Страница 6 из 27
Порой пояснение перевода совмещается у Шаликова с историческим комментарием. Так, к упоминанию «миссии отцов Тринитаров» он делает примечание:
Тринитары, по-русски можно бы было перевесть имя монашеского сего ордена Свято-Троицким27; но как сии у нас в Польше известны под именем Тринитаров, то я и оставил имя сие; сей орден, равномерно как и отцов Милосердия (père de la merci), уставлен для искупления пленных из неволи у неверных [Шаликов 1815–1816: 3, 124].
Самое пространное и эмоциональное шаликовское примечание к Шатобриану касается отношения французского писателя к англичанину Шекспиру. В книгу «Воспоминания об Италии, Англии и Америке» вошла статья Шатобриана «Шекспир», впервые опубликованная в 1801 году в журнале «Французский Меркурий». В первом, лондонском издании «Воспоминаний» английский издатель снабдил текст своими полемическими примечаниями, касающимися английской литературы. Шаликов переводит критические реплики издателя, но однажды и сам подает голос, чтобы упрекнуть Шатобриана в непоследовательности. К шатобриановской характеристике Шекспира «Его описания надуты, искривлены; часто находит по оным человека с дурным воспитанием, который, не знав ни рода, ни тона, ни точной силы слов, помещает наудачу выражения пиитические между самыми площадными» Шаликов дает следующий комментарий:
Это место Шатобриановой филиппики против Шекспира сильно противоречит тому, которое следует за прощальною сценою Ромео и Юлии. Там сочинитель говорит (и так справедливо!): c’est encore plus naïf que les Grecs28; «Шекспир не отходит от природы, говорит Г. Шатобриан, в своих чувствованиях и мыслях, а совсем не в выражениях». Когда бы я смел, то спросил бы у сего великого писателя: по чему же можно узнать о чувствах и мыслях, если не по выражениям, и как удалось Шекспиру превзойти в простосердечии самих греков, если он вовсе не наблюдает простоты? Если даже в изящных сценах язык его часто бывает неестественным? С’est encore plus naïf que les Grecs не выходит у меня из памяти [Шаликов 1817 б: 26 142–143]29.
Пространство примечаний позволяет Шаликову выступать в самых разных жанрах, в том числе в публицистическом. Поскольку оба его перевода выполнены и опубликованы почти сразу после победы России над наполеоновской Францией, Шаликов особенно чувствителен к частым у Шатобриана хвалебным характеристикам французской нации и реагирует на них в духе русской антифранцузской публицистики 1812 года30.
Например, Шатобриан описывает, как в Иерусалиме в церкви Гроба Господня настоятель трижды ударил его по плечу мечом Годфрида Бульонского:
Обряд сей, впрочем, не совсем был тщетен: я был Француз; Годфрид Бульонский был также Француз: сие древнее оружие, прикоснувшись ко мне, сообщало мне новую любовь к славе, к чести, к отечеству. Я, конечно, был не совсем свободен от укоризны, но всякий Француз может назваться чуждым страха [Шаликов 1815–1816: 3, 44–45].
В оригинале здесь употреблены слова reproche и peur: «Je n’étais pas sans doute sans reproche, mais tout Français peut se dire sans peur» [Chateaubriand 1811: 3, 40]. Шатобриан обыгрывает здесь прозвище прославленного рыцаря и полководца Пьера Террайля, сеньора де Баярда (1473–1524) «рыцарь без страха и упрека», на что и указывает Шаликов в примечании, но этим не ограничивается и спешит отпустить колкость в адрес французов, которые, по его убеждению, отнюдь не безупречны:
Sans peur et sans reproche. Некогда называли таковыми прямых французских рыцарей, как то: Баярда, Гастона и проч.; ныне же, если последнее прозвание Бесстрашных и принадлежит многим Французам, зато ни одного почти нет, которому можно было бы приписать первое [Шаликов 1815–1816: 3, 44–45].
Разумеется, не проходит Шаликов и мимо фразы Шатобриана «Француз хотя может позабыть, но слова не сдержать не может» и комментирует ее так:
Не надобно забывать, что сочинитель Француз; совершенно почтенно было бы для них, если б другие народы могли об них то же сказать, что он говорит в этом месте; итак все чрезмерные похвалы, каковые и впредь в сочинении сем относиться будут к Французам, в устах господина Шатобриана извинительны и даже похвальны [Там же: 3, 56].
К фразе Шатобриана «Мы живем в веке чудес; каждый Француз кажется ныне призванным играть ролю необыкновенную» приложена реплика переводчика: «Не надобно забывать, что это пишет Француз» [Там же: 3, 88].
И наконец, на утверждение Шатобриана, что «из роду в род Французы были верны Богу, Государю и чести», следует язвительная отповедь Шаликова, намекающая на поведение французов после бегства Наполеона с Эльбы и возвращения его в Париж: «Они это доказали весьма сильно в нынешнем 1815 году, особливо войско и военные чиновники, относительно законного государя своего Лудовика XVIII» [Там же: 3, 208].
В эту категорию я включила примечания, которые могли бы пополнить предыдущие категории; здесь есть примечания и литературно-критические, и метаязыковые, и энциклопедические, но все их объединяет одна особенность: в них комментатор подчеркивает, что они сделаны с точки зрения носителя русского языка, жителя России.
Особенно многочисленны случаи, когда Шаликов не только приискивает для французского слова русский эквивалент, но и дает к этому слову этнографический или даже автобиографический комментарий.
К фразе Шатобриана «На этом острову [Платанист] растет несколько шелковичных и смоковных деревьев; но чинаров нет» Шаликов делает примечание: «Платанист. Имя сего острова от Платана, по-русски Чинар» [Шаликов 1815–1816: 1, 112]31. Когда в тексте идет речь о «розовых лаврах», Шаликов прибавляет от себя в примечании: «У нас называют их Олеандры» [Там же: 1, 71], а когда Шатобриан делится своим впечатлением: «…вы полагали, что несколько шагов до вершины горы, и взбираетесь на нее три часа», Шаликов подтверждает его своими воспоминаниями:
Сию оптическую истину, или лучше сказать заблуждение, я знаю на опыте. Гора Чатырдах, в Крыму, стоит, кажется, подле самого Симферополя; между тем как она в 35 верстах от него. Мне рассказывали там, что один француз, подъезжавший к Симферополю, выскочил из коляски, желая наперед взбежать на Чатырдах. – Как приятно смотреть из комнаты на сего грозного исполина природы, которого, кажется, достанешь рукою! [Шаликов 1817 б: 1, 71].
Порой примечания служат Шаликову для библиографической информации. К словам «Сочинитель Иудейских писем» он прибавляет французское название книги и сведения о ее русском переводе: «Lettres de quelques Juifs portugais etc. Книга сия находится в переводе и в нашем языке» [Шаликов 1815–1816: 2, 298]32.
А порой Шаликов использует примечания для того, чтобы подчеркнуть свою лояльность российского подданного. Переведя ссылку Шатобриана на сведения, находящиеся «в первом томе путешествия Господина Шуазеля и в Польской истории Господина Рюльера», он спешит засвидетельствовать свои расхождения с автором второй книги: «Довольно между прочим ничтожное сочинение и с великим писанное пристрастием» [Там же: 1, 31], причем ставит в конце примечания: «З[аметка] П[ереводчика]», хотя большинство его примечаний к «Путевым запискам» подобной пометы лишены. Такая реакция не удивительна. Клод-Карломан де Рюльер (1735–1791), французский поэт и историк, в 1760 году прибыл в Петербург в качестве секретаря французского посольства при после бароне де Бретёе и стал свидетелем переворота 1762 года, приведшего Екатерину II к власти. В 1768 году Рюльер описал увиденное в сочинении под названием «История, или Анекдоты о перевороте в России в 1762 году», весьма нелестном для Российской империи. В нем Рюльер описывает страну, где деспотическая власть беспощадно угнетает всех подданных. Императрица хотела приобрести у Рюльера рукопись, но он отказался, пообещав лишь не публиковать ее до смерти Екатерины II, и в самом деле, книга вышла в свет лишь в 1797 году (рус. пер. 1989). Понятно, что Шаликов поспешил «дистанцироваться» от Рюльера в примечании.
27
Сейчас принят перевод «Тринитарии, или Орден Пресвятой Троицы».
28
Это еще более простосердечно, чем в творениях греков (фр.).
29
В другом, почти одновременном переводе этого же очерка в «Вестнике Европы» [Шатобриан 1816] переводческих примечаний нет, кроме одного-единственного: там, где речь идет о раздоре в словесности, переводчик, обозначенный литерой «У», счел необходимым оговорить в примечании: «Разумеется, во Франции».
30
Примеры этой антифранцузской и антигалломанской риторики см. в: [Лейбов 1996].
31
Согласно Национальному корпусу русского языка, в русском языке первой трети XIX века употреблялись оба слова, и платан, и чинар.
32
Речь идет о книге «Письма некоторых португальских, немецких и польских евреев к г-ну де Вольтеру» (1769), где автор, аббат Антуан Гене (Guénée, 1717–1803), полемизирует с Вольтером и опровергает его нападки на иудеев; обзор отношения Вольтера к иудеям см. в: [Desné 1995]. Русский перевод Михаила Матвеевича Снегирева вышел в Москве в 1808–1817 годах (ч. 1–6).