Дмитрий Донской

Границы великого княжения Владимирского были изменчивы. Их состояние на 1389 год можно определить лишь приблизительно. В первую очередь сюда относятся три крупных города — Владимир, Переяславль и Кострома с окружавшими их волостями. Но это далеко не всё. «К великому княжению должны были относиться также г. Юрьев Польский с его сельской округой, половина Ростова, части территорий Вологды, Торжка, Волока Ламского» (210, 163). Этот ряд можно продолжить, хотя и гипотетически.

В итоге обладание неделимым великим княжением Владимирским становилось своего рода «козырным тузом» в руках старшего из потомков Ивана Калиты. Здесь открывалась далекая историческая перспектива. «Передача великого княжения старшему сыну Дмитрия Василию вместе с запрещением делить великокняжеские владения предопределяла монархическую форму объединительного процесса на русском Северо-Востоке» (210, 183).

Завещание Дмитрия Ивановича свидетельствует о том, что великое княжение Владимирское уже не является яблоком раздора между русскими князьями, а его пожалование — прерогативой сеющего этот раздор ордынского хана. Это по сути своей революционное распоряжение Дмитрий делает без согласования с Тохтамышем. Он сам — высшая инстанция в иерархии власти на Руси. Он — «Русский царь», и он не должен спрашивать на каждый шаг дозволения степного «вольного царя». Время «вавилонского плена» подошло к концу…

Конечно, политик не должен забывать о реальности. Орда еще сильна и страшна. Невыносимый запах гари — память московского пожарища — до последнего часа будет преследовать Дмитрия Ивановича. Но Орда — этот библейский «колосс на глиняных ногах» — уже клонится к упадку. И страстная мечта всей жизни отливается в еще одну чеканную формулу:

«А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мои возмет дань на своем уделе, то тому и есть» (8, 36).

Выражение «переменит Бог Орду» на первый взгляд кажется слишком неопределенным для юридического акта. Но попробуйте сказать иначе, — вместив в одной фразе всё бесконечное многообразие возможных ситуаций, — и вы поймете, что московские дьяки знали свое дело.

Отметим и другое. Дмитрий наказывает сыновьям при более благоприятных обстоятельствах прекратить уплачивать ордынскую дань — «выход». Но эти деньги отнюдь не следует возвращать налогоплательщикам. Их нужно просто переложить из ханского кармана в свой собственный. Такая перспектива лучше всяких разговоров о независимости будет побуждать князей к действию. Московский князь знал это из собственного жизненного опыта. Что как не крайняя бедность опустошенной чумой страны заставила русских князей отказаться платить дань и пойти на «розмирие» с Мамаем в 1374 году?

Духовная грамота Дмитрия Ивановича, помимо двух названных выше положений, содержит и еще одно, пожалуй, самое важное по своим конкретным последствиям распоряжение. Вот его подлинный текст:

«А по грехом, отъимет Бог сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мои, ино тому сыну моему княж Васильев удел, а того уделом поделит их моя княгини» (8, 35).

Это распоряжение можно понимать двояко. Первое толкование: в случае кончины Василия (когда бы она ни произошла и каких бы наследников он ни имел) его старший удел и великое княжение Владимирское переходят к следующему по возрасту брату. Второе толкование: в случае кончины Василия бездетным (каким он и был в 1389 году, не будучи еще женат) его старший удел и великое княжение Владимирское переходят к следующему брату. В случае же наличия у Василия собственных сыновей его владения переходят к старшему из них. Первое толкование взял на вооружение брат Василия I Юрий Звенигородский со своими сыновьями, а второе — сын Василия I Василий II Темный. Вспыхнувшая после кончины Василия I династическая смута, то затихая, то разгораясь, продолжалась с 1425 по 1453 год. Формальным основанием для войны каждая сторона считала собственное толкование завещания Дмитрия Ивановича. Установить истину было уже невозможно. Единственный человек, доподлинно знавший последнюю волю московского князя, — княгиня Евдокия умерла 7 июня 1407 года и была похоронена в основанном ею в Московском Кремле Вознесенском монастыре.

Царь или не царь?

Одним из ярких мазков пестрой картины летописного повествования являются «похвалы» князьям. Как и в реальной жизни, «похвалы» в летописи обычно связаны с кончиной героя и представляют собой своего рода некролог. В «похвале» прославляются христианские и гражданские добродетели умершего — благочестие, милосердие, великодушие, храбрость, мудрость, скромность и т. д. Влияние агиографической традиции проявляется и в обязательном упоминании о родителях героя, добродетели которых он унаследовал. Земной путь умершего князя очерчивается в самых общих чертах, с выделением двух-трех главных событий.

Эта схема, то растекаясь в пространных «словах», то сжимаясь в тесных летописных некрологах, лежит в основе всех «похвал». Так хвалили и называли «царем последних времен» Ивана Калиту писцы Мелентий и Прокоша в знаменитой приписке к Сийскому Евангелию 1340 года. Так хвалил Дмитрия Донского и автор «Слова о житии и о преставлении…». Попытаемся же, обходя густые заросли риторики, пройти вместе с ним по короткой тропе жизни победителя Мамая.

Автор «Слова» писал для современников князя. (По мнению историка Б. М. Клосса, агиограф создал «Слово» для митрополичьего летописного свода 1418 года (176, 151).) А потому он не мог плести явные небылицы (271, 113). Он хвалил своего героя за то, за что хвалили его современники.

Итак, идем по тексту «Слова», выбирая самое ценное для историка.

Первая похвала — родителям и предкам Дмитрия. Он — потомок святого Владимира, «сродник» святых Бориса и Глеба и внук Ивана Даниловича. Для этого последнего автор «Слова» находит гениальное в своей простоте и емкости определение: «собиратель Русской земли» («събратель Руской земли») (25, 208).

Дмитрий рано остался один, потеряв сначала отца, а потом мать и младшего брата. «И пребысть един в области великого княжениа». Автор не комментирует это обстоятельство, но явно придает ему большое значение. Князь — избранник Небес, Божьей милостью избежавший всех угроз и достигший могущества и славы.

Строительство крепостей — атрибут великого правителя. Князь Дмитрий «славный град Москву стенами чюдно огради» (25, 208). Напомним: крепость была выстроена зимой 1367/68 года. Скептический историк передаст львиную долю этой заслуги митрополиту Алексею, но даже и при этом немалая часть останется юному князю Дмитрию.

Своего рода «полярной звездой» «Слова» служит тема «царя» и «царства». Вокруг нее вращается всё повествование. Слово «царь» имело в средневековой Руси два основных смысла: буквальный и расширительный. В прямом, буквальном смысле «царь» — это могущественный и ни от кого не зависящий правитель. Таковыми у нас привыкли считать византийского императора и хана Золотой Орды. В расширительном смысле слово «царь» использовали как своего рода комплимент, который можно было сказать любому сильному правителю.

Автор «Слова» тонко соединяет оба эти смысла. Начиная с заглавия, он постоянно именует своего героя «царем». Вероятно, он знал, что заветной мечтой Дмитрия было именно «царство» — могущественное и независимое Московское государство.

Дмитрий и в самом деле стал царем — «велие царство створи и настолие земли Руской яви» (271, 101). Именно стремление Дмитрия стать «царем» привело в ярость Мамая и подвигло его к походу на Москву.

«Врази же его взавидеша ему, живущии окрест его, и навадиша (наклеветали. — Н. Б.) на нь нельстивому Мамаю, так глаголюще: „Дмитрий, великыи князь, себя именует Рускои земли царя, и паче честнейша тебе славою, супротивно стоит твоему царствию“» (25, 210).

Однако в доносах Мамаю на Дмитрия не было клеветы. Московский князь действительно решил стать самопровозглашенным «царем». Его приближенные обращаются к нему со словами: «Господине рускый царю!» Автор «Слова» называет его «нашим царем Дмитрием», хвалит за то, что он «царьскый убо сан дръжаше, и аггелскы живяше, постом и молитвою по вся нощи стояше» (25, 214).