Христо-люди

- Дэвид, как насчет Рэчел?

Я вспомнил про его беспокойство в прошлую ночь.

- Петра, дорогая, - сказал я, - мы слишком далеко, и не можем слышать Рэчел. Можешь ли ты спросить ее о чем-нибудь?

Петра кивнула.

- Мы хотим знать, есть ли какие-нибудь известия о Марке? Петра послала вопрос, затем, выслушав ответ, отрицательно покачала головой.

- Нет, - сказала она, - она ничего не узнала и не услышала. Я думаю, что она очень несчастна. Она хочет знать, все ли в порядке у Майкла.

- Скажи ей, что у нас все в порядке. Скажи ей, что мы все любим ее, сожалеем, что она одна, и что она должна быть храброй и осторожной. Никто не должен заметить ее беспокойство.

- Она понимает. Она говорит, что постарается.

Петра замолчала. Некоторое время она над чем-то размышляла, потом сказала словами:

- Рэчел боится. Она плачет в душе. Она любит Майкла.

- Она сказала тебе это? - Спросил я.

- Нет, это не заключено в ее мысли, но я вижу это.

- Лучше не говорить об этом никому, - решил я. – Это не наше дело. То, чего нет в мыслях, не предназначено для других людей, и мы не должны этого замечать.

- Хорошо, - с готовностью ответила Петра.

Я надеялся, что все будет в порядке, об этих способностях Петры еще никто не знал. Я подумал, что и у меня есть то, чего я еще не говорил никому.

Через несколько минут проснулась Софи. Она казалась спокойной, как будто ночной взрыв не оставил никакого следа. Она отослала нас вглубь пещеры и отдернула занавеску, чтобы впустить дневной свет. Потом разожгла огонь в очаге. Большая часть дыма уходила через входное отверстие, но часть оставалась в пещере. Правда, благодаря этому снаружи нельзя было рассмотреть то, что делалось внутри. Софи смешала содержимое двух или трех корзинок в котле, добавила воды и поставила котел на огонь.

- Следи за ним, - сказала она Розалинде, а сама исчезла в отверстии.

Возвратилась она минут через двадцать. Она бросила через порог несколько твердых круглых лепешек, а затем взобралась сама. Подойдя к котлу, она помешала и попробовала.

- Есть беспокойство в лагере? - Спросил я.

- Есть, но не из-за того, о чем ты думаешь, - ответила она. - Его нашли. Думают, что это сделал ты. Вас искали все утро. Но теперь их беспокоит уже другое. Люди, ушедшие воевать, возвращаются по двое, по трое. Что случилось? Ты не знаешь?

Я рассказал ей о засаде и последующем прекращении сражения.

- Как далеко они теперь?

Я передал этот вопрос Майклу.

- Мы только что миновали лес и вступили в скалистую местность, - ответил он.

Я повторил это Софи, и она кивнула.

- Часа три или немного меньше, и они дойдут до берега,

- сказала она.

Софи разложила порции кушанья по чашкам. Вкус еды оказался лучше, чем вид. Зато хлеб был гораздо менее вкусным. Софи разбила лепешку камнем и размочила в воде, только тогда мы смогли ее есть. Петра ворчала, что дома пища лучше. Это напомнило ей кое о чем. Без предупреждения она задала вопрос:

- Майкл, с вами мой отец?

Вопрос захватил его врасплох. Я уловил его «да» раньше, чем он сформулировал его в мысли.

Я посмотрел на Петру, надеясь, что она не поймет все-го. Это было бы милосердно для нее. Розалинда поставила чашку и тоже посмотрела на нее.

Мое подозрение, которое я так тщательно скрывал, превратилось в знание. Я вспомнил голос отца, безжалостный и диктаторский. Я вспомнил выражение его лица, когда он говорил: «Ребенок, который вырастет… И будет иметь детей… И они тоже… И скоро все будет наполнено мутантами и всякой мерзостью. Вот что случится там, где воля и жесткость ослабеют, но здесь этого никогда не случится».

А потом говорила тетя Гэррист: «Я буду молиться, чтобы бог послал милосердие в этот мир».

Бедная тетя Гэррист с ее надеждами и напрасными молитвами. Мир, в котором человек может принять участие в охоте за своими детьми, что это за человек, и что это за мир?

Розалинда взяла меня за руку. Софи смотрела на нас.

Когда она увидела мое лицо, выражение ее лица изменилось.

- Что случилось? - Спросила она.

Розалинда рассказала ей. Глаза Софи наполнились ужасом. Она перевела взгляд на Петру, затем вновь, уже смущенно, на меня. Она открыла рот, собираясь что-то сказать нам, но, опустив глаза, оставила мысль невысказанной. Я тоже посмотрел на Петру, затем на Софи, на ее лохмотья, на пещеру.

- Чистота, - сказал я, - воля господа. Честь твоего отца… Можно ли простить его, или я должен постараться убить его?!

Ответ поразил меня. Я не сознавал, что посылаю мысль так далеко.

- Оставь его, - донеслась до меня простая и ясная мысль женщины с Цейлон. - Ваша задача выжить. Ни его вид, ни его способ выжить, ни умение мыслить - не проживут долго. Пусть он венец создания, а они - высшая цель господа, которая уже достигнута, но им некуда двигаться дальше. Любая дорога, по которой идешь до конца, приведет в никуда. Карабкайтесь в гору чуть-чуть, только для того, чтобы проверить, гора ли это. С вершины горы нельзя увидеть гору. Но жизнь изменяется, этим она и отличается от гор, изменение - ее сущность. Кто может считать себя настолько совершенным, что не стремится измениться?

Формы жизни на свой страх и риск бросают вызов эволюции. Если они не приспособляются, то они гибнут. Мысль о совершенно закончившем свое развитие человеке - высшее тщеславие. Закончивший развитие облик - кощунственный миф.

Древние люди принесли в мир Наказание, и были разорваны им на части. Твой отец - одна из этих частей. Такие люди хотят… Повторить историю. Они и приобретут нужную им стабильность - среди ископаемых.

Ее мысль стала более мягкой, тень доброты смягчила ее, но она продолжала все в том же стиле резкого оракула.

- У материнской груди спокойно, но наступает время отлучить ребенка от нее. Обретение независимости, обрыв связей - даже в лучшем случае - процесс болезненный для обеих сторон, но он необходим, хотя человек может выражать недовольство, сопротивляться. Связь все равно разорвана с одной стороны, и будут только лишние мучения, если не разорвать ее с другой.

Была ли суровая нетерпимость и жесткая нравственность броней страха и разочарования, или же маской садиста - в любом случае она скрывает врага жизни. Разница между видами может быть уничтожена только самопожертвованием, их самопожертвованием, так как нам нечем жертвовать. Мы должны построить новый мир, они же теряют старый.

Она замолчала, оставив меня в смущении. Розалинда выглядела так, будто свыклась с необычными мыслями, а Петра, казалось, мало что поняла. Софи с любопытством смотрела на нас. Затем она сказала:

- Смотреть на вас постороннему не очень-то приятно.

Могу я что-нибудь узнать?

- Ну… - Начал я, не зная, как продолжать.

- Она говорит, что мы не должны беспокоиться о своем отце, - сказала Петра. - Он просто не понимает…

- Она? - Спросила Софи.

Я вспомнил, что она ничего не знает о людях с Цейлона.

- Подруга Петры, - неопределенно сказал я.

Софи сидела у входа в пещеру, а мы в глубине, чтобы не быть замеченными снаружи. Вдруг Софи выглянула и посмотрела вниз.

- Возвратилось много людей, - сказала она. - Я думаю, что большинство. Часть из них собралась у навеса Гордона, остальные вошли туда. Он, должно быть, тоже возвратился.

Она продолжала смотреть вниз, поедая содержимое своей чашки. Потом поставила ее на пол.

- Я посмотрю, что можно сделать, - сказала она и исчезла.

Ее не было больше часа. Раз или два я рискнул выглянуть и видел человека-паука перед навесом. Мне показалось, что он делил своих людей на отряды и инструктировал их, чертя схемы на рыхлой земле.

- Что происходит? - Спросил я у вернувшейся Софи.

Она колебалась, глядя на меня с сомнением.

- Клянусь небом, - сказал я. - Мы хотим, чтобы выиграли ваши люди. Но мы не хотим, чтобы пострадал Майкл, если это можно устроить.

- Они устроят засаду на этом берегу реки, - сказала она.