Тебе больно?

Затаив дыхание, я смотрю в сторону входа в ванную и на дверь своего номера в отеле, ожидая, что кто-нибудь ворвется и уведет меня в наручниках. Время идет, ничего не происходит, но в груди не утихает грохот.

Глубоко вдыхая, я стою перед зеркалом, отводя глаза, пока кладу пистолет обратно в раковину.

Мой очень незаконный пистолет, но я не смогла удержаться. В США я купила его у какого-то сомнительного чувака для защиты, но мне пришлось оставить его, чтобы путешествовать. Здесь законы об оружии чрезвычайно строги, и получить его в моем положении практически невозможно.

Я проходила мимо стрельбища, когда мне пришла в голову глупая идея. Мужчина только что закончил стрельбу и положил свой пистолет в закрытый на замок ящик в багажнике своей машины, а патроны — во второй закрытый ящик рядом с ним. Я спряталась за деревом на тротуаре, пока он бежал обратно в здание, бормоча про себя, что ему нужно в туалет. Он даже не потрудился запереть машину, слишком отвлекшись на зов природы.

В тот момент я не думала, просто действовала. Я на цыпочках прокралась к его машине, открыла багажник и украла оба кейса. К счастью, мой отель находился всего в нескольких кварталах, но всю обратную дорогу мое сердце едва не вырывалось из груди.

После этого мне пришлось найти хозяйственный магазин, чтобы взломать эти проклятые вещи, хотя, когда оружие оказалось в моих руках, я почувствовал, что снова могу дышать.

Медленно выдохнув, я взяла щетку из миски и, дрожащими руками, продолжила наносить химикаты на корни. Мой натуральный коричневый цвет пробивается наружу, и примерно раз в пару месяцев я делаю миссией своей жизни уничтожить его.

Я ненавижу это дерьмо, но думаю, что моя измученная кожа головы уже привыкла к нему.

Когда заканчиваю, я выбрасываю щетку и пустую миску в мусорное ведро. Номер отеля, в котором я остановилась, воняет отбеливателем, но он также воняет и другими вещами, которые, вероятно, лучше использовать в лаборатории.

Затем я беру свою горящую сигарету, которая покоилась в пепельнице над унитазом, и затягиваюсь, все еще избегая своего отражения.

В течение двадцати минут, которые требуются химикатам, чтобы сделать свое волшебство, я выкуриваю еще одну сигарету и проглатываю четверть бутылки водки. Мне действительно не следовало бы пить, но глубокая непроницаемая печаль крепко держит меня, и алкоголь — единственное, что ее заглушает.

Затем я раздеваюсь и иду в грязный душ, чтобы смыть отбеливатель. Когда я ополаскиваюсь, мое тело кажется вялым и тяжелым, и я не могу сказать, от водки ли это или от того, что жизнь кажется такой чертовски ужасной.

На полпути алкоголь начинает действовать, и мое окружение начинает кружиться вокруг меня. Такое ощущение, что я застряла в ракете, и она взлетает.

— Черт, — бормочу я, шлепая рукой по стене в попытке стабилизировать свое положение.

Я выключаю воду и, спотыкаясь, выхожу из душа, по пути хватая полотенце. Я обернула его вокруг себя, материал приятный и шершавый. Гораздо лучше, чем пушистое мягкое дерьмо.

Холодные капли с моих промокших волос стекают по телу и вызывают мурашки. Я натягиваю белую майку и шорты для сна, вода с моего полусухого тела впитывается в одежду.

Кабинка находится прямо напротив раковины, поэтому, когда я смотрю в зеркало, Кев уже смотрит на меня.

Единственное, что нас с ним объединяет — это голубые глаза и широкие улыбки. Он всегда был похож на нашего отца, с прямыми волосами, круглыми глазами и сильным носом, а я на нашу мать, с дикими вьющимися волосами и более эльфийскими чертами лица.

Неважно, в любом случае. Глаза всегда были самым страшным. Я не могу видеть свои, не видя и его.

— Пошел ты, — рычу я на свое отражение. Он ухмыляется, и это только усиливает мою ярость.

Полупустая бутылка водки стоит на краю раковины, и я отхлебываю из горлышка, делая щедрый глоток. Жжение похоже на кислоту в моем горле, но оно сдерживает рвоту, пытающуюся подняться вверх.

— Знаешь, иногда мне хочется, чтобы, когда мы были в мамином животе, я съела тебя, — говорю я и делаю еще один глоток.

Я хихикаю, потому что это тоже отвратительно.

Но эта дурацкая ухмылка повторяет мою собственную, и этого достаточно, чтобы я сорвалась.

Зарычав, я снова беру пистолет из раковины, но на этот раз я направляю его прямо на Кева. В моих глазах стоят слезы, а его улыбка становится шире. Он все еще дразнит меня. Я понятия не имею, куда он делся, но он всегда умел изводить меня, даже когда я была одна.

— Ты не можешь этого сделать, — задыхаюсь я. — Ты не можешь победить. Я выиграю. Не ты.

Моя рука яростно дрожит, когда я смотрю на него, слеза вырывается на свободу и стекает по моей щеке. Он всегда злился, когда я плакала. Никогда не могла понять, почему он заставляет меня так грустить.

Ты что, не любишь меня, мелкая?

— Нет, — усмехаюсь я. — Я тебя ненавижу.

Ты не это имеешь в виду.

— Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! — кричу я со всей силы, чувствуя, как к лицу приливает кровь, а грудь разрывается. Я врезаюсь кончиком пистолета в стекло, прямо в то место, где находится его голова.

Ты ненавидишь меня только потому, что ты такая же, как и я. Мы одинаковые, мелкая. И единственный, кто будет любить тебя такой, какая ты есть — это я.

Я качаю головой, пока фантом в зеркале продолжает мучить меня.

— Ты никогда не отпустишь меня, правда? — я плачу, мой голос срывается от страдания и поражения.

Я не обдумываю свои действия, когда направляю пистолет на себя, холодное давление ствола упирается мне в висок. Лицо Кева искажается от ярости, но я его больше не слышу. Единственное, что я слышу, это громкий звон в ушах, когда мои пальцы танцуют над спусковым крючком.

Будет ли так плохо, если я уйду?

Кто вообще заметит?

Никому не будет дела. Я — маленькая вспышка, которая исчезнет так же быстро, как и появилась.

Так за что я вообще борюсь? Если я не борюсь за то, чтобы выжить ради кого-то другого, то какой смысл бороться за себя, если я даже не хочу быть здесь?

Из моего горла вырывается звонкий смех, а Кевин продолжает бушевать. Он не реален, но в этот момент я никогда не чувствовала себя ближе к нему.

— Ты этого не ожидал, да? — я показываю на него рукой, в которой все еще держу бутылку, и жидкость выплескивается через край на пол. — Ты не хочешь, чтобы я покончила с собой, потому что ты всегда хотел быть тем, кто это сделает, — говорю я ему.

Слезы текут по моим щекам, и его образ расплывается от наводнения.

— Но я тоже не могу этого сделать, — плачу я. — Потому что если я это сделаю, это все равно будет из-за тебя.

У меня сводит живот, но я не могу отвести взгляд, пока он медленно исчезает. В итоге я все равно слышу последнее, что он говорит.

Мы были вместе с самого начала, мелкая. Я никогда не позволю тебе уйти от меня.

Я умираю.

Пот стекает по моему лбу, когда я пролистываю сквозь пальцы свое последнее преступление, а по радио тихо играет «Swimmingin the Moonlight» группы «BadSuns».

В ответ на меня смотрит золотой пластиковый прямоугольник с именем Энцо. Прошло полторы недели, но моя новая кредитная карта была одобрена. Это должно было спасти меня, но все, что я чувствую, — это тошнота. В сочетании с тем фактом, что кондиционер Дряхлой Сьюзи сломался, и здесь жарче, чем в яме вулкана.

Увы, это мой дом, и последние несколько дней я уже провела в гостинице, ожидая, пока карта придет по почте. У меня оставалось достаточно денег, чтобы внести залог за проживание, и я думаю, что у меня началась крапивница, когда я оплачивала счет после получения его по почте.

Медленно выдохнув, я вытерла бисеринки пота, которые уже готовы были капнуть мне прямо в глазное яблоко и сжечь его дотла, когда зазвонил мой телефон; звоночек сообщил мне, что только что пришло электронное письмо.