Антициклон

Сейнер, на котором находился Погожев, отошел от причала последним. Он был как бы флагманским. Кэпбриг-один, Виктор Моисеев, назначен старшим над всем флотом рыбколхоза. Погожев был вроде представителя «ставки главного командования» колхоза. В «Дружбе» заведено на путину обязательно выходить кому-то одному из троих: председателю, инженеру по лову или секретарю партбюро. Для общего руководства на путине.

На этот раз выбор пал на Погожева. На его кандидатуре настоял председатель. Хотя очень хотелось пойти Жоре Селенину. Летняя скумбрийная путина, в сравнении с азовской тюлечной или керченской хамсовой, — курорт. Ни холодов тебе, ни штормов. Загорай на палубе, если нет рыбы. От такой путины никто не откажется. А Погожев, пожалуй бы, отказался в пользу Жоры — тот куда больше его смыслил в лове.

Но председатель сказал:

— Работать придется вблизи иностранных берегов. Могут быть разные встречи. Идейно-политическое лицо наших рыбаков должно быть на высоте. Тебе, секретарю партбюро, и карты в руки.

«Хорошо сказать «карты в руки». А с кем играть-то? Тут не только лицо каждого рыбака — сейнеров не видно. Казалось, давно ли вышли из порта, а впередиидущие суда словно растворились в море. Теперь уж до самого Змеиного не увидимся», — думал Погожев, стоя на выборочной площадке.

Это был его первый выход на путину как секретаря партбюро. Не то чтобы он трусил, и все же ему было не по себе. Чувство тоскливого беспокойства с утра не покидало его. В голове роились разные мысли. К тому же отход к западным берегам Черного моря всколыхнул в Погожеве события давних дней, изрядно затуманенные временем, и от этого более смахивающие сейчас на книжное приключение, чем на жестокую правду жизни. Сердце Андрея тревожно заныло от вдруг нахлынувших на него неясных надежд. Если бы кто-нибудь спросил его, в чем состоят эти надежды, едва ли бы он ответил. Вернее всего спустя четверть века Андрея Погожева потянуло взглянуть на тот край, куда его, пятнадцатилетнего, забросило жестоким ураганом войны, чуть не сломав и не выкинув за борт жизни.

«Сейчас и места того не узнаю, где все это было, а не то что людей, — подумал он. — Да и наверняка погибли они тогда оба, прикрывая мой отход к морю... Может, только одна та девчонка и уцелела».

Чтобы отвлечься от назойливых мыслей о прошлом, Погожев стал рассматривать густо усыпанное звездам небо, стараясь угадать, которые из этих бесчисленных точек у него над головой братья-близнецы Диоскуры — Кастор и Полукс — покровители мореходов? Кажется, это одно из созвездий зодиака? В астрономии Погожев разбирался слабо. Но легенда об аргонавтах ему нравилась с детства. Язон, перехитрив своего коварного дядю фессалийского царя Пелия, царя Колхиды Айэта, вместе с золотым руном прихватил дочь царя — красавицу Медею. «Видимо, и дружки Язона — Кастор и Полукс отличились в этом плаванье на корабле «Арго» по водам Понта Эвксинского. За спасибо едва ли бы грозный Зевс даровал им бессмертие, поместил на небо и из полубогов произвел в боги — в покровителей гостеприимства и помощников мореплавателей», — усмехнулся он, вспомнив легенду об аргонавтах.

Андрей отыскал «близнецов» на самом горизонте, прямо по ходу сейнера. «Еще часок — и поминай как звали», — радовался он, что успел захватить его на небе, пусть хоть перед самым заходом. И тут же мысли о Диоскурах оборвались. На высоком лбу Погожева проступили глубокие морщины. Губы скривились. «Вместо того чтобы решать насущные земные дела, меня понесло чуть ли не к самому господу богу в гости, — хмыкнул он. — Только с такими мыслями ловить рыбу и поднимать идейно-политический уровень рыбаков»...

Вспомнились пророческие слова старшины Гаркуши, который говорил, что он, Погожев, со своим «мрийлывым характером» выше взводного не подымется. Так и получилось. Ровно через неделю после этих слов, при взятии штурмом высотки, Погожева тяжело ранило осколком мины в грудь. А спустя полгода вышел из госпиталя с белым билетом в кармане. Хотя в том, сорок четвертом году, ему было всего лишь восемнадцать.

С тех пор прошло много лет. Все это время жизнь не особо баловала Погожева благополучием: работа и заочная учеба то и дело чередовались с клиниками и госпиталями инвалидов войны. Ему перевалило за сорок. Из тонкого и звонкого «Ваньки-взводного» он превратился в солидного на вид мужчину. Пораздался вширь и от этого стал казаться ниже ростом, чем в те свои юношеские военные годы. Светлые волосы заметно поредели, проявились глубокие залысины, а виски слегка тронула седина. Теперь сыну его исполнилось столько же лет, сколько было Андрею Погожеву, когда он, девятиклассник, попал на войну. Только в характере Погожева мало что изменилось.

До рыбколхоза Погожев работал в порту, диспетчером на пригородных линиях. Так что жизнь рыбаков для него была не открытием. Сколько раз приходилось ссориться с ними из-за причалов. Год назад Погожева вызвали в административный отдел горкома партии и предложили эту работу. Погожев попробовал отказаться, ссылаясь на трудности работы с рыбаками.

«Не надо сгущать краски, — перебил его инструктор горкома. — Шестнадцать коммунистов. На сто человек — не так-то уж плохо. Там много хороших и беспартийных товарищей. Ваша задача, опираясь на лучших, призвать к порядку несознательных... Словом, принимайте клуб, вникайте в жизнь колхоза, а осенью мы вас будем рекомендовать в секретари», — подытожил инструктор.

Вот и вся его рыбацкая биография.

— Товарыш начальник, може, чайку трэба? — послышался голос Лехи. Погожев, уйдя в «мрийлывые» мысли, поначалу слова кока пропустил мимо ушей. «Да и какой он тут начальник? Особенно для него, кока». Но когда увидел, как тот, припадая на левую ногу, словно приплясывая, пробирается к нему на выборочную площадку, понял, что вопрос касался его.

— Да нет, Леха, спасибо. Не проголодался еще, — отозвался Погожев и слегка прищуренными глазами с неподдельным любопытством скользнул по мешковатой фигуре кока. «Сколько ему лет? От силы двадцать шесть, — подумал он. — Откуда у него это «товарыш начальник», которым он величает председателя и своего капитана? А теперь и я попал в эти «товарыши начальники». И он, мысленно усмехнувшись, спросил: — Леха, ты, случайно, в тюрьме не сидел?

— Ни-и ще. А шо? — Леха замер, так и не дойдя до Погожева. Его маленькие, глубоко сидящие глазки настороженно застыли, а длинное лицо еще больше вытянулось. — Ни-и, не був, — еще раз подтвердил Леха подавленно и, повернувшись, пошел обратно на камбуз, больше прежнего припадая на левую ногу.

Погожев, провожая его взглядом, подумал, что, пожалуй, вопросом о тюрьме переборщил: мнительный Леха может обидеться. Ему и так достается от рыбаков. Недолюбливают его, считают чужаком. Может, потому, что пришел он на море, соблазненный дележкой прошлогодних прибылей. А прибыли в «Дружбе» за прошлый год действительно были неплохими. Видимо, все это прикинул Леха, приплюсовал «муган» — самоотоваривание натурой, и решил податься в рыбаки. «Едва ли получится рыбак из Лехи, — усомнился Погожев. — Море не любит жадных. И рыбаки — тоже». И вспомнилось ему, как в первую же неделю Лехиной работы на сейнере рыбаки устроили новому коку «фокус».

Время было зимнее, ловили кефаль. Рыба вкусная и на рынке всегда в цене. И вот разгорелись глаза у Лехи. Выбирают сеть, а он что пожирнее да побольше рыбину — себе в сумку. Кто-то из рыбаков хотел ему за это по шее дать. Но остальные удержали. Пусть, мол, парень берет. Видимо, большой любитель кефали. А сами хитро перемигиваются.

Нагрузился Леха под самую завязку. С трудом сумку домой приволок. А когда жена стала высыпать Лехин муган в таз, в сумке оказалось всего несколько рыбок. Остальное — тяжелые кольца-грузила. Те самые, через которые пропускается стяжной металлический трос нижней подборы невода.

Увидав такое, Леха чуть не заплакал от обиды. И ничего лучшего не придумал, как пожаловаться председателю. А тот вдобавок ко всему влепил ему выговор за незаконный вынос рыбы с сейнера.