Страница 3 из 7
Филологические стихи
«Шаг в сторону — побег». Наверно, это кайф — родиться на земле конвойным и Декартом. Гусаром теорем! — прогуливаясь, как с ружьем наперевес, с компьютерами Спарты. Какой погиб поэт в Уставе корабельном! Ведь даже рукоять наборного ножа, нацеленная вглубь, как лазер самодельный, сработана как бред, последний ад ужа. Так, выдохнув, язык выносит бред пословиц на отмель словарей, откованных, как Рим. В полуживой крови гуляет электролиз, невыносимый хлам, которым говорим. Какой-то идиот придумал идиомы, не вынеся тягот, под скрежет якорей, чтоб вы мне про Фому, а я вам — про Ерему. Читатель рифмы ждет… Возьми ее, нахал. «Шаг в сторону — побег». Смотри на вещи прямо: Бретон сюрреалист, а Пушкин был масон. И ежели далай, то непременно — лама, а если уж «Союз», то значит — «Аполлон». И если Брет, то Гарт, Мария, то Ремарк, а кум, то королю, а лыжная, то база, коленчатый, то вал, архипелаг… здесь шаг чуть в сторону, пардон, мой ум зашел за разум.Переделкино
Гальванопластика лесов. Размешан воздух на ионы. И переделкинские склоны смешны, как внутренность часов. На даче спят. Гуляет горький холодный ветер. Пять часов. У переезда на пригорке с усов слетела стая сов. Поднялся вихорь, степь дрогнула. Непринужденна и светла, выходит осень из загула, и сад встает из-за стола. Она в полях и огородах разруху чинит и разбой и в облаках перед народом идет-бредет сама собой. Льет дождь. Цепных не слышно псов на штаб-квартире патриарха, где в центре англицкого парка стоит Венера. Без трусов. Рыбачка Соня как-то в мае, причалив к берегу баркас, сказала Косте: — Все вас знают, а я так вижу в первый раз… Льет дождь. На темный тес ворот, на сад, раздерганный и нервный, на потемневшую фанерку и надпись «Все ушли на фронт». На даче сырость и бардак, и сладкий запах керосина. Льет дождь. На даче спят два сына, допили водку и коньяк. С крестов слетают кое-как криволинейные вороны. И днем, и ночью, как ученый, по кругу ходит Пастернак. Направо — белый лес, как бредень. Налево — блок могильных плит. И воет пес соседский, Федин, и, бедный, на ветвях сидит. И я там был, мед-пиво пил, изображая смерть, не муку. Но кто-то камень положил в мою протянутую руку. Играет ветер, бьется ставень, а мачта гнется и скрипит. А по ночам гуляет Сталин, но вреден север для меня.Репортаж из Гуниба
Гуниб — село и гора в Дагестане, последний оплот Шамиля, имама, предводителя горского освободительного движения, который после двадцатипятилетней войны, чтобы спасти народ от полного истребления, добровольно сдался здесь в плен фельдмаршалу князю Барятинскому. Петровск-Порт — современная Махачкала. Газават — священная война мусульман, айгешат — портвейн.
«Куда ведет тебя свободный ум». И мой свободный ум из Порт-Петровска, хотя я по природе тугодум, привел меня к беседке шамилевской. Вот камень. Здесь Барятинский сидел. Нормальный камень, выкрашенный мелом. История желает здесь пробела? Так надо красным, красным был пробел. Он что ли сам тогда его белил? История и это умолчала. Барятинский? Не помню, я не пил с Барятинским. Не пью я с кем попало. Доска над камнем, надпись, все путем. Князь здесь сидел. Фельдмаршал. Это ново. Но почему-то в надписи о том, кто где стоял, не сказано ни слова. Да, камень где Барятинский сидел… Любил он сидя принимать (такое прощается) плененных — масса дел. Плененные, как самое простое, сдаваться в плен предпочитали стоя, наверно, чтоб не пачкаться о мел. Один грузин (фамилию соврем, поскольку он немножко знаменитый) хотел сюда приехать с динамитом. Вот было б весело, вот это был бы гром! Конечно, если б парни всей земли с хорошеньким фургоном автоматов, да с газаватом, ой, да с айгешатом, то русские сюда бы не прошли. К чему я щас все это говорю? К тому, что я претензии имею. Нет, не к Толстому, этим не болею, берите выше — к русскому царю. Толстой, он что? Простой артиллерист: прицел, наводка, бац — и попаданье: Шамиль тиран, кошмарное созданье, шпион английский и авантюрист. А царь — он был рассеян и жесток. И так же, как рассеянный жестоко вместо перчатки на руку носок натягивает, морщась, так жестоко он на Россию и тянул Восток. Его, наверно, раздражали пятна на карте или нравился Дербент. Это, конечно, маловероятно, хотя по-человечески понятно: оно приятно, все-таки Дербент! — В Париже скучно, едемте в Дербент… Или: — Как это дико, непонятно — назначен губернатором в Дербент!