Страница 17 из 31
— Ты где? Куда пропал?
Из моих мыслей меня выдёргивает голос Кимберли. Придя в себя, я отодвигаюсь от неё и сажусь на край кровати спиной к ней, потому что мне отчего-то нехорошо, словно по пищеводу поднимется тошнота. Всё это глубинные переживания и страх навредить так, что последствия уже будет не исправить. Всего один мой прокол, хотя бы одна попытка соскочить, и за ней снова придут, чтобы я больше не смел даже рыпаться. За ней придут и не вернут, и не велика ли в таком случае цена за отношения, в которых никто и никому совершенно ничем не обязан? Велика и даже очень. А это значит, что, если запахнет жареным, ей лучше быть как можно дальше от меня, чтобы даже самый умный, сообразительный, настойчивый и терпеливый следователь не нашёл ни одного свидетельства нашей связи. Быть может, прямо сейчас я и не готов её разорвать, но, если будет нужно, и возникнет реальная на то необходимость, я незамедлительно порву с Кимберли. Но пока я оборачиваюсь к ней, в то время как, завернувшись в простыню, она приникает ко мне со спины, и говорю:
— Я здесь. Только задумался.
— А о чём, не поделишься?
— Да ничего такого. Просто… просто мне хорошо с тобой.
Её увлечение мной может быть опасным и в конечном итоге принести один лишь вред. Но я хотел, чтобы она знала, и оказался не в силах промолчать.
— Мне этого ещё никогда прежде не говорили.
— Но ты же с кем-то наверняка встречалась.
— Это было ещё в университете. Наверное, он не считал действительно нужным шептать такие романтические глупости, а я не особо и хотела их слышать. Подозреваю, что в ту пору они бы меня лишь смутили, да и его, скорее всего, тоже. Некоторые люди просто не созданы для особенной нежности.
— Но ты создана. Думаю, он просто тебе не подходил и вообще был не тем, — отвечаю я, не понимая, как её только угораздило наткнуться на такого человека. На человека, который либо не замечал, как она очаровательна, мила и даже сексуальна со своими чарующими изгибами и округлостями во всех нужных местах, либо, вероятно, будучи не особо и умным, не видел смысла в комплиментах. И не просто наткнуться, да ещё и провести с ним как минимум несколько лет, отдав ему не только эти годы. Плевать, что она бы смутилась, и что ему тоже было бы неловко, он должен был ласкать её и посредством слов. Я бы точно делал это.
— Вероятно, насчёт последнего ты прав, — после некоторой заминки пожимает плечами Кимберли, как будто хотела произнести нечто совершенно другое. Но я удерживаю себя от расспросов. Не хочу быть напористым. Если ей захочется дополнить свой ответ, то она сможет сделать это в любой момент по собственному желанию. Так будет гораздо лучше и продемонстрирует, что я вполне способен проявлять уважение и такт, которых ещё совсем недавно будто бы был лишён. — В любом случае теперь это неважно. Мы уже давно разошлись и с тех пор ни разу не виделись и даже не созванивались. Та глава моей жизни однозначно закрыта. У каждого свой путь.
— И никаких сожалений?
— Абсолютно никаких. А что насчёт тебя?
— Что насчёт меня?
— У тебя кто-то есть? Впрочем, ты не обязан отвечать, если не хочешь.
— Ты и так знаешь ответ.
— Откуда мне его знать?
— Оттуда, что у меня есть только ты, Кимберли, — в одно мгновение просто говорю я, ведь здесь совершенно не над чем думать. Это истинная правда, и ничего честнее её банально не может быть.
— А прежде?
— Никого вот уже больше четырёх лет.
— Но как?
— Сначала из-за тюрьмы, а потом и мысли об этом, если честно, не возникало.
— Это долго длилось? Ну… Пребывание за решёткой?
— Два года.
— А до? Ты… любил?
— Я не знаю, что это за чувство, Кимберли. Я же говорил.
— Ну а симпатию хотя бы испытывал?
— Да, дважды. В старшей школе и в университете, но зашло всё довольно далеко лишь во второй раз.
— И что произошло потом?
— А потом я сел.
— А что же она?
— Она не приходила ко мне и не ждала, если ты об этом. Всё было не настолько серьёзно, Кимберли.
— Извини.
— Да ничего. Просто можем мы, пожалуйста, закончить этот разговор?
— Только ещё один вопрос, хорошо?
— Да.
Сердце сжимается, и его захватывает в свои тиски мука протеста. Но то, что я слышу, кардинально уводит беседу в совершенно другое русло, и я выдыхаю.
— Ты любишь утку? — спрашивает Кимберли, сжимая свои руки вокруг верхней части моего тела в районе грудной клетки. Я скорее догадываюсь, чем чувствую, что тянусь к её ладоням в ответ и прикасаюсь к ним в таком же нежном жесте, каким и она чуть ранее дотронулась до меня, но едва ли понимаю скрывающийся за всем этим подтекст.
— А что?
— Просто скажи, да или нет.
— Когда-то любил, а сейчас даже не знаю. Но с чего такой вопрос?
— Просто сегодня День благодарения, и я думала об ужине. Об ужине с моей семьёй на самом деле, — проясняет всё Кимберли.
Улавливая моментально возникшую в её голосе серьёзность, я скрываю свою наготу второй простынёй, если честно, желая вообще исчезнуть или провалиться сквозь землю. Если речь действительно о том, о чём я думаю, то я хочу оглохнуть.
— Так у тебя поэтому сегодня выходной?
— Именно.
— Желаю тебе хорошо провести время, — без всякого энтузиазма откликаюсь я, выпрямляясь в полный рост и одновременно надёжно оборачивая простынь вокруг своих бёдер. Но Кимберли удерживает меня за пальцы, а по ощущениям и за сердце и не даёт мне скрыться где бы то ни было, не оставляя иного выбора, кроме как обернуться и приготовиться слушать.
— Я хочу, чтобы ты поехал со мной, — не моргая и не разрывая зрительного контакта, возникшего между нами, прямо и чётко выражает свои пожелания она. Всё это слишком. Слишком запредельно. Слишком безумно. Слишком немыслимо. Слишком за пределами допустимого и однозначно вне зоны комфорта. В конце концов, кто я, кто она, и кто её отец? Я не умею притворяться, а он не позволит этому продолжаться, какой бы взрослой она ни была. Мне больно от одной лишь мысли её обидеть, но так нужно. Никто не должен знать, и её семья особенно. Да и вообще это далеко не единственная причина моего назревающего отказа.
— Но я… Я больше не отмечаю праздники, Кимберли.
— Но так этот ужин хотя бы будет более-менее сносным.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я не была с тобой до конца честной. Я… я не особо и лажу со своим отцом. Так что не у тебя одного есть скелеты в шкафу.
— Что между вами случилось?
— Он хотел, чтобы я пошла по его стопам. В том смысле, чтобы нашла себя в той же сфере, в какой задействован и он. Чтобы желательно вершила правосудие.
— То есть?
— То есть чтобы стала судьёй.
— И отправляла за решётку таких, как я.
— Но я выбрала свой путь, Джейден, я работаю в издательстве и к тому миру не имею ни малейшего отношения.
— Прости, но имеешь. Твой отец полицейский. Ты же понимаешь, что я никак не могу поехать с тобой?
— Он ничего о тебе не узнает, клянусь. Мы можем придумать всё, что пожелаешь. Сочинить какую угодно легенду. Я просто… просто не хочу оставлять тебя одного. Точнее, хочу провести этот вечер с тобой. Пожалуйста?
Она смотрит на меня просящими глазами. В них даже мольба. Медленно тая, моя решимость подвергается испытанию, пока в конце концов не достигает нулевой отметки, когда в какой-то момент я почему-то отказываюсь от своих слов. Я покоряюсь этим чувствам и всей их гамме, лишь надеясь, что мне не придётся пожалеть. Каким-то образом я успешно отвязываюсь на сегодня от Трэвиса и пытаюсь не рассматривать предстоящий вечер, как знакомство с родителями, и относиться к нему так же ровно, как и Кимберли, но все мои усилия оказываются тщетными. Чем ближе становится время отъезда, тем всё сильнее возрастает мой мандраж, а когда мы оказываемся в её машине, я так и вовсе начинаю ощущать основательно вспотевшие руки и подступающее дурное предчувствие. Я не понимаю, что здесь делаю и что творю, но решительно подавляю тошнотворные позывы и заставляю себя сосредоточиться на Кимберли, сидящей за рулём и управляющей кажущимся доисторическим транспортным средством. Это, наверное, самый старый пикап в мире. Я то и дело слышу стуки, скрипы и дребезжания, когда Кимберли переключает передачи. Несомненно, заставляя меня нервничать по поводу безопасности, одновременно это помогает мне переключиться и сосредоточить своё внимание на поездке, а не на окончательной цели передвижения по городским улицам.