Страница 8 из 9
Я не хочу на это смотреть. Я вскакиваю и оглядываюсь, будто ищу помощи.
- Папа... папочка! - кричу, закрывая лицо руками. - Я теперь одна. О, Господи, я теперь и вправду одна!
Я опускаю руки и смотрю вниз. Плота не видно, и мне приходится бежать, чтобы нагнать его. Я бегу вдоль обрыва, не замечая ничего на своем пути. Ветки царапают руки, я чувствую, как по ним стекает кровь. Мне больно, но я хочу, чтобы мне было больно, как в наказание. Я бегу, пока не врезаюсь в Хоупа. Он хватает меня за руки и кричит успокоиться, но я брыкаюсь, отчаянно пытаюсь вырваться.
- Он уходит! - плачу я, не переставая бороться. - Мне надо догнать! Папа сейчас уйдет!!
- Он мертв! - кричит Хоуп и встряхивает меня. Это немного отрезвляет.
- Он мертв, - уже спокойно повторяет Хоуп. - Он умер, помнишь?
Я качаю головой, продолжая глазами искать отца.
- Так бывает, - говорит Хоуп, прижимая к себе. - Люди умирают.
Он гладит меня по спине и тихо шепчет:
- Хочешь, я кое-что покажу тебе?
Я мотаю головой в знак согласия, тяжело дыша ему в грудь. Шипение реки исчезает, как и ветки, будто покрытые шипами, и обрыв, и эта бесконечно грустная музыка.
Хоуп отстраняется, и я оглядываюсь. Похоже, мы в библиотеке: множество книг и каких-то папок, все вокруг заполнено бумагами и документами.
Хоуп поднимается по лестнице, на второй этаж, подходит к одному из стеллажей и что-то ищет. Его рука замирает на одной из дальних коробок. Чтобы дотянуться до нее, он становится на носочки и медленно спускает к себе.
- Иди сюда, - говорит он мне. Я быстро поднимаюсь к нему. Он сдувает пыль и открывает коробку.
- Что это? - спрашиваю я. Хоуп поднимает голову и улыбается.
- Здесь все твои воспоминания. Но в этой коробке - особенные.
Он достает мячик и рваный блокнот. Открывает его и начинает читать.
- Мне пять лет. Сегодня лето и сегодня я счастлива...
Слова растворяются, все вокруг тоже вдруг исчезает. Остается только прошлое.
На мне платье в горошек и шлепанцы. Я стою в луже и смеюсь. Холодный дождь стекает по моему лицу, он забрался под одежду и пропитал собою волосы. Я дрожу от холода, но не обращаю на это внимания. Папа стоит передо мной на четвереньках и гавкает, как собака. Он выглядит моложе, побритый и ухоженный, и глаза его светятся молодостью и жизнью.
- Ты - черный лабрадор, папа! - смеюсь я, показывая на него пальцем. Я прыгаю, потому что не могу стоять на месте, и обрызгиваю папу из лужи. Он гавкает и спрашивает:
- И как же меня зовут?
Я чешу маленьким пальчиком голову, показывая, что размышляю над этим вопросом, и отвечаю:
- А у тебя нет имени!
- Как это нет? - смеется папа. - У каждого должно быть имя.
- А у тебя - нет! Бе-бе-бе!
- Ах, ты! Дразнишь меня? Ну, держись! Я тебя сейчас покусаю, так и знай!
Папа гавкает и на четвереньках пытается догнать меня. Я заливаюсь смехом, убегая от него. Некоторое время папа "не может" дотянуться до меня, а потом вдруг валит на землю и начинает щекотать.
Дождь крупными каплями падает с серого, скучного неба. А я, счастливая пятилетняя девочка, задыхаюсь от смеха. Ведь это чудесный день. Еще один чудесный дождливый день...
Передо мной снова лицо Хоупа. Он стоит на коленях с блокнотом в руках.
- Понравилось? - спрашивает он, улыбаясь.
- Почему я не помню этого?
Хоуп пожимает плечами.
- Только сейчас не забывай, ладно?
Я часто киваю и вытираю глаза.
- Никогда не забуду! Как я могу?
Я сажусь рядом с Хоупом и опускаю голову ему на плечо.
- Ты покажешь мне еще раз? - тихо спрашиваю я. Он молчит, а потом я слышу его тихий ответ:
- Конечно.
Тетя спрашивала, не хочу ли я переехать к ней. Я была благодарна за ее доброту и заботу, но я отказалась.
В первый раз, когда я зашла в квартиру, мне показалось, что отец гремит бутылками в комнате, но когда я забежала туда, кроме застеленной постели и пустого шкафа, ничего не увидела. Я вспомнила, как он лежал здесь, слабый и истощенный, и как глаза его ничего не выражали, словно он смотрел на меня, но видел мою маму.
Я прошла, будто призрак, по всей квартире: тут и там воспоминания вспыхивали в моем сознании, я стала их заложницей, и мне трудно было остановиться вспоминать. Я плакала от жалости к матери, которая лежала точно тряпичная кукла со стеклянными глазами на моей кровати; я плакала от жалости к отцу, который долго рыдал над ее телом.
Я села на диван и вспомнила, как он несколько недель неподвижно на нем сидел, не реагируя на мои просьбы и на мой плач, а потом вдруг подорвался и ушел, хлопнув дверью; пришел папа под утро, пьяный, в руке с бутылкой и больше с ней почти не расставался.
Я плакала от жалости к себе. Я чувствовала пустоту внутри себя, будто я вернулась в космос и снова сидела на луне, глядя на Землю, такую далекую и, кажется, чужую. Но не было рядом Хоупа, прерывающего нестерпимую тишину.
Я вспомнила его слова. "Прошлое всегда тянет назад" - сказал он мне. Да, он прав. Всегда был прав. Пора двигаться дальше.
Я вдохнула полной грудью и впервые ощутила, что все еще впереди. Я молода, а молодым весь мир открыт. Нужно только позволить себе быть счастливой, как бы ни неуместно это не было. Для счастья души нет запретов. И теперь я буду счастлива, и весь мир будет мне открыт, потому что нет границ. Мы свободны, как птицы. Теперь я это поняла.
Мы с Хоупом стоим на крыше. Еще темно, небо только переходит из черного в темно-синий оттенок. Мне холодно, я обхватываю себя руками и время от времени подрагиваю. Хоуп подходит ко мне и укрывает нас одеялом. Он садится, и мне приходится сесть вместе с ним.
- Ты голодна? - спрашивает он, открывая сумку, лежащую у его ног. - У нас есть горячие бутерброды, попкорн, чай в термосе и... и все. Больше ты ничего не хочешь?
Я смотрю на Хоупа в недоумении.
- Что? - спрашивает он, застыв с бутербродом в руке.
- Нет ничего, - улыбаюсь я. - Просто... сегодня не будет никаких полетов, путешествий в космос и одуванчиков размеров с мой рост? Никаких чудес?
- Одно чудо будет, - серьезно говорит Хоуп. - Мы будем ждать рассвета.
- Рассвет? Это твое чудо?
- Это чудо всего человечества, только оно забыло об этом, - отвечает он, протягивая мне попкорн. Хоуп надевает очки и начинает неотрывно глядеть на горизонт, словно находится в кинотеатре. Я смеюсь с него, это вызывает у него улыбку, но не отвлекает от созерцания прекрасного. Я беру с него пример, разглядывая светлеющее небо над головой.
Тихо. Доносится лишь пение сверчков в траве. Лучи солнца начинают озарять линию горизонта, обхватывать небо, будто пытаются обнять; солнце обнимает и нас своим желто-оранжевым сиянием. Звезды утопают в этом утреннем свете, еще таком ярком и напористом, каком бывает только по утрам.
Я поднимаю руку, будто здороваюсь с солнцем, а оно, в ответ, просачивается через мои пальцы. Я чувствую его лучи-щупальца, теплые и ласковые.
Солнце намного больше, чем днем, оно восходит быстро и уверенно, будто хозяйка, возвратившаяся домой. Вместе с ним пробуждается и жизнь: цветы поворачивают головы, тянутся к нему, точно дети к матери; сверчки замолкают, словно в восхищении; насекомые и животные выходят из своих норок встретить первые лучи солнца; сама природа пробуждается от спячки и приветствует свою прародительницу.
Вместе с солнцем просыпается душа, и это и вправду чудесно.
Хоуп снимает очки и поворачивается ко мне. Он долго смотрит на меня, как будто пытается запомнить, а потом говорит:
- В моем присутствии больше нет нужды, Лина.
Я хочу возмутиться, но он останавливает меня взглядом.
- Мы живем всего один раз, - говорит Хоуп, взяв меня за руки. - Я хочу, чтобы ты прочувствовала смысл этих слов. Один раз. И не будет больше шанса исполнить свои мечты. Мы не имеем роскошь тратить жизнь на то, что нам не по душе.