Моя идеальная

Тёма опускает меня на ноги и открывает дверь. Едва мой взгляд цепляется за человека, стоящего, опираясь на стену, сердце дробит целые рёбра, а в горле замирает крик.

Глава 43

Можно ли простить?

— Что тебе здесь надо? — бросаю зло, сжимая пальцы и зубы.

Ну вот вообще ни разу не смешно. Я просто хочу, чтобы нас с Тёмой оставили в покое. Все! Я, мать вашу, просто мечтаю о спокойной жизни. Пусть весь этот грёбаный мир, в котором столько жестокости и несправедливости, хоть на части развалится или скатится в Ад. Мне плевать!

— Настя...

— Отвали от нас. Исчезни из моей жизни. — выплёвываю, делая шаг назад. Упираюсь спиной в сталь мужского тела. Только его близость и позволяет мне сейчас не сойти с ума. — Что стоишь? Я ведь ещё тогда сказала, что сделаю с вами, если вы просто приблизитесь к нам с Артёмом. Уходи! Убирайся! Проваливай! Это всё из-за тебя! Из-за тебя! Слышишь?! Я не хочу тебя видеть! — сама не замечаю, как перехожу на крик.

— Малыш... — добирается до меня успокаивающий голос любимого, и я, разворачиваясь, утыкаюсь носом ему в грудь, пряча лицо в складках куртки.

Тёма крепко обнимает, защищая, а я как, меленькая девочка, прошу:

— Пусть она уйдёт, Тёма. Пусть уйдёт. Прогони её. Прогони.

— Успокойся, родная. Всё нормально. — сипло просит любимый, но я могу только повторять, чтобы он её прогнал.

— Настенька. — снова зовёт мать, но я только сильнее зажмуриваюсь, сжимая ладонями ткань.

— Вам сейчас лучше уйти. — ровно бросает Северов, сильнее сдавливая мои плечи.

— Но я просто...

— Блядь, я же просил не лезть к нам сейчас. — рявкает Артём.

Меня передёргивает, но отнюдь не от его тона, а от слов.

Просил? Что? Когда? Что, мать вашу, происходит?

Отрываю голову от его грудной клетки и тут же вскидываю её вверх, встречаясь с бирюзовыми глазами. То, что я в них вижу, вынуждает меня вырваться из его рук и рвануть к выходу просто потому, что я не способна сейчас смириться с его предательством.

Как он мог? Как, блядь, мог общаться с моей матерью за моей спиной после всего, через что мы с ним прошли?

Едва толкаю дверь, Север перехватывает моё тело поперёк, крепко сжимая предплечьями мои руки. Каменные мышцы блокируют все мои движения, а рваное дыхание обжигает макушку.

— Успокойся, любимая. Я всё объясню.

— На хрен мне твои объяснения не нужны! — гаркаю, делая новую попытку высвободиться из его захвата.

Вот только это чертовски сложно, потому что бороться с этим парнем у меня никогда не получалось.

— Насть, я не хочу бороться и делать тебе больно. Но сделаю, если ты сейчас не перестанешь сопротивляться, потому что это единственный способ не дать тебе уйти. Ты же знаешь, что всё равно не отпущу. Просто выслушай меня. Прошу, родная, успокойся и послушай.

Нагребаю полные лёгкие горького кислорода и замираю в его руках. Но даже после этого хватка не ослабевает. Так и стоим. Я утыкаюсь глазами в металлическое полотно подъездной двери. Артём сжимает меня со спины. А человек, который превратил мою жизнь в Ад, где-то позади.

Тёма тяжело выдыхает и выталкивает хрипло:

— В тот ебаный день, когда я ушёл без объяснений, у меня была причина. Мне пришло сообщение о том, что тебе может грозить беда. Я не мог просто проигнорировать его.

— Почему не рассказал, Артём? — спрашиваю глухим шёпотом.

— Потому что я ему запретила. — режет мать. Я даже обернуться себе не позволяю. Только мышцы каменеют, а сердце долбится о рёбра. — Он не знал, с кем встречается. Я написала, что тебе угрожает опасность, и ты ничего не должна об этом знать, иначе разговора не состоится.

Давясь воздухом, полностью игнорирую её, обращаясь к Северу.

— Ты должен был рассказать.

Натужный вздох. Дыхание парня летит тяжёлым эхом по парадной, как и моё.

— Я собирался, малыш, как только вернусь домой. Я и не думал что-то от тебя скрывать, но сначала хотел сам во всём разобраться, чтобы не пугать тебя раньше времени. Она сказала, что этот уёбок угрожал тебе.

— И что, мне теперь сказать спасибо? — толкаю небрежно, но в груди уже не просто ураган, там, мать вашу, смерч, который все внутренности в месиво скрутил.

— Я знаю, что тебе сложно, Насть. — садится его голос до минимального шёпота. — Но подумай вот над чем... Я чуть не сдох за эти дни, не зная, где ты и что с тобой. Как бы то ни было, родная, она — твоя мать. И она любит тебя. И ей тоже было сложно и больно.

— Ха. — толкаю сипом, чтобы перекрыть поток эмоций. — Раньше надо было беспокоиться.

— Любимая... — выдыхает Тёма, ослабляя хватку и, проворачивая меня к себе, ловит мои глаза. — В тот день, когда мы встретились, она попросила прощения. На протяжении девяти дней, пока тебя искали, она каждый день у Тохиного отца в кабинете рыдала.

— И я должна простить её? — шуршу, отводя взгляд.

— Не должна. Но тебе самой станет легче. Я знаю, о чём говорю, Настя. Ты ведь скучаешь по ней.

Жму кулак, пока боль в ладони не становится запредельной. Выдыхаю рвано и выталкиваю:

— А ты бы смог простить свою маму?

— Это другое.

— Нет, Артём, не другое. Тебя тоже предали.

Он опускает мне на щёку руку и прижимается губами ко лбу.

— Я бы простил. Не ради неё, нет. Ради себя, малыш. Прости и ты, чтобы пойти дальше.

Коротко кивнув, мягко высвобождаюсь из его рук и уверенно шагаю к женщине, которая стала причиной всех моих бед.

До последних событий я, возможно, не сопротивлялась этому, но теперь... Артём прав: я скучала по ней, несмотря ни на что. И по папе тоже.

Поднимаю голову и сталкиваюсь с серыми глазами. Физическая дрожь по конечностям летит, когда вижу боль, сожаление и вину в её взгляде. Никакого холода и отстранённости. Слёзы всё текут по её щекам, но она даже не старается их сдерживать. Так непривычно видеть маму такой слабой и уязвимой, что в груди не просто щемить начинает. Таким спазмом сдавливает, что дыхание замирает.

Три резких шага, за которые я преодолеваю разделяющее нас расстояние, и мои руки сжимают её плечи, а голова прижимается к волосам. Вдыхаю запах своего детства и сама едва держусь, чтобы не разреветься, потому как мать рыдает в голос, цепляясь за мои руки.

Скучала... Господи, я скучала...

Любимый прав. Она — моя мама, что бы не натворила и какие бы ошибки не совершила, этого ничего не может изменить. И я люблю её. Ну, конечно же, люблю. И если она действительно извинилась перед Тёмой... Если поняла свои ошибки... Если сожалеет...

— Я прощаю тебя, мама.

Её рыдания становятся громче, а по моим щекам стекают две скупые слезы, но большей слабости я себе не позволяю.

— Пойдёмте в квартиру. — просит любимый, кладя руку мне плечо.

Смотрим на него одновременно с мамой.

— Простите меня. Оба. Я столько натворила. — сипит родительница.

— Я уже говорил, что не у меня прощения просить надо.

Она коротко кивает и переводит взгляд на меня.

— А я уже простила, мам. — толкаю, пряча глаза. Всё же мне надо немного больше времени, чтобы отпустить все обиды. — Поднимемся в квартиру и там поговорим.

— Приглашаете меня к себе? — в её голосе такое удивление сквозит, словно это самая нереальная вещь, которая могла произойти в её жизни.

Ничего не ответив, отстраняюсь от неё и иду к лифту, кивком головы приглашая пойти за мной.

Удивительно, но любимый не тащит меня на руках до квартиры, позволяя показать маме, насколько сильной я стала.

В квартире киваю в сторону кухни и бросаю:

— Подожди там, мне надо переодеться.

Скидываю куртку и ловлю неодобрительный взгляд при виде огромного свитера и широченных спортивных штанов, затянутых шнурком на бёдрах. Без раздумий задираю свитер до бюстгальтера, выставляя на обозрение разукрашенные Должанским рёбра, и мама охает, прижимая ладонь ко рту.

— Ещё вопросы, мам? — выталкиваю сухо, не впуская в себя жалость к ней.