Страница 15 из 27
В жизни есть много других гораздо важнейших причин печалиться. И между сими причинами одна покрывает все прочие: несчастное положение крепостных людей в России! [Тургенев 1901: 239].
14 мая 1826 года из Эдинбурга уверяет брата Александра:
…для меня все кончилось, и я должен расстаться с Россиею. Объявленный однажды преступником, что я могу делать в России во всех возможных обстоятельствах? Ничего и никогда [Тургенев 1901: 244–245].
21 августа 1826 года обращается к нему же из Лондона:
Я расстался с Россиею и, судя по предубеждению против меня, не могу туда возвратиться ни в каком случае. Где нравственная обязанность возвратиться туда, где меня почитают злодеем? [Тургенев 1901: 251].
31 августа 1826 года продолжает из Чельтенгама:
На всякое оправдание мне будут говорить: чего он хочет? Он не явился к суду и тем добровольно лишил себя и средств оправдания, и всякого права на милость. Итак: qu’on n’en parle plus!60. На это мне отвечать нечего. Я не явился. Болезнь, в столь теперь важном деле, не может быть достаточною причиною неявки. И как мне кажется, что в сем отношении conditio sine qua non61 всякого оправдания есть: предложение с моей стороны явиться немедленно на каторгу [Тургенев 1901: 253].
9 ноября 1826 года Николай пишет Александру из Лондона: «Я едва ли даже желаю милости. Справедливости не ожидаю. Условий никаких не приму» ([Тургенев 1901: 259]; здесь и далее слова, выделенные авторами, набраны курсивом), а 22 января 1827 года продолжает оттуда же:
Я бы и при возможности возвратиться в Россию не поехал бы туда. А предлагать явиться или делать то, вследствие чего могут требовать моего возвращения, я и не могу и не хочу. Мне и здесь хорошо [Тургенев 1901: 262–263].
Николай Тургенев и в объяснительных записках, касающихся его причастности к тайным обществам, и в письмах к брату Александру постоянно настаивал на том, что свое участие в обществе ограничивал разговорами, а в момент «возмущения» вообще уже более года как жил вне России; больше того, он подчеркивал, что вообще вся деятельность общества сводилась исключительно к разговорам и потому он мало ею интересовался, поскольку его главной и единственной целью оставалось уничтожение крепостного рабства. В письме к Александру из Лондона от 7 июля 1826 года он сформулировал это так:
Дело освобождения крестьян было для меня всегда священнейшим. Оно было единственною целью моей жизни. И даже до такой степени, что не будучи, конечно, врагом конституций, я никогда не думал, что сии последние могут быть нашею потребностию прежде важного, святого и неизбежного рано или поздно освобождения крестьян. Я помню, что некоторые весьма добрые и почтенные люди, почитая меня большим либералом, удивлялись, что либеральность моя ограничивалась пожеланием свободы гражданской <а не политической. – В. М.> [Тургенев 1901: 247].
Виновным Тургенев себя ощущал только в неявке на суд. Однако в 1826–1827 годах он постоянно убеждает самого себя и брата Александра Ивановича, что являться ему ни в коем случае не следует:
…могут отвечать: явись. А я, если б и хотел, не должен являться. Это противно нравственному достоинству человека. Покоряться добровольно несправедливости по крайней мере так же противно нравственности, как и быть самому несправедливым (22 января 1827 года; [Тургенев 1901: 265]);
Самое вероятное из ваших предположений есть: «явись». Этот ответ необходимо предупредить, ибо я не могу и точно не должен являться ни в каком случае (26 марта 1827 года; [Тургенев 1901: 273]).
Тем не менее Жуковский и Александр Тургенев продолжали делать попытки добиться для Николая хотя бы права безопасно проживать на континенте. Они активизировали свои усилия весной – летом 1829 года; реакция императора поначалу казалась благоприятной, затем через Бенкендорфа Александру Ивановичу был передан решительный отказ, а затем внезапно ситуация по видимости вновь изменилась к лучшему. 30 января 1830 года Жуковский триумфально сообщил Александру Тургеневу, что государыня «именем государя» передала ему, что, если его брат «se trouve i
Такова в максимально кратком изложении внешняя канва этого периода биографии Н. И. Тургенева63. Разумеется, стремление Тургенева вернуться в Россию на суд объяснялось прежде всего желанием избавиться от тяготившего его клейма государственного преступника, которое позорило его и представляло для него огромную психологическую проблему. Сам он был уверен, что ни в чем не замешан, но другие этой уверенности разделить не могли. Я имею в виду даже не декабристов, которые продолжали считать Тургенева членом тайных обществ и потому впоследствии были недовольны картиной, нарисованной им в книге 1847 года «Россия и русские» (см.: [Тургенев 2001: 647–648]), но современников-европейцев. Уже переехав во Францию, Николай, в отличие от своего брата Александра, знакомого едва ли не со всеми сколько-нибудь заметными литераторами, философами и политическими деятелями Европы, не общался почти ни с кем. Конечно, этому способствовал его замкнутый характер, о котором дает представление, например, отрывок из письма брату из Парижа от 2 февраля 1832 года:
Газеты говорят, что весь Париж об этом64 толковал сегодня. – Я этого не заметил, ибо ни с кем не толковал. Говорят, что заговорщики хотели ворваться во дворец во время бала [Архив 1921: 406].
Под пером Александра Ивановича такие слова представить совершенно невозможно; он бы «потолковал» непременно, и не с одним собеседником. Но уединенный образ жизни Николая Ивановича имел и другую причину: изгнанник боялся, что люди провластной направленности сами не захотят иметь с ним дело, а оппозиционные республиканцы, напротив, захотят его причислить к своим сторонникам, хотя этого вовсе не хочет он сам. 13 февраля 1832 года он писал брату из Парижа:
60
больше об этом ни слова (фр.).
61
непременное условие (лат.).
62
чувствует себя невиновным, пусть явится сам и вверит себя великодушию Императора; тот сумеет отдать ему справедливость (фр.).
63
Более подробно об обстоятельствах суда над Н. И. Тургеневым и его объяснительных записках, посвященных его (не)участию в работе тайных обществ, см. в примечаниях А. Р. Курилкина к: Тургенев 2001.
64
О раскрытии заговора карлистов (сторонников свернутого в 1830 году короля Карла Х).