Страница 65 из 123
Сусальная легендарность пророка возвращена к истокам — живому, мучительному движению еще не завершенной судьбы. Ко времени, когда миф только творился. Нимб славы — итоговая точка смыкания двух потоков энергии: свыше — энергии дара и от мира — энергии личности. Пророк Левитина промотал свой нимб в стяжании земного венца. Мощнейший вихрь личностной энергии, жажды и дерзания, запускаемый им в небеса, врезается в пустоту, не встречая ответной вести оттуда. Пирумов и называем иронично автором: «г-н», потому что это званый, но не избранный, пророк, забытый небесами. Пророческое бремя Пирумова отяжелено прахом и гордыней. Его крест — это лукавая мука неблагословенной силы.
Театральщина, скользкость, сомнительность учительства Пирумова в том, что он обратился к пастве не от полноты знания — от нужды. В учительстве его занимает «чудо подчинения человека <…> чужой энергии и воле». Но власть — это несвобода пророка, зависимость от покорности ученических душ. Мейлахс в своем романе о самозваном пророке проговаривает то, что левитинский Пирумов выражает пантомимой исчезновений и гримас. Мучительный монолог Пророка № 1 раскрывает драму его разочарования во власти как «суррогате правоты». Покорностью чужих воль лжепророк меряет свою правоту. Духовный захват — его способ экстенсивно нарастить своей «правде» вес. Паства — участок отвоеванной реальности, в которой он может утверждать себя безраздельно и беспрепятственно.
Настоящий пророк силен, потому что правдив, — его оборотень, наоборот, прав постольку, поскольку силен. Ученики Пирумова жестоко ошиблись, приписав ему свойства гаранта правды. Пирумов сомнителен сам себе, его учительство — самообман, способ взять благословение не свыше, а от земли, завоевав признание у малых ее. Роман, начавшись как история группы людей, вовлеченных Пирумовым в поход к духовным авторитетам Персии, постепенно смещает акцент на духовный поиск их учителя. Кульминация разоблачения — посещение монастыря, в котором герои становятся свидетелями вочеловечивания «мага», впервые слыша не только его неожиданно простое имя, но и предысторию его пророческого пути.
Г-н Пирумов обличается как носитель вины человеческой отдельности, гордыни и своеволия. Лжеучитель вырастает из лжеученика — эту идею разделяет и роман Орехова, о котором речь впереди. Духовный масштаб Пирумова резко сжимается перед лицом монастырского старца, его первого учителя, — как повергается в бездну Люцифер перед гневом Творца. В их диалоге автор преподносит притчу о лжезнании, так что и вопросы, и ответы в ней нагружены знаковым содержанием. Учитель исповедует бывшего ученика о мере постигнутой им в скитаниях правды. «Кое-что узнал» — это о кусочности, неполноте знания. «Поделились с тобой? — Сам взял. — Украл, значит?» — о неблагословенности знания, Пирумов не был в самом деле посвящен. «Мучение одно», «а не все ли равно?» — отчаяние Пирумова, пришедшего в итоге к духовному релятивизму: есть практики, техники и системы, но нет истины, а значит, нет покоя и просветления, не на что опереться — только упереться в тупик всесилия. Проклиная бывшего ученика, старец заклинает неблагословенностью и его умения, которыми он пытался делиться со своими последователями: «И лица у вас хорошие, — говорит он Феликсу и его жене Ольге. — А благословить вас не могу. Пока вы с ним, не могу».
Лжепророческое бремя Пирумова — это метания духа, не сумевшего признать ничего и никого выше себя. В финале он говорит: «… теперь я могу признаться вам в этом, я совершенно не умею умирать, так и не научился». Не знать смерти — значит, не знать себе границ, — мы возвращаемся к фигуре «запредельщика» из романа Крусанова. Герой-пророк, отметающий смерть, как любые силы и законы, полагающие ему предел, участвует в мистерии под названием «Бог умер», где Бог суть прежде всего возможность высшей инстанции смысла и благословения, предельная несомненность, гарант мира, абсолют подлинности. Сила, неподвластная человеку, то есть существующая безотносительно, помимо нашей ловкости или мошенничества. Пирумов — типичный случай последнего века, оскопившего небо. Когда каждый — раз нет иерархии, структуры и формы овладения правдой — может самовольно объявить себя посвященным: пророком, художником, знатоком. Человек последнего века — это лжеученик, чей Люциферов грех обличен в его лжеучительстве, а в итоге — в недостижимости покоя, в неуверенности, неясности его, человеческого, образа.
«Сердце чувствует, дурит ваш маг, балуется», — один из двойников Пирумова в романе, предводитель банды дезертиров, точно улавливает состояние брата по самозваному духу. Реальность ученических душ слишком мало сопротивляется, она непостоянна и несамостоятельна, а значит, слишком эфемерна, чтобы подтвердить существенность Пирумова. «Вся эта история его больше не интересовала. Он жил будущим», — проповедническая деятельность «мага» была не итогом, а только этапом его духовного пути. Наречная проповедь, прочитанная Пирумовым в восемнадцатой главке романа, должна, по мнению и читателей, и героев-учеников, открывать историю передвижной «колонии» Пирумова, а на деле венчает его учительство концом.
В романах Мейлахса, Крусанова и Орехова лжепророк компенсирует обличенную в нем неправду — властью, подменяет знание — силой. Но Левитин решительно пресекает такой ход пророческого сюжета, воплощая идею близости лжепророка к вождизму иначе, косвенно. В одной из главок Пирумов попадает в лапы чекистов и встречает Сталина, абсолют земной силы и власти, с которым, по роману, учился в семинарии. «Он мой друг, он мой брат, свояк, соученик», — Сталин, абсолютный вождь, утвердивший свою правду на крови и кротости многомиллионного стада, мелькает в романе именно только как «брат», угроза пути лжепророка. Самого Пирумова автор ведет мимо, по пути дальнейшего, полномерного, сокрушительного вочеловечения. Как будто валится в яму браво дудевший оркестр — срыв сюжета учительства, который роман открывает и потому до последнего претендует в нем доминировать, придает тексту динамику стремительного, со свистом скатывания в пустоту. И завалил бы Пирумов роман, если бы наравне с ним в произведении не начал развиваться второй, противоположный человеческий тип. В рамках нашей темы Левитин делает решающий выпад против Курсанова: в своем романе он не гасит, а напряженно, до итогового торжества разгоняет линию ученика.
«Ты способностями мир понять хочешь, а тебя любой дурачок опередит, мир смирением познается», — насмешливые слова монастырского старца переключают наше внимание с феномена учительства на путь ученика. Левитин гармонизирует движение романа, дополнив воплощение самости, лидерства, своеволия — олицетворением самоотречения, преданности, послушания. «Сверхъестественной силой Феликс фон Вик не обладал», — первая же фраза романа ставит вторую центральную фигуру романа в оппозицию многосильному «магу».
Феликс фон Вик, офицер в отставке, встречает Пирумова в подходящий момент духовного опустошения, которое предопределило его интерес к будущему учителю. «Полный крах» упований на судьбу музыканта заставляет его мучительно искать иного призвания. Поначалу кажется, будто Феликс следует за Пирумовым по общей логике стада — в желании переложить груз ответственности за свое «я» на плечи пророка. Нельзя не признаться в том, что этот симпатичный, доброжелательный персонаж поначалу вызывает у нас чувство сожаления и даже презрения. Человек, так безболезненно, доверчиво, по-дурацки отдающий во власть едва знакомому ловкачу себя, жену, убеждения, поступки, свою дворянскую, офицерскую, мужскую, наконец, гордость, зримо проигрывает независимому верховоду Пирумову. Но автор недаром наделяет Феликса контрастными эпитетами — «Феликс фон Вик, легкий серьезный человек», контрастными свойствами — огромной силой и кротостью, внушительной наружностью — и склонностью к самоумалению. В предельной униженности, нелепости, самобичевании и сокрушении Левитин вдруг, от противного, находит основу для преображения, высочайшего утверждения человеческого достоинства.