Страница 8 из 12
Корней запнулся, сбившись с мысли, пошевелил пальцами в воздухе и, чтобы заполнить паузу, налил себе еще бражки. Пить не стал, а продолжил:
— Ладно, оздоровел я, начал понемногу в хозяйственные дела вникать. Но каждый же хозяин, хоть немного, но по-своему дела ведет, за два с лишком года Лавр все под себя устроил. Но хоть раз он со мной поспорил, когда я все назад возвращать стал — под свое разумение? Хоть бы слово поперек сказал! Да, поспорили бы, поругались, не без того, но я бы в нем интерес увидел, желание! Так нет, же — с плеч долой и забыл, как будто по найму в чужом доме работал!
И на выселках… неправильно ты понял, Леха, причину, почему Лавруха туда таскается — он у тамошних баб утешения и жалости ищет, как малец у мамки. Если бы он с досады, что с женой не повезло или просто от избытка мужской силы, я бы понял. Поругался бы, конечно, постыдил, но понял бы! Но он же им там плачется на судьбину свою горькую, рассказывает: какой он несчастный, да как его никто не понимает… А этим кобылам только того и надо: хозяйский сын, жена здоровья некрепкого, глядишь и повезет! Конечно: и приголубят, и пожалеют и слезу над горемыкой прольют.
Страсти в Лаврухе нет! Вот у нас десятник Глеб был — тоже блудил, как кобель распоследний, после того, как от него невеста сбежала. Доказывал всем, и себе тоже, что не по слабости девку упустил. Доказывал — горел, рвался к чему-то, преодолевал что-то, а не плакался! Э-э, да что там говорить, даже Татьяну-то из Куньего городища Лавруха не сам выкрасть решил, а Фрол его на это дело подбил, сам бы неизвестно сколько туда б таскался, пока не убили бы или не покалечили. Мякина, одним словом.
Вот и в тебе, Леха, страсти нет, только у Лаврухи ее никогда и не было, а тебя она, надо понимать, сильно жгла, вот ты ее и удавил. Понять, конечно, можно… такое пережить, но оставлять тебя таким нельзя! — Корней единым глотком махнул чарку и выдохнул: — Исправим!
— Что-о-о?
— Кхе! Исправим, говорю! Можем! Ты еще и десятой части про Ратное не знаешь, мы тут на такое способны… Видал бы ты, какого я сюда боярина Федора привез! Вообще никакого! Все пропало, жизнь кончена, от пьянства синий весь. Ты не поверишь, в Бога верить перестал! И ничего — справились! Теперь, мужчина — хоть куда! Отец Михаил, правда, сильно помог, вот в ком страсть живет! Огненная! Хилый, больной, ведет себя порой, как дитя несмышленое, но горит сердцем! Горит! Истинно — Христов воин! Не согнешь и не сломишь, ни смерти, ни боли, ни волхвов, ни чертей не страшится! Уважаю! Смеюсь, порой, злюсь, бывает, но уважаю!
Или возьмем Сучка… ты не смейся, не смейся… Хе-хе-хе… На них с Аленой посмотреть, оно, конечно… Но! — Корней назидательно вздел указательный палец. — Ведь, как овдовела пять лет назад… или шесть? Не важно — давно овдовела. С тех пор не меньше десятка ухажеров отшила. Кто просто так без толку подъезжал, а кого и до тела допускала, а конец у всех один — от ворот поворот. И хорошо, если пинком под зад отделывались или синяком на роже. Бывало, что и калитку лбом вышибали, и через забор летали и… недавно одного так без штанов по улице поленом и гнала. А Сучок ее обротал![1]
Смешно сказать: ниже подбородка ей ростом, лысый, шебутной, скандальный, чужак-закуп, но обротал! Потому, как страсть в нем есть! И не смотри, что она его щелчком убить может, он ее страстностью своей, пламенностью сердечной, завсегда перебороть способен. Как поженятся… а я уверен — поженятся, скандалов, да ругани будет, не приведи Господь, но жить будут счастливо и любить друг друга будут крепко, вот увидишь!
Корней внимательно глянул на недоверчиво ухмыльнувшегося Алексея и неожиданно выпалил:
— А тебе, Леха, на Анюте жениться пока нельзя, прав ты. Не справишься ты с бабой, тем более, с такой, как она. Страсти в тебе нет, да и она… Ты не подумай, что я со зла или еще чего-нибудь такое, но не любит она тебя — жалеет.
Ухмылку с лица старшего наставника Младшей стражи словно ветром сдуло, а Корней продолжал, словно не замечая реакции собеседника:
— Для бабы, конечно, пожалеть, почти то же самое, что полюбить, но то — для бабы, а для тебя? Ты, вон, о том, что о тебе посторонние люди думать станут, беспокоишься, а что будут думать ближние? А кем ты будешь в глазах САМОГО БЛИЗКОГО человека — жены? — Корней немного помолчал, а потом заговорил уже другим, задушевным, тоном: — Знаешь, Леха, жил когда-то в заморских странах один человек… мудрец и воин. Так вот он сказал однажды такую истину: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Если ты сейчас на Анюте женишься, то не ты за нее в ответе будешь, а она за тебя. Понял, о чем говорю? Согласен на такое?
Ответа на свой вопрос воевода не дождался — Алексей подавленно молчал, набычившись и так сжав в кулаке бронзовую чарку, что, казалось, вот-вот захрустят суставы на пальцах. Старый конь борозды не испортил! Вроде бы, ничего особенного Корней и не сделал — ну, поговорили, ну, высказал один свое мнение, другой ответил, даже и усмехнуться повод нашелся, а потом — удар! В самое болезненное место — по остаткам гордости, но удар строго выверенный, не смертельный, не калечащий, а такой, как приводящая в чувство и возвращающая ясность мысли, звонкая оплеуха. Алексей словно окаменел, уставившись неподвижным взглядом в стол, но Корней был уверен: его слышат, поэтому продолжил, не повышая голоса:
— И опять ты прав: надо тебе подниматься. Только не так, как ты собирался — не дом богатый заводить, не холопов набирать, не собственной дружиной обзаводиться. Духом тебе подняться надо, страсть в себе снова разжечь! Такую страсть, которая Анюту как вихрь закружит! Такую, чтобы в огонь за тобой пошла, но не спасать тебя, а только потому, что ЗА ТОБОЙ — без страха, без сомнений! Вот это и будет твоим возрождением…. А остальное приложится, не сомневайся, сынок, приложится. Голову, конечно, на этом пути можно сложить запросто, но нам с тобой не впервой по краю ходить. Ведь так?
Алексей снова не ответил, только сделал непонятное движение — то ли кивнул, то ли просто опустил голову так, что не стало видно лица.
— Да не кручинься ты так, Леха, не изводи себя! Все понимаю: дал ты волю чувствам, поддался страсти жгучей, окунулся в кровь и смерть выше головы, а потом ужаснулся содеянному… Бывает… благо, жив остался и разум сохранил, обычно-то в таких делах исход известный… Кхе! Но потом-то ты в другую крайность кинулся — задавил чувства, бояться их стал, а разум-то, он — умный, умный, а дурак, без совета с сердцем такого наворотить может… или, наоборот, упустит что-то важное. Ты, вот, к примеру, вовремя опасности не почуял…
1
Обротать — надеть оброть (недоуздок). В переносном смысле — подчинить своей воле.