Кухонный бог и его жена

— Я освобожусь где-то около половины шестого, — говорю я Филу.

— Я хочу увидеть африканских слонов! — объявляет Тесса, прыгая на нашу кровать. Она начинает загибать пальцы: — И еще коалу, австралийскую ехидну и горбатого кита.

Мне всегда было интересно, откуда у нее взялась эта привычка перечислять. От меня? От Фила? Из телевизора?

— Правильнее говорить «покажите мне, пожалуйста», — напоминает Тессе отец. — К тому же сомневаюсь, что в зоопарке будут горбатые киты.

Я оборачиваюсь к Клео. Иногда мне кажется, что она растет слишком пассивной в тени своей пробивной старшей сестры.

— А ты кого хочешь увидеть? — мягко спрашиваю я ее.

В поисках ответа дочка рассматривает свои ступни.

— Придурков, — наконец произносит она.

Стоило мне свернуть на аллею Росса, и краски померкли. Меня больше не грели лучи жаркого полуденного солнца, не окружали люди, вышедшие на улочки Чайна-тауна для субботнего шоппинга. В аллее звуки тише и глуше, а свет рассеян и напитан зеленоватыми оттенками листвы.

На правой стороне улицы разместилась старинная цирюльня Ал Фука, который, как я вижу, по-прежнему пользуется машинкой для стрижки висков. Через дорогу все так же расположены ремесленные и семейные товарищества, которые за определенную плату отправляют в Китай ритуальные приношения для поминовения предков. А дальше по улице можно найти витрину, с предложением услуг прорицателя. Написанный от руки плакат в окне гласит: «Лучшие счастливые числа и советы для привлечения удачи». Правда, на двери висит другое объявление: «Не работает».

Когда я прохожу мимо двери, желтые жалюзи на соседнем окне приходят в движение, и за стеклом неожиданно появляется девочка. Она поднимает на меня мрачный взгляд. Я приветственно машу ей, но она не отвечает. Она смотрит на меня как на что-то чужеродное. Именно так я себя здесь и ощущаю.

Я уже дошла до «Торговой компании Сэма Фука», что в паре дверей от цветочного магазина. В витринах видны полки, уставленные сотнями талисманов, фарфором и деревянными статуэтками божеств, приносящих удачу. Я всегда называла этот магазинчик «Лавкой богов». Там всегда продавалась разная мелочь для буддистских похоронных ритуалов: монеты для духов, бумажные украшения, благовония и тому подобное.

— Эй, Перл! — Мистер Хун, владелец лавки, жестами приглашает меня войти. В самом начале нашего знакомства я думала, что его зовут Сэм Фук, раз этим именем называется лавка, и только потом узнала, что на старом кантонском наречии «сэм фук» означает «тройная удача». По словам моей матери, вернее, ее покупателей из Гонконга, это название смахивает на шутку — что-то вроде «Три дурака».

«Я советовала ему сменить вывеску, — рассказывала мама, — чтобы дела и правда пошли на лад. Но он ответил, что у него и так слишком бойкая торговля».

— Здравствуй, Перл! — говорит мистер Хун, когда я вхожу. — Я тут кое-что приготовил для твоей матери, для завтрашних похорон. Передашь ей, ладно?

— Ладно.

И он вручает мне мягкий сверток.

Кажется, это должно означать, что тетушку похоронят в буддистских традициях. Она несколько лет ходила в Первую китайскую баптистскую церковь, но, как и моя мать, ушла оттуда сразу после смерти отца. В общем, я и не думала, что тетушка изменила своим убеждениям. Она не то чтобы была истовой буддисткой, но всегда соблюдала положенные ритуалы для привлечения удачи и отпугивания бед. У нее в гостях я играла с крохотным красным алтарем, на котором стояло изображение китайского божества в рамке. Перед ним были разложены вазочка с благовониями, сделанная из металла, похожего на медь, и приношения в виде апельсинов, сигарет «Лаки Страйк» и миниатюрных бутылочек виски «Джонни Уокер Рэд», которые выпускают специально для продажи в самолетах. Это напоминало мне китайскую версию рождественского вертепа.

Наконец я добралась до цветочного магазина, и вид его вызвал у меня грусть и щемящее чувство узнавания. Он располагается на первом этаже трехэтажного кирпичного здания и занимает пространство, сравнимое с гаражом на одну машину. На окне написано: «Цветочный магазин Дин Хо», — по-английски и по-китайски. Но вывеску трудно заметить — окно находится в некотором углублении и всегда темное, будто магазин закрыт, прямо как сегодня.

Хотя мама с тетушкой Хелен выбрали для своего заведения не самое удачное место, дела идут неплохо. В некотором смысле бизнес даже процветает, хотя за все эти годы хозяйки не сделали почти ничего для его развития.

Я открываю дверь, слышу звон колокольчиков и с первого шага окунаюсь в удушающий аромат гардений. Этот запах у меня всегда ассоциировался с похоронами. Здесь очень мало света: единственная флуоресцентная лампа висит над кассой. Именно там находится моя мама — стоит за прилавком на специальной скамеечке для ног. Чтобы видеть, что же происходит по другую сторону прилавка, на нос водружены дешевые очки для чтения.

Мама быстро говорит по телефону на китайском и нетерпеливыми взмахами руки велит мне войти и подождать. Сегодня узел на ее голове выглядит не так, как обычно: она добавила в него пучок накладных волос, который называет «конским хвостом». Это прическа для особых, торжественных случаев.

По отрывистому тону и обилию гневных междометий («Вух-вух-вух!») я догадываюсь, что она спорит на шанхайском, а не на простом мандаринском диалекте. Значит, дело серьезное. Судя по тому, с какой яростью мама набирает числа на калькуляторе, а потом диктует их в трубку тоном судьи, выносящего обвинение, скорее всего, она говорит с поставщиком. Она нажимает на кассе кнопку «Нет покупки», достает из открывшегося ящичка для наличных сложенный чек, резким движением кисти раскрывает его и зачитывает вслух числа.

— Вух-вух-вух! — убеждает моя мать невидимого собеседника.

В ящичке для наличных обычно хранится только мелочь, или, как говорит мама, «мелочь и прочее». Сам кассовый аппарат не работает. Когда мама и тетушка Хелен купили этот магазинчик со всеми его атрибутами, то довольно быстро обнаружили, что как только в сумме платежа встречается цифра 9, аппарат намертво зависает. Однако выбрасывать сломанную кассу не стали. Сохранили, как пояснила мама, «на всякий случай». Если на них нападут грабители, то они смогут поживиться только четырьмя долларами и пригоршней монет, потому что это вся наличность, которая есть в кассе. Настоящую же выручку держат под прилавком, в чайнике, у которого дважды отбивался носик, но оба раза был приклеен обратно. Сам чайник стоит на электрической плитке, у которой нет сетевого шнура. В общем, я думаю, основная идея заключалась в том, что никому в голову не придет грабить магазин ради глотка холодного чая.

Как-то я сказала матери и тетушке Хелен, что налетчики не поверят, что в магазине всего четыре доллара наличными. Мне казалось, что нужно положить в кассу хотя бы еще двадцатку, чтобы уловка выглядела правдоподобной. Но мама решила, что отдавать грабителю такую солидную сумму расточительно. А тетушка Хелен сказала, что из-за страха потерять эти двадцать долларов будет так нервничать, что в конце концов разболеется, и тогда какой толк от этой уловки?

Я была готова подарить им двадцать долларов из собственных денег, чтобы настоять на своей правоте. Но потом задумалась: а зачем? Сейчас, оглядывая магазин, я пришла к выводу, что мама с тетушкой рассуждали по-своему логично. Кому понадобится грабить магазин, если выручки хватит только на покупку билета на автобус, если потребуется смыться от полицейских? Нет, это место само по себе отлично защищено от грабежа.

Все тот же, что и четверть века назад, серый цементный пол, за долгие годы отполированный ногами. Все та же клейкая пленка на прилавке — с бело-зеленой бамбуковой решеткой по бокам и имитацией древесины на столешнице. Даже телефон, по которому разговаривает мама, остался прежним. Это древний черный аппарат с дисковым набором и шнуром в текстильной оплетке, который не сворачивается в спираль и не растягивается. Стены, некогда выкрашенные в цвет лайма, выцвели и покрылись пятнами, а землетрясение 1989 года украсило их сетью трещин. Для картины полного запустения недостает лишь паутины и плесени.