Страница 6 из 31
— Давно вы здесь?
— Не очень. А вы… вы как?
— Они… они уже были здесь, когда я пришла, и сказали… сказали, что вернутся завтра. Один из них так точно, — дрожащим голосом еле-еле выговаривает Кимберли, и при этом её зубы стучат друг о друга, пробуждая в ней воспоминания, которые, я думаю, она хотела бы забыть, а во мне тошнотворные ощущения в желудке, поднимающиеся и в пищевод, но я проглатываю их и концентрируюсь на ней.
— Постарайтесь забыть.
— Я… я не смогу…
— Прямо сейчас это, разумеется, невозможно, но со временем у вас всё получится, а пока вы должны кое-что сделать.
— Снова что-то для вас?
Неожиданно резко подняв свой взгляд с испепеляющей яростью в нём на меня, она, не моргая, смотрит в мои глаза, в глубине души, наверное, задаваясь вопросом, за что ей всё это. Я не отворачиваюсь и не отгораживаюсь от такого пристального взора, потому что он и эмоции в нём совершенно мною заслуженны. Уверен, она уже жалеет, что проявила сопереживание и участие. Но, что бы ни произошло дальше, теперь я никуда не уйду.
— Нет, для себя. Сделайте глубокий вдох и выдох.
— Да что даёт вам право опять мною командовать?
— Просто сделайте, как я говорю, и всё. Если будет больно, значит, внутренние повреждения не исключены. Если ничего такого вы не почувствуете, то я оставлю вас в покое.
Вздохнув, Кимберли наконец делает то, о чём я её и попросил. Её грудная клетка расслабленно приподнимается и опускается. В языке тела ничего не свидетельствует о зарождении болезненных ощущений. Мои догадки о том, что поводов для переживаний нет, подтверждаются мгновением позже.
— Я чувствую себя, как обычно, но они меня и не били.
— Засохшая кровь именно об этом и свидетельствует, да.
— По крайней мере, по животу и телу.
— А они это? Впрочем, неважно. Лучше скажите, можете ли пошевелить пальцами.
— Да, вполне.
— Тогда, думаю, всё хорошо. Нос также не выглядит сломанным.
— А откуда вы всё это знаете?
— Мой… мой отец был врачом, — обычно я не говорю об этом даже с теми, кого знаю не первый год, потому что вспоминать тот день и час, когда я стал сиротой, по-прежнему слишком больно. С тех пор уже минуло без малого шесть лет. Но какой-то причине в этот самый момент слова совершенно легко и без всяких раздумий слетают с моего языка. Тогда мне было двадцать. Совсем не маленький ребёнок. И, тем не менее, даже спустя всё это время я не чувствую себя оправившимся от потери. Говорят, что время лечит, но по моему скорбному, печальному и трагичному опыту это утверждение далеко не всегда является правдой.
— А кто он сейчас?
— А сейчас его нет.
— Простите… Мне не следовало спрашивать. Я сожалею.
— Вам не за что извиняться. Вы не виноваты. Его не стало не из-за вас.
— Но всё-таки я…
— Всё, правда, хорошо, и вообще нам лучше вернуться к вопросу вашего самочувствия.
— Я в порядке, и, знаете, я рада, что вы здесь. Спасибо вам за это.
— Но?
— Что «но»?
— Уверен, вы что-то недоговариваете.
— Вовсе нет. С чего вы взяли?
— Кимберли.
— А вы ведь правы. Простите за то, что я сейчас скажу, но всё это из-за вас. Конечно, я и сама влезла, и всё-таки вы всему виной. Избавьте меня, пожалуйста, от своих проблем. Разбирайтесь с ними сами.
— Так вот вы как теперь заговорили?
— Да, так, и вообще я вас больше не задерживаю.
— О чём вы говорите?
— Вы пообещали, что оставите меня в покое. Так вот, теперь, когда мы установили, что я цела, и мне не требуется медицинская помощь, в вашем дальнейшем присутствии нет необходимости.
— Ну да, конечно. А что, по-вашему, будет завтра?
— Я… я не знаю. Ещё не думала. Но мой отец полицейский. Он сможет меня защитить. Вам вовсе не нужно обо мне переживать. Вы вполне можете вернуться к своей жизни.
— Хотел бы я, но уже ничего не получится.
Я говорю слишком тихо для того, чтобы Кимберли услышала, одновременно обдумывая то, что её отец действительно тот, за кого я его и принял, и очевидно и по сей день остаётся верным однажды выбранному призванию. Для меня всё это не слишком хорошо. Встрепенувшись, она подталкивает своё тело вверх, занимая сидячее положение, в то время как моя правая рука по-прежнему выпрямлена с левой стороны от неё. Эмоции поутихли, градус напряжённости спал, и я не нахожу враждебности в карих с зелёными вкраплениями глазах, а обнаруживаю лишь усталость, отголоски страха и полнейшую растерянность, что наталкивает меня на мысль, что Кимберли не особо и хочет звонить своим родителям и посвящать их в возникшие у неё неприятности. Возможно ли, что они недостаточно близки? Или таким образом она просто желает их обезопасить? С чем бы это ни было связано, я думаю, что если бы она считала приемлемым данное действие, то ни за что не связалась бы с незнакомцем, который и навлёк на неё откровенную беду. Но я не в состоянии остаться, если меня только и делают, что прогоняют, и старательно отвергают так настойчиво предлагаемую поддержку. Нельзя что-либо делать насильно и против воли. Кимберли не нужны дополнительные проблемы, которые лишь будут расти в геометрической прогрессии в том случае, если я останусь. Ей просто необходимо преодолеть себя и переступить через ограничивающие причины, в чём бы они не состояли, и позвонить отцу. Довериться тому, кто точно сделает всё правильно и не навредит. Я же вовсе не тот человек, а клеймо судимого точно не прибавит мне очков в её глазах и в конечном итоге заставит посмотреть на меня, как на прокажённого, с чем я и по сей день периодически продолжаю сталкиваться. Придя в себя, я встаю и уже двигаюсь на выход и из комнаты, и из жизни Кимберли, когда до моих ушей доносится смутный всхлип. Это мгновенно заставляет меня обернуться, и я вижу закрывшую руками лицо девушку в попытке спрятать, вероятно, катящиеся по щекам слёзы. Но соответствующие звуки не утаить. Тяжело вздохнув, я возвращаюсь обратно, потому что, что бы о себе не думал, не могу никак иначе.
— Почему вы плачете?
— Потому что хочу привести себя в порядок, но даже не уверена, что у меня хватит сил добраться до ванной. Потому что мне страшно за свою жизнь. Потому что боюсь того момента, когда вы выйдете за дверь и больше не вернётесь. Потому что на самом деле мне больше не на кого положиться, ведь им просто нужны вы. Предполагаю, что вы в опасности, но сейчас это можно сказать и обо мне, и, хотя я вас совсем не знаю так же, как и вы меня, возможно, только лишь возможно, что нам стоит объединиться…
— Тогда что с вами не так? Откуда это неспособность признать свою нужду в помощи и попросить о ней?
— Я полагаю, что не люблю зависеть от кого-либо. Мне тут же становится неуютно, а приятного в этом мало.
— Что же нам тогда делать? — теперь понимая Кимберли и то, что движет ею по жизни, намного лучше, спрашиваю я, при этом, пожалуй, неосознанно протягивая свою руку. Жест не остаётся незамеченным. Девушка, смотрящая на меня снизу вверх ввиду того, что я стою, а она до сих пор сидит, переводит взгляда с моего лица на ладонь. Я будто слышу разрозненные мысли и колебания в них, пока всё не заканчивается первым всецело осознанным контактом кожа к коже, когда Кимберли опирается на мою ладонь и, немного покачнувшись, оказывается на своих двоих. Быть может, это и преждевременно, но, помимо тепла, передающегося от тонких по сравнению с моими пальцев, я чувствую ещё и доверие. Как преподнесённый дар, получить который уже и не ожидаешь, это ощущение лучше всего прочего окончательно убеждает меня остаться.
Глава четвертая
Мои ожидания по поводу себя же самой совершенно оправдываются. Я ощущаю подступающий дискомфорт, как только меня усаживают на бортик ванной, и смоченный водой ватный диск впервые касается моего лица, стирая кровь и запёкшиеся красные пятна отовсюду, где они только есть. Мне, и правда, не особо уютно, когда приходится вынужденно кого-то затруднять, и моё тело незримо, но очевидно и внутренне ощутимо превращается в сплошной комок нервов, пока Джейден… мистер Мур уверенно, как будто прежде делал это сотни раз, и мой случай далеко не первый, но при этом едва касаясь, очищает мою кожу от следов нападения, которому я подверглась. Я, признаться, не сильно и верила, что он придёт по первому же моему зову, ведь накануне обращалась с ним не очень-то и дружелюбно, да и сегодня моё отношение периодически желало оставлять лучшего, но вот он здесь. А я, хотя ещё минуту назад и смотрела исключительно в отделанную синей плиткой стену перед собой, всё-таки перевожу взгляд на его лицо. Некоторая робость никуда не исчезла. Мне хочется стать невидимкой или как минимум уменьшиться в размерах. Но гораздо больше я желаю вновь почувствовать себя в безопасности, а для этого мне ни в коем случае пока что нельзя оставаться одной. И ещё меньше можно отталкивать его, как я делала это ещё совсем недавно. Да, я совсем ничего о нём не знаю, и во мне он также видит незнакомку. То, что ему случилось немного разоткровенничаться об явно погибшем при неизвестных обстоятельствах отце-враче, скорее всего, и научившем его всему тому, что он знает об оказании первой медицинской помощи, было не иначе, как случайностью, и не сделало нас вмиг близкими людьми. Нам придётся серьёзно поработать над возведением мостов, если мы действительно решили держаться вместе. Я-то в себе точно разобралась, но, возможно, с ним не всё так просто и однозначно. Несколько колеблясь, я позволяю простому на первый взгляд вопросу сорваться с моих неприятно саднящих губ.