По холодным следам

Словно прочитав мои мысли, детектив, загибая пальцы, начинает перечислять:

— Во-первых, нет серьезных признаков взлома: как будто кто-то просто покрутил отмычкой, а потом открыл дверь ключом. Даже сигнализация не сработала.

— Мы иногда…

— Знаю, вы включали сигнализацию не каждую ночь, — кивает он. — Может быть. А может, Джули сама ее отключила. Во-вторых, никакого оружия.

— Нож…

— Ваш нож, который он забирает из кухни, когда проникает в дом. То есть он приходит к вам посреди ночи совершенно безоружным. И идет прямо вверх по лестнице, словно точно знает, в какой комнате…

— Мы все это обсуждали с полицией. Там сказали, что он, вероятно, следил за домом.

— Я не говорю, что он не следил, — замечает Алекс. — Я лишь повторяю слова полицейских. Я был там, помните? И видел материалы дела.

Я сдаюсь: у меня нет возражений.

— В-третьих, следователи не верили, что там был мужчина. А даже если и был — Джули почти наверняка знала его, Анна.

Я изо всех сил стараюсь не повышать голос, поэтому говорю сдавленно:

— Послушайте, мне все равно, знала она его раньше или нет. Ей было всего тринадцать. Произошло похищение ребенка.

— Совершенно верно, это все равно преступление. Но расследование в таких случаях приобретает совсем иной характер. Беглецов гораздо труднее найти, потому что они не хотят, чтобы их нашли. — Он выжидает секунду, словно взвешивая, стоит ли говорить, затем решительно высказывается: — Не знаю, как объяснить, но если бы подобное случилось в моем районе, я бы не сомневался, что девушка сбежала.

— Но Джули было всего тринадцать.

— Как и Стефани Варгас. Она села в машину с другом семьи в две тысячи пятом году. Моя младшая сестра училась в средней школе вместе с ее братом. Мы и пальцем не пошевелили ради семьи Варгас. Они с братом жили у дяди, а мама навещала родственников в Мексике. — Он вздыхает. — Стефани была отличницей. Играла на кларнете. Репетировала каждый день. — Алекс смотрит мне прямо в глаза. — Ее тело нашли менее чем в миле от дома. Сбросили в дренажную канаву.

Я сжимаю губы. Теперь лицо Меркадо кажется мне гораздо старше, и я замечаю на нем шрамы. Меня распирает ярость.

— Значит, вы знали, — говорю я. — Вы знали об этом, знали, что полиция на самом деле не искала Джули, не искала ту, другую девочку. Но вместо того, чтобы продолжать расследование, бороться за всех пропавших, — «и за Джули, Джули, Джули», — вы просто, мать вашу, свалили?!

— Я не свалил. Меня выгнали.

— Раньше вы говорили другое.

— Врал.

«Не ты один, — думаю я. — Тут все врут».

— Тогда почему же вы не пришли к нам? — неумолимо спрашиваю я. — Если вы такой благородный рыцарь, то почему решили встретиться со мной только сейчас? Где вы были восемь лет назад?

— Точно не скажу, но рискну предположить, что валялся пьяным в общественном туалете. Или на стоянке, или за мусорным контейнером. Надо хорошенько постараться, чтобы из полиции выгнали за пьянство. Требуется много времени и сил. — Он вздыхает. — Послушайте, честно говоря, даже протрезвев, я был не слишком уверен в своих догадках. — Он наклоняется вперед. — Но я пытался найти ее. Поверьте мне, Анна, я пытался.

— А почему вас вообще так волнует наше дело?

Меркадо неловко пожимает плечами:

— Некоторые случаи не забываются. Западают в душу. Видишь, что облажался, а доказательств нет.

Мы оба смотрим на фотографии на столе.

— То есть до сих пор не было, — поправляет себя Алекс. — Теперь мне не нужен образец ДНК, достаточно снимков. С этим уже можно идти в полицию. А вам даже не обязательно участвовать. Они сравнят заключение судебно-медицинской экспертизы по останкам с данными Джули. И мы услышим то, что уже знаем. — Он смотрит мне в глаза. — Только скажите.

Но я ничего не могу сказать.

— Итак, вы разрешаете мне действовать от вашего имени?

Я отвожу взгляд и киваю.

— Знаю, уже слишком поздно, Анна. И я никогда не исправлю того, что сделал или не сделал, пока пил. Но это все, что у меня есть. — Он делает паузу. — Только так я и могу принести свои извинения.

— Мне не нужны ваши извинения.

Мне нужна моя малышка.

Малышка

проснулась, но глаз не открывала. Внутри нее все разрывалось от боли, словно живот превратился в гигантский сжатый кулак. Словно она заснула с резинкой в мокрых волосах и попыталась утром выдрать ее. Словно нутро пыталось удержать то, чего больше не было. Она согнулась пополам и сжалась в надежде заполнить вакуум, образовавшийся в животе, но тело не слушалось, и когда она попыталась обхватить колени руками, запястья будто прижало к земле мощными магнитами.

Она так и осталась лежать на боку, с онемевшими руками, прижав колени к подбородку. Тело двигалось вяло, но разум просыпался быстро. Низ живота так болел, что по спине пробегала дрожь, звенело в ушах, как будто тревожно били в колокол, который звонил все громче и громче. Зато она победила. Эсфирь вытекала из нее вместе с кровью на толстый жгут полотенца, зажатого между ног. Наконец-то она избавится от Эсфири, а вместе с ней — и от последних частичек Джона Дэвида.

Она попыталась вызвать в воспоминаниях его образ, каким он представлялся ей раньше, в колеблющемся сияющем ореоле. Но ореол превратился в светящийся шар лампы над кухонным столом, где она лежала, широко раздвинув ноги, и силуэт в окружении света был не Джоном Дэвидом, а человеком в хирургической маске и перчатках, который дал ей сладкую пилюлю, чтобы размазать ее по столу, пока она не провалилась прямиком сквозь него. Тогда ее дух устремился вверх, туда, к сияющему ореолу, который оказался просто светильником, в котором пыльной кучкой валялись дохлые насекомые с выжженным нутром. Собрав последние остатки воли, она влетела в этот шар света и сгорела там, как и эти несчастные создания. От нее осталась лишь оболочка, которую она могла заполнить чем хотела.

Когда она снова очнулась, боль была совершенно непереносимой. Матрас нещадно давил на кости. Да что же это за кровать такая? Поскольку вокруг было темно, девочка не сразу поняла, что никакой кровати нет. Она лежала на бетонной плите под мостом; в нос били запахи бензина и чего-то кислого. Дженис сидела в нескольких футах от нее, ее голова и плечи выглядывали из-под груды одеял. Девочка пошевелилась, и Дженис повернулась к ней.

— Эй, малышка, тебе лучше? — Дженис наклонилась вперед и поправила несколько одеял, не покидая гнезда. — Навела ты тут шороху.

Она открыла рот, чтобы пожаловаться на боль, но сумела лишь застонать, как будто кулак в животе сжал и легкие.

Дженис кивнула:

— Понимаю, у тебя спазмы. Жуткое дело. У меня тоже были дикие спазмы после операции.

Девочка моргнула, представив Дженис с ребенком в животе.

— Мне нечего дать тебе, малышка, чтобы полегчало. Ой, не смотри на меня так! Доктор Смит не отправляет домой как есть. Он вкалывает двойную дозу, которая даже ишака с ног свалит, но потом говорит: «Больше ничего не получишь, иначе продашь», или «Ты все снюхаешь».

Теперь женщина говорила больше сама с собой, но громко, словно под мостом собралась аудитория, хотя там никого не было, кроме голубей, похожих на вереницу чучел, выстроенных под бетонной опорой, заляпанной пометом.

Девочка вновь открыла рот, чтобы заговорить, но у нее опять перехватило дыхание.

— В чем дело, малышка?

— Перестань называть меня малышкой.

Дженис равнодушно взглянула на нее:

— Ну да, ты уже не та девочка в парике. Как тебя зовут?

Она на минуту задумалась, но промолчала.

— Вот именно, — кивнула Дженис. — Не переломишься, если я пока буду звать тебя малышкой.

Женщина снова наклонилась и протянула руку. Пальцы коснулись волос девочки, и та вопреки своей воле расслабилась. Пальцы были теплыми, с шероховатой кожей, которая цеплялась за волосы.

Девочка всю ночь пролежала на боку, но не спала. Боль внизу живота затмевала все остальные чувства.