместе. Рядом с нами наша мать, пускай этого и не было, и мы счастливы. Пусть так будет! Сделай так, Беджан, сохрани Мару и детей, тогда…

Он замолчал и протянул руку. Беджан пожал, почувствовав, как старик вложил все силы в последнее рукопожатие.

– Прощай, Беджан. Не говори обо мне Маре.

– Она спросит, и я не буду врать, – покачал головой Беджан.

– Может ты и прав. Слишком много вранья окружает нас. Делай так, как чувствуешь. Прощай.

Беджан крепко пожал его руки, чувствуя, как мертвенный холод пронизывает молодого старика, забираясь под кожу, стискивая сердце. Медработник покатил коляску к корпусу, А Беджан никак не мог унять дрожь в теле. Они всегда разговаривали загадками, оставляя в недосказанности большую часть того, что копилось в душе.

15. Город роботов

Беджан шел по ночному парку, ускоряясь с каждым третьим шагом, считая про себя, пока не перешел на бег. Камеры тут же засекли бегущего человека. На браслет пришло уведомление, что он может быть в опасности, не требуется ли помощь. Беджан отменил все запросы, и побежал изо всех сил.