Дмитрий Донской

Отсутствие в городе князя едва ли было решающим фактором падения Серпухова. Численное преимущество татар было столь велико, что практически не оставляло шансов его защитникам.

Смятение и безвластие

«Повесть о нашествии Тохтамыша», содержащаяся во многих летописях, представляет смесь ранних источников (в том числе свидетельств очевидцев событий) с позднейшими дополнениями, а также комментариями риторического и церковно-дидактического характера. В этой пестрой смеси трудно выделить зерно исторической истины. И всё же пунктир событий прослеживается достаточно четко.

Войско Тохтамыша, разоряя всё на своем пути, шло от Серпухова к Москве. Между тем в городе кипели страсти. Одни хотели бежать из Москвы, а другие, напротив, собирались сесть в осаду и держаться до последней возможности. Почуяв безвластие, городской плебс вышел на улицы и занялся грабежом богатых домов, владельцы которых предусмотрительно покинули Москву.

В городе возродилось давно забытое вече. Собравшиеся на вече москвичи приняли решение сесть в осаду и не выпускать никого за городские ворота. Своим предводителем они выбрали случайно оказавшегося в Москве (а может быть, присланного сюда Дмитрием Ивановичем) литовского князя Остея — внука Ольгерда. Переполненная беженцами из окрестных сел и деревень, московская крепость затворила свои железные ворота. Однако «лучшие люди» — княгиня Евдокия с детьми, митрополит Киприан и бояре — сумели всё же добиться того, чтобы их выпустили из Москвы. Княгиня отправилась вслед за мужем в Кострому и по дороге едва не попала в руки татар. Митрополит поехал в Тверь, совершив тем самым едва ли не главную политическую ошибку своей жизни. Москвичи помнили, как митрополит Алексей сидел в осаде (и даже руководил обороной Москвы) во время нашествия Ольгерда, и имели основание ожидать такого же мужества от Киприана. Но византийский интеллектуал и дипломат не был «мужем брани». Выбравшись из обреченной Москвы, он спасся от ордынской сабли, хотя и упустил возможность войти в историю Русской церкви одним из ее святых мучеников.

Передовые отряды татар подошли к Москве 23 августа 1382 года. Узнав, что князя Дмитрия в городе нет, степняки, не начиная боевых действий, расположились у города. Обрадованные малой численностью «поганых», москвичи с городских стен принялись насмехаться над ними. В ответ татары грозили саблями. Отношения быстро накалялись.

На другой день к Москве подошли основные силы Тохтамыша. Теперь москвичам стало не до смеха. Меткие ордынские лучники не позволяли горожанам появиться на стенах. Затем, следуя своей обычной тактике, татары начали штурм города. Три дня подряд они пытались взобраться на стены и проникнуть в город. Благодаря численному превосходству, Тохтамыш вел штурм непрерывно, сменяя одни полки другими. Москвичи не имели такой возможности и падали с ног от изнеможения. Однако крепость держалась. Развязка наступила 26 августа 1382 года.

Не желая затягивать дело, Тохтамыш пошел на хитрость. Он велел суздальским князьям Василию и Семену (родным братьям московской княгини Евдокии) выступить в роли посредников. Подъехав к городским воротам, они обратились к москвичам от имени хана с увещанием. Суть его состояла в том, что отсутствие в городе князя Дмитрия устраняет причину войны — желание хана покарать провинившегося слугу. Таким образом, ничто не мешает заключить мир. Для этого москвичам достаточно почтить хана как своего господина и сдать город на его милость.

«Царь вас, своих люди, хощет жаловати, понеже неповинни есте, и несте достойни смерти, не на вас бо воюя прииде, но на Дмитриа, ратуя, оплъчися. Вы же достойни бысте милования. Иного же ничто же не требуеть от вас, развее токмо изыдете противу его в сретение ему с честью и з дары, купно и с своим княземь, хощет бо видети град съй и в онь внити, и в немь побывать, а вам дарует мир и любовь свою, а вы ему врата градные отворите» (25, 196).

Соблазнившись возможностью благополучного исхода, москвичи собрали хану богатые дары и выслали из города многочисленную депутацию во главе с князем Остеем, боярами и духовенством. Татары набросились на депутатов, перебили их и, пользуясь суматохой, ворвались в открытые городские ворота. Одновременно начался общий штурм города. Вскоре Москва была в руках завоевателей. На узких улицах города кипели отчаянные схватки. Местами вспыхнул огонь, быстро распространившийся по всему деревянному городу. В некоторых летописях говорится, что город подожгли татары (43, 145). Не имея возможности выбраться, люди гибли в огне и дыму. Крики ярости и отчаяния сливались в дикий вой умирающего города. Тот, кто слышал этот вопль, не мог забыть его до конца своих дней.

«Везде же крик и вопль велик страшен бываше, яко не слышати друг друга вопиюща, множеством народа кричаща» (25, 198).

После взятия Москвы Тохтамыш разослал свои отрады для разгрома городов Московского княжества и великого княжества Владимирского — Владимира, Юрьева Польского, Звенигорода, Дмитрова, Можайска и Переяславля Залесского. Жителей Переяславля спасло большое озеро, на берегу которого стоит город. Собрав все имевшиеся в наличии корабли, лодки и плоты, они погрузились на них и вышли на середину озера. Татары не стали тратить время на постройку судов и ушли, бросив огонь на опустевший город.

Один из отрядов Тохтамыша был послан на Волок и наткнулся там на войско Владимира Серпуховского. Герой Куликова поля не дрогнул: одни татары были уничтожены, другие рассеяны. Согласно летописцу, узнав об этом сражении, Тохтамыш встревожился и стал понемногу отводить свои войска. Однако это суждение скорее можно объяснить патриотическими настроениями летописца, нежели отнести к реальным обстоятельствам войны. Тохтамышу просто не хотелось долго стоять на смрадном московском пепелище.

По дороге обратно в степь Тохтамыш сжег Коломну и разорил Рязанское княжество, забыв об услугах, оказанных ему Олегом. По обыкновению татары уводили с собой множество пленных, которых с нетерпением ждали работорговцы на всех базарах Средиземноморья. Лишь немногие пленники — как правило, самые знатные — могли надеяться на то, что их найдут в Орде и выкупят из неволи друзья или родственники. Исследователи средневековой черноморской торговли отмечают, что в конце XIV — первой половине XV века русские рабы через Тану и Каффу потоком хлынули на рынки Черного и Средиземного морей. Лишившись доходов от регулярного поступления русского «выхода», ордынская знать компенсировала эти убытки грабительскими набегами на русские земли. Такова была цена, которую пришлось заплатить подданным Дмитрия Ивановича за свободу и славу своего государя (170, 48).

На пепелище

Спустя несколько дней после ухода Тохтамыша князья Дмитрий и Владимир вернулись в Москву. Точнее — вернулись на то место, где еще совсем недавно была цветущая столица Северо-Восточной Руси, а теперь простиралось бескрайнее пепелище. Это зрелище поистине потрясало душу. Среди обуглившихся бревен лежали обгорелые мертвые тела. В воздухе стоял невыносимый трупный запах.

Братья многое повидали в жизни. Оба видели заваленное трупами Куликово поле. Но глядя на растерзанную и сожженную Москву, они плакали, словно дети:

«И видеша град взят, и пленен, и огнем пожжен, и святыа церкви разорены, а людий побитых трупиа мертвых без числе лежаще. И о семь сжалиси зело, яко и расплакатися има съ слезами» (25, 204).

Прежде всего следовало поскорее похоронить мертвых. Княжеские дружинники не хотели служить могильщиками. Только за хорошие деньги можно было найти охотников на такое дело.

«И повелеша (князья. — Н. Б.) телеса мертвых хоронить, и даваста от 40 мрътвець по полтине, а от 80 по рублю. И съчтоша того всего дано бысть от погребениа мертвых 300 рублев» (25, 204).

Эта простая арифметика дает примерную цифру человеческих потерь. Нашествие Тохтамыша обошлось Москве в 24 тысячи погибших, не считая пленных. Однако в плен татары уводили детей, а также молодых мужчин и женщин, в погребальный же расчет шли все погибшие. Соответственно, пленных было уведено гораздо меньше, чем погребено мертвых. Кроме того, среди мертвых было много жителей окрестных сел и монастырей, укрывшихся в Москве от нашествия Тохтамыша. Учитывая всё это, можно думать, что общая численность населения Москвы в эпоху Дмитрия Донского не превышала 30–40 тысяч человек. (Примерно так же оценивают специалисты и численность населения Великого Новгорода в XIV–XV веках.) Отсюда несложно вывести и примерную оценку мобилизационного потенциала Москвы и Московского княжества. Эти числа были на порядок ниже, чем аналогичные показатели для Золотой Орды. Проще говоря, Дмитрию Московскому в лучшем случае можно было считать своих воинов тысячами, а Мамаю или Тохтамышу — десятками тысяч, «туменами».