Моя идеальная

До зубного скрежета стискиваю челюсти.

Выше.

Тёмные пятна на груди и предплечьях.

Сжимаю кулаки до хруста.

Я убью его! На кровавые ошмётки раздеру! Кровью суку умою!

Срываюсь с кровати и, подлетая к стене, щёлкаю выключатель. Спальню заливает свет.

— Артём, ты чего? Что случилось? — шелестит, натягивая на грудь одеяло.

Так же молча возвращаюсь к постели и сажусь на край. На её плечах красные отпечатки.

Да, это я оставил, когда повторить, что любит требовал. Скотина, знаю.

Но на руках виднеются более крупные и тёмные синяки.

Вырываю одеяло из её пальцев.

Несколько на груди. На бёдрах и талии до хрена.

Это какой тварью надо быть, чтобы такое сделать?

Закрываю глаза. Втягиваю кислород через нос, перерабатываю и со свистом выпускаю. Обвожу каждый кончиками пальцев. Всё ещё ни слова не произношу.

Разорвёт на хрен.

Настя следит за моими движениями и шумно выдыхает.

— Не надо, Артём.

— Это он сделал?! — рычу, крепче сжимая челюсти.

Главное не сорваться сейчас. Знаю, что моя девочка не виновата.

Раздаётся ещё один громкий выдох. Тяжёлый вдох, от которого её грудь раздувается и поднимается выше.

— Не молчи, Насть. Только не молчи сейчас, пожалуйста.

— Да. — одно единственное слово выдыхает, а меня на части растаскивает.

И я взрываюсь.

— Блядь, я урою этого гандона! Всё ебало размозжу! За каждый синяк, сука, ответит. Все рёбра пересчитаю! Тварь! Гнида! Нос в череп впечатаю! В крови утоплю ублюдка! Живьём в землю закопаю и буду ждать, пока сдохнет! — ору, меряя шагами комнату.

Прикладываю кулак к губам, чтобы не завыть.

Как он посмел? Мою девочку!

Подлетаю к шкафу и натягиваю первую попавшуюся кофту.

— Не надо, Тём. Прошу, не уходи сейчас. Ты нужен мне. Рядом нужен.

Миронова обнимает за торс и сжимает так крепко, что рёбра хрустят. Не отпускает.

Тяжело выдыхаю. Затягиваюсь новой порцией кислорода. Прикрываю веки. Дышу, пока более-менее в чувство не прихожу. Её руки с такой силой стискивают, о которой я даже не подозревал. У моей идеальной девочки стальная хватка.

Всегда в ней эта сталь была, или пока порознь были появилась? Кладу свои ладони на её и осторожно сжимаю. Помню, что живого места на её руках нет. Никогда, блядь, не забуду.

— Всё нормально, малыш. Отпускай. — выдыхаю устало. Словно на эту вспышку все силы ушли. Она не отпускает. — Всё в норме, родная. Я спокоен. Всё хорошо.

Захват ослабевает, и я, наконец, поворачиваюсь к ней. Смотрю исключительно в глаза, потому что на ней вообще ни хрена нет. Как была голая, так и подбежала ко мне.

— Я люблю тебя, Тём. Просто знай это. И не надо его трогать. Оставь как есть. Синяки пройдут. Я не хочу возвращаться к прошлому.

— Ты даже сейчас его защищаешь, Насть? — рычу и даже не стараюсь сдержаться.

Она совсем больная, что ли? После всего, что он ей сделал, продолжает на его защиту вставать? Кажется, это называется Стокгольмский синдром.

— Нет, ну ты точно идиот, Северов! — обрубает в ответ. — Срать мне на него с высокой колокольни! Я за тебя боюсь! Если ты изобьёшь его, то он тебя посадит! Он очень хороший адвокат, со связями! Я не отпущу тебя! Слышишь меня? Не отпущу! Я люблю тебя! Люблю! — срывается на повышенные.

Из глаз опять слёзы брызгают. На щеках дорожки оставляют и капают с подбородка.

— Слышу, маленькая. Я тебя тоже. Тоже, блядь... — так и не выходит произнести это долбанное "люблю". Но как могу говорю, ей об этом. — Я покурить выйду. Ладно, малыш? На балкон отпустишь?

Она кивает, но продолжает держать. Даже сильнее жмёт. Губы поджимает.

Вижу, что сама с собой сражается. Сомневается. Что уйду, боится.

— Насть, если ты сейчас не дашь мне выйти, я тебя прямо здесь и сейчас трахну. — рычу, с силой стискивая её ягодицы и вжимая в твёрдый бугор.

Моя девочка не сопротивляется, даже льнёт сильнее на какое-то время, а потом разжимает хватку и краснеет. А в следующую секунду и вовсе запрыгивает на кровать и кутается в одеяло до самого подбородка.

Смеюсь и иду за ней. Быстро прикасаюсь к губам и ухожу на балкон. Делаю тягу. Выдыхаю дым. Держусь из последних. Вроде и без одежды её видел. И не только видел. Но сейчас как никогда цепляет. При свете впервые рассмотрел. И теперь знаю, что мне не показалось тогда. Её талия ещё тоньше стала. Живот к позвоночнику липнет. Сука, чувство такое, что она вообще есть перестала. Придётся откармливать. С самого утра в магазин пойду.

Докуриваю и выхожу. Тру ноющий член скорее на автомате. Знаю, что это не поможет. В комнате опять темно. Настя лежит на кровати, всё так же завернувшись в одеяло.

Что если уснула?

Тихо стаскиваю с себя шмотки и ложусь рядом.

— Ты вернулся. — шелестит из этого кокона.

— Как я мог не вернуться к тебе, малыш?

Миронова откидывает одеяло, открывая голое тело.

Блядь, я точно не переживу эту ночь.

— Тём, обними меня.

И я обнимаю. До боли. До дрожи в руках. До остановки дыхания. До потери пульса.

Моя!

Глава 4

Дом — это не место. Дом — это человек

До самого утра мы лежим в постели. Обнимаемся и целуемся. Утоляем долгий голод и нестерпимую жажду.

Всё ещё не верится, что я снова здесь, с ним. Всего несколько часов назад у меня ничего не было. Сейчас есть всё. Артём — моё всё.

Когда уходила из дома, даже представить не могла, что снова его увижу. Не говоря уже о том, чтобы опять быть вместе. И даже намного больше этого. Кира нет. Нам с Тёмой больше не придётся прятаться и искать возможности для встреч. Я до сих пор не уверена, насколько обдуманное решение Северова оставить меня у себя, но одно я знаю наверняка: я хочу остаться.

Мы без остановки гладим тела друг друга, вспоминая каждый изгиб и шрам. Мы просто не можем не делать этого. Не можем остановиться.

Мне кажется, что если я хоть на секунду перестану ощущать его тепло, то тут же замёрзну. Так же, как замерзала всё это время вдалеке от любимого. Впервые за три недели мне не холодно. Я согреваюсь его телом, теплом, более хриплым, чем раньше, голосом, страстным шёпотом, попеременно то нежными, то яростными поцелуями, жадными ласками и любимыми бирюзовыми глазами. Так знакомо зарываюсь пальцами его волосы и притягиваю ближе груди. Мне уже мало того, что он мне даёт. Хочу намного больше. Хочу всё.

На мне нет ни грамма одежды. На Артёме только боксеры. Мы кутаемся в одеяло и греемся друг об друга.

— Любимый, пожалуйста... — прошу, притягивая его голову ещё ниже.

Хочу, чтобы целовал и ласкал так, как раньше.

— Что "пожалуйста", малыш? — сипит, заглядывая в глаза.

Небо за окном уже посерело. Но свет не смущает меня. Наоборот. Я ем глазами каждый миллиметр его тела.

— Ты знаешь, Тёма! — рычу и выгибаюсь ему на встречу. А потом всё же набираюсь смелости и добавляю. — Сделай, как раньше делал. Грудь и... ниже.

Он хрипло смеётся, а потом опять целует.

— Моя девочка... Родная моя... Маленькая... Блядь, как же мне не хватало тебя. Думал, сдохну. Да и сам хотел этого. — бомбит, скользя языком по моему горлу.

Даже не смотря на его прикосновения, опять чувствую холод. Что ещё сказать, чтобы стереть эти воспоминания? Что сделать, чтобы он больше не думал об этом? Как искупить вину?

Хватаю его лицо, когда он уже почти добирается до груди, и тяну вверх. Когда наши глаза оказываются на одном уровне, касаюсь его губ своими. Ныряю языком внутрь. Встречаюсь с его. Дико и жарко. Парень всасывает мой язык глубже в рот. Стону, выгибаясь навстречу его рукам. Он по очереди сжимает и оттягивает соски. Прокручивает и перекатывает между пальцами. Опускается ниже и накрывает ладонью между бёдер. Упираюсь ногами в матрац и выгибаю спину, давая ему лучший доступ. Он гладит и сжимает, размазывает смазку по моим бёдрам и лобку. Проскальзывает внутрь сразу двумя пальцами.