Барков советского розлива

Елена Владимировна замялась.

– Нууу…Я же должна знать, что это такое. Но меня хватило на несколько страниц этой мерзости. Такого отвратительного… не могу назвать это стихами.. мне не доводилось…

– Елена Владимировна, моя задача найти автора этого… эээ… опуса.

– Да. Конечно.

– Расскажите мне, как она попала к вам.

– Я веду литература в старших классах. Это восьмые и десятые классы, наши выпускные классы. Вот вчера на уроке вижу, что на «камчатке» какое-то нездоровое возбуждение. Глаза горят, о чем-то шепчутся, шебуршат и вроде как что-то перелистывают. «Камчаткой» у нас принято называть последние парты, их обычно занимают слабые ученики.

– Я знаю.

– Почему-то они считают, что на задних партах они не так заметны и поэтому можно позволить себе некоторые вольности. Но это не так. Как раз передние парты преподаватель почти не видит. В поле его зрения задняя стена и задние парты. Ну, и естественно, и те, кто сидят за ними. Я заметила нездоровое возбуждение на одной из задних парт.

– Что вы имеете в виду, когда говорите о нездоровом возбуждении?

– Подростки были явно заняты чем-то посторонним. Взгляд Сорокина и его соседа были устремлены вниз. Сорокин что-то держал на коленях и они это что-то читали. Еле сдерживали смех, зажимали рты ладонями. Я применила военную хитрость. В арсенале каждого педагога целый набор таких хитростей. Что вы хотите? Мы имеем дело с детьми. Рассказывая по теме, я ходила между рядами. Для учеников это привычно. Так как-то и рассказывать легче и опять же контроль осуществляешь. Подростки потеряли бдительность. Они даже не заметили, как я подошла к ним, чтобы узнать, что же это так заинтересовало и развеселило их. У Сорокина на коленях лежала тетрадь, которую они и читали на уроке. «Дай сюда!» – сказала я. Сорокин покраснел, захлопнул тетрадь и стал толкать ее в портфель. Но видно учебники и тетради мешали ему сразу сделать это. Я повторила своё требование. Ну, обычное: «Елена Владимировна! Простите нас! Мы больше не будем делать этого. Честное слово!» Я настаивала. Но Сорокин наотрез отказывался отдать тетрадь. Мне стало понятно, что в этой тетради что-то такое, что они стыдятся мне показать. Я пригрозила, что вызову директора. Директор у нас Роман Васильевич Пятак. В общем-то боятся его. Нет, он не кричит, не пугает, но так глянет. Только после этого они отдали мне тетрадь. На перемене я прочитала несколько страниц и пришла в ужас. Разумеется, коллегам даже не решилась показывать. Это такая пакость, такая похабщина, такая мерзость. Это разрушает всю нашу воспитательную работу, подрывает принципы морального кодекса. И такое в нашей советской школе! Да что там в школе, в нашем обществе не должно быть место такому. Это идеологическая атака на нашу мораль. Вы согласны со мной? Вы же посмотрели, что это такое?

– Целиком и полностью согласен с вами, Елена Владимировна, иначе я не сидел бы сейчас в вашем кабинете. И вы поступили совершенно правильно, что обратились к нам. Это не простая детская шалость, это нечто подрывное, разрушительное. Всё-таки мы живем в окружении, сами знаете, каком. В борьбе против нас они пользуются всеми средствами, в том числе и такими.

– Вы считаете, что это враги?

– Конечно, враги. А кто же еще? А детские души очень впечатлительные. Они, как губки, впитывают и хорошее, и дурное. Это мы с вами, зрелые сознательные люди, можем оценить, что это такое. А детским душам еще недоступна такая оценка. В них легко проникает любой яд. Ну, что же… мы с вами делаем одно общее дело. Вы по-своему, мы по-своему. Но дело у нас общее – защита нашего социалистического строя. Я должен побеседовать с Сорокиным. Кстати, что он собой представляет?

– Ну, троечник. Думали, что после восьмого класса он пойдет в ремесленное училище. Учебная мотивация низкая. В седьмом классе оставался на второй год. Имел неудовлетворительные оценки по трем предметам. Ну, вот что такому делать в старших классах? А он заявился – не запылился. Отказать мы не можем. Тем более, что выпускные экзамены он после восьмого класс сдал. Пусть и на одни тройки. Да и тройки ставили потому, что думали, что он уйдет из школы.

Сорокин боком протиснулся в приоткрытую дверь и посмотрел на Топольницкого, как затравленный зверек, который понимает, что перед ним сильный враг, от которого можно ожидать самых больших неприятностей и застыл у дверного косяка.

– Чего ты там стоишь, Сорокин? – прикрикнула Елена Владимировна. – Вот на уроках был бы таким застенчивым. – Какие мы скромные стали. Проходи и садись!

– Присаживайся! – поправил Тополницкий. Ему уже давно объяснили разницу между «садись» и «присаживайся». – Пока!

Пошутил он и тут же осознал, чо шутка получилась глупой. Глянул на Елену Владимировну, никакой реакции.

Сорокин опустился на стул напротив Топольиницкого и тут же поспешно ухватился за полы свитера домашней вязки и потянул их чуть ли не до колен. Это был высокий подросток. Его можно было назвать даже симпатичным, если бы не маленькие глазки, которые метались, как испуганные зверьки, которые желают спрятаться от опасности.

Елена Владимировна глянула на Топольницкого, который как раз в это время делал записи в блокноте и произнесла:

–Я вас оставлю с вашего позволения.

Она поднялась и направилась к выходу. Топольницкий отметил, как она прямо держит спину. Такое наблюдается у уверенных в своей правоте людей.

– Сорокин Анатолий, ученик десятого Б класса, – пробубонил Топольницкий. – Так?

– Так, – кивнул Сорокин и опять потянул полы свитера к коленям.

Топольницкий неторопливо растегнул папку и извлек крамольную тетрадь.

– Узнаешь?

– Да, – кивнул Сорокин.

– Твоя?

– Да. То есть нет.

– Так да или нет?

– Ну, я ее взял у брата.

– А брат у нас кто?

– Витя. Старший брат.

– А Вите у нас сколько лет?

– В прошлом году летом восемнадцать исполнилось.

– А Витя у нас учится или работает?

– Учится. Он фазан.

Топольницкий оторвался от блокнота и глянул на Сорокина. Сорокин опять потянул полы свитера. Он был явно напуган. Глазки его бегали.

– Не понял. Какой еще фазан?

– Ну, фазанами называют тех, кто учится в речном училище.

– Училище?

– Ну, да.

– Ага. Значит, твой старший брат Витя учится в речном училище. А как попала к тебе тетрадь? Ты ее сам взял или Витя дал тебе ее?

– Ну, смотрю, он что-то читает, смеется. Спросил, что такое. Он сказал: не твое дело. Ну, положил у себя на полке в шкафу, где у него тетради и учебники лежат. Ну, а когда его не было дома, я взял тетрадь, почитал, ну, и решил пацанам почитать.

– Пацанам? Это кому?

– Ну, друзьям во дворе. В школе там.

– В школе ты ее читал на уроке с соседом по парте, когда Елена Владимировна забрала у тебя эту тетрадку.

– Ну, не только.

– А где еще?

– В туалете.

– В туалете?

– Ну, да. Пацаны там курят на перемене. Я им читал тоже.

– -Пацаны – это кто?

– Ну, из старших классов. Ну, и мелкие подходили. Слушали

– И вот эту похабщину ты чи?ал при младшеклассниках?

Сорокин опустил голову. Натянул свитер на колени.

– А брат хватился тетради?

– Да.

– И что?

– На меня наехал. Я сказал, что не брал. Он дал мне по шее. Я сознался.

– Сказал, что забрала Елена Владимировна?

– Ну.

– И что?

– Ну, брат пинал меня, даже по морде дал. Ругался.

– Что он тебе говорил?

– Ну, что я дурак, что за это посадить могут.

– Значит так, Анатолий. Давай сделаем так! Ты о нашем разговоре никому. Могила. Понял?

– Ага.

– Адресок мне свой скажешь. Хотя не надо. В школе он есть.

Сорокин поднял голову. На этот раз глаза его не бегали.

– Меня посадят?

– Посадить не посадят. А вот в комсомол точно не примут.

– Да я туда и не рвусь. Больно надо.

– Это плохо, что не рвешься. А рваться надо. Комсомол – это молодость мира, а его возводить молодым. А куда после школы собираешься?