Страница 27 из 31
— У тебя ведь получится?
— Никто не обещал, что будет легко, но я оформлю всё, как нужно. Об этом можешь не переживать.
— Спасибо тебе, пап.
— До вечера, милая. Я люблю тебя.
— И я тебя.
Он целует меня в лоб, как в раннем детстве после прочтения сказки на ночь, а потом покидает больничную палату, и я остаюсь одна. Точнее, наедине с Джейденом, но он всё равно что отсутствует. Если бы не тело, лежащее на кровати пока что в расслабленном состоянии и тщательно укрытое мною одеялом со всех сторон, писк подключённых медицинских приборов, измеряющих показатели жизнедеятельности, и звук поставленной капельницы, незнакомый человек бы решил, что здесь, кроме меня, никого и нет. Разве я могла представить, что всё будет так? Не столько то, что в одночасье влюблюсь в человека, который, возможно, ещё долго будет состоять для меня преимущественно из белых пятен, сколько то, что у него на глазах убьют последнего родственника, остававшегося в живых после смерти их общих родителей? То, что в связи с звонком отца, чьи вызовы я поначалу сбрасывала, потому что ждала отображения совершенно другого имени, рядом буду лишь я? Та самая я, которая, быть может, и задаром не нужна? В конце концов, что с того, что я открыла свою душу и сказала, что люблю, да ещё и дважды? Он не отвечал мне взаимностью и ничего не обещал. Я не имею ни малейшего понятия, что дальше. Наиболее вероятно, что он меня не любит, в то время как я и жизни без него не представляю… Я словно задыхаюсь от одной лишь этой мысли. Он вряд ли почувствует, но я прикасаюсь к его левой руке и сжимаю соответствующую кисть, покоящуюся сбоку от тела хозяина на белоснежной ткани пододеяльника. Всё, чего мне до тошноты хочется, это забрать всю боль Джейдена себе. Физически он совершенно в порядке, и капельница в его руке, как лекарственный источник целительного сна, это чисто средство медикаментозного успокоения, которое при пробуждении хотя бы временно приглушит эмоции и сдержит их. Но мне всё равно немыслимо тяжело видеть его здесь. Даже во сне он выглядит подавленным, несчастным и травмированным морально. Так же сильно, как мне хочется посмотреть в его глаза, обнять и никогда не отпускать, не менее велико моё желание, чтобы он не просыпался как можно дольше. Но, увы, его веки слишком скоро и рано начинают подрагивать. Оседая в кресло рядом с кроватью, не уверенная, что ноги меня не предадут, я, как могу, пытаюсь настроиться на его волну и понять, что говорить, как взаимодействовать и как мне себя вести. Но знаю я только то, что он ни в коем случае не потерпит жалости, а в остальном в голове пустота. Всё это чушь, что я сильная и пойму, что от меня требуется. Я ничего не понимаю, и мне было бы лучше позвонить Тео, тому, кто знает Джейдена гораздо лучше моего, и выложить ему всё, как на духу, но теперь для этого уже поздно. Сейчас у него есть одна лишь я, а много меня или мало, покажет время.
— Джейден? Ты меня слышишь?
Мой тихий шёпот вклинивается в поток других звуков, не звуча ниже, но и не затмевая них. Но, должно быть, ощущается громче всего остального, потому как Джейден до морщин у глаз зажмуривает их. Попытка отгородиться. От меня, от несовершенного мира, от факта свершившейся потери. Лишь вопрос времени, когда заторможенная и пассивная реакция сменится активной стадией отрицания. Меня трясёт так, будто это уже произошло, и мне становится страшно. Отец сказал, что Джейден не хотел отпускать Трэвиса и продолжал цепляться за него, как будто хотел передать ему все свои жизненные силы. Врачам скорой вынужденно не осталось ничего другого, кроме как вырубить Джейдена посредством укола. Я не видела, как всё было. Меня не было там. Я не находилась рядом. Я не могла оказаться с ним так скоро. Но моё сердце обливается кровью. За каждого по отдельности и за них обоих вместе. Они могли бы всё наладить и стать действительно братьями, которые друг друга за горой, но этого уже не случится. Я чувствую подступающие слёзы ещё до того, как Джейден безжизненным, тусклым голосом задаётся вопросом, который я предпочла бы никогда не слышать, но, тем не менее, глубоко в душе не могла не ждать.
— Он ведь мёртв, да? Мой брат? Мой Трэвис?
— Мне жаль, малыш, но вместе… вместе мы справимся.
Я обращаюсь к нему ласковее, чем когда-либо прежде, рискуя встретиться с негативной реакцией по поводу выбранного прозвища, но не позволяя этому обстоятельству меня остановить. Но я не уверена, что Джейден вообще меня слышит, не то что понимает, и я напугана. Напугана, напряжена и вполне могу сойти с ума. Разве можно реагировать как-то иначе, если человек не двигается, едва моргает и смотрит в одну точку где-то на потолке над собой? Я уже почти готова нажать на кнопку вызова медицинского персонала, когда, кажется, спустя вечность Джейден чуть поворачивает свою голову ко мне из своего полулежачего положения, в котором заснул уже здесь, в больнице, и находит мои глаза.
— Кто это мы?
— Я понимаю, для тебя сейчас нет ничего очевидного, но мы… Мы это ты и я. Я и ты, Джейден.
— Ты не знаешь, о чём говоришь. Я убиваю всех, к кому прикасаюсь. Сегодня из-за меня не стало сразу троих людей. Троих… Ты только вдумайся в эту цифру. Моими благими намерениями вымощена дорога.
— Не говори так, Джейден. Прошу, не нужно.
— Это были мои пули. Предназначавшиеся мне. Он оттолкнул меня. Спас мою жизнь, но ради чего? Чтобы я остался без семьи? Так вот, я остался. У меня её больше нет. А он даже не знает, что я люблю его. И теперь уже не узнает… А я просто хочу к нему, — договаривает Джейден и неожиданно резко, уверенно и непоколебимо начинает тянуться к проводам, опутавшим его правую руку, чтобы, я догадываюсь, выдернуть все иглы и снять все датчики.
В ответ на это регистрирующий сердцебиение и пульс прибор предсказуемо начинает пищать пуще прежнего, демонстрируя очевидный и весомый рост измеряемого показателя. Но мне удаётся сдержать Джейдена, уложить его обратно на подушки и преодолеть его сопротивление, ещё какое-то время сопровождавшееся попытками вырваться. Все они оказались тщетными лишь только потому, что он слаб и истощён во всех мыслимых и немыслимых смыслах, но преимущественно, разумеется, душевно. Он мог себе навредить, сделать ощутимо хуже, и что тогда? Что вообще будет дальше? Что, если он не хочет жить?
— Ты меня пугаешь.
— Так убирайся отсюда, и всё быстро закончится.
— Пожалуйста, не говори так. Не гони меня.
— Почему бы и нет? Зачем тебе оставаться? Ну, скажи мне, зачем?
— Потому что моё место рядом с тобой, и я люблю тебя. Люблю, — учащённо дыша из-за имевшей место борьбы, говорю я частично против своей воли, но в то же время нет ничего другого, что я хотела бы сказать ему больше этих слов. Это моя последняя мысль прежде, чем моё сердце оказывается разбито следующими же словами, словно вбивающими гвозди в крышку моего гроба и режущими без ножа, и в первое мгновение сопровождаемыми безумным смехом лишившегося якоря и более не знающего за что уцепиться человека.
— Нет, не любишь. Точнее, ты любишь не меня, а образ человека, которым, как тебе кажется, я являюсь. Но это маска. Я не сильный и не мужественный, я предатель и слабак, по вине которого гибнут люди, и который не просто так вёл будто отшельнический образ жизни. Единственный раз за долгое время, когда я подумал, что, быть может, что-то и сложится, я только сделал больно. Ведь разве сейчас ты счастлива?
«Была пару минут назад, когда ты только очнулся, потому что на тот момент для меня не существовало ничего важнее этого, а всё остальное словно померкло, пусть и ненадолго, но утратив свою важность», — хочется сказать мне, но что это даст? Его слова, медленно, но верно оседая в моей голове, формируют примерную картину самого ближайшего будущего. Даже если я не буду выказывать жалости и самым тщательным образом спрячу её внутри себя, Джейден и без моего участия прекрасно в ней потонет, а потом, осознав, что ничего не меняется, и что пройдёт не один месяц прежде, чем станет легче, возьмётся за бутылку или пристрастится и к вещам похуже алкоголя, а меня станет замечать лишь в те редкие моменты, когда ему будет казаться, что и секс тоже неплохой вариант забыться. Мне не нужно ничего из этого. Я не хочу стать заботящейся о еде кухаркой, поддерживающей чистоту уборщицей и, мягко говоря, безотказной любовницей в одном лице, чьи чувства обернутся против неё же самой, для взрослого мужчины, который не желает видеть в себе то, что вижу я, и готов заклеймить себя какими угодно дурными характеристиками, лишь бы я исчезла с глаз долой. Что ж, да будет так, ведь кто я такая, чтобы спорить и бороться за того, кто даже сейчас не нуждается в другом человеке? Не нуждается во мне?