Страница 1 из 13
РУСАЛКА
Надвигалась гроза. Могучая летняя гроза с беспощадным ливнем и раскатами грома. Небо уже давило свинцовой тяжестью, воздух был парной, словно в бане, а где-то в полях, за дорогой поблескивали иглами молнии. Полянский расположился на веранде, в старом кресле принадлежавшем еще его прабабушке Прасковье Кузьминичной. За чашкой крепко заваренного чая он вновь решил перечитать свои вчерашние записи. Николай Полянский мыслил себя писателем, однако его попытки занять достойное место на литературном поприще до сих пор не увенчались успехом. Небольшие памфлеты и фельетоны газеты иногда брали на публикацию, но вот создать что-то поистине монументальное у Полянского не получалось. Писатель как-то разродился романом, но перечитав его, нашел творение настолько скверным, что рукопись тотчас же полетела в печь. Молодой литератор внезапно решил писать сказки, и приехал в деревню- черпать вдохновение в народном фольклоре. На кануне вечером он аккуратно законспектировал в тетрадь услышанные от нескольких крестьян поверья и сказания. Особенно заинтересовали Полянского многочисленные духи, обитавшие как оказалось в самых разных и неожиданных местах – помимо домового, свои потусторонние обитальцы существуют и у конюшен, овчарен, лесных чащ, прудов, полей, болот и озер. Есть где разгуляться фантазии, – размышлял писатель.
Тем временем крупные капли дождя вовсю начали барабанить по крыше, и в считанные секунды из разверзшейся небесной хляби хлынул безудержный ливень. До сидящего на веранде Полянского долетали брызги от стекавших с крыши потоков. Он стряхнул с тетради дождевую воду и, отодвинув кресло подальше от крыльца, продолжил чтение.
Вот, к примеру, водяной. Его не раз видели опрошенные писателем крестьяне. Правда одни утверждали, что дух обитает исключительно в стоячей воде, и похож на крупную жабу, другие клялись, что существо являлось им на Купалу в реках и являло собой старца с покрытой зеленой ряской бородкой, а третьи описывали хозяина вод, как гигантскую рыбину, обитающую на самом дне, поглядеть на которую можно лишь глубоко занырнув в озеро.
Особенно впечатлил Полянского рассказ старика Онуфрия о банном духе. Крестьянин клялся и божился, что его первую супружницу до смерти запарил банник. Долго изводил проклятый семью Онуфрия – переворачивал кадки с водой, крал веники и даже чуть было не спалил всю баню. Крестьяне решили задобрить духа и оставляли ему гостинцы- краюху ржаного хлеба и кружку кваса. Тот сперва утихомирился, но не прошло и полугода, как взялся за старое, да с еще большей охотой. Вызвали дьячка, тот окропил парную святой водой, и банник вновь пропал на несколько месяцев. Однако на страстной седмице, в чистый четверг Онуфрий нашел в бане бездыханную жену и сразу смекнул кто отправил супругу на тот свет.
Все это было записано в тетради писателя, и сейчас, попивая чай, он озадаченно размышлял о том, как лучше преподнести читателю эту историю – в сатирическом ключе или как страшную сказку в гоголевском духе.
А гроза тем временем прекратилась. Лишь с ветвей раскидистой липы, росшей возле от веранды, продолжало капать на крышу. Повеяло сырой землей, свежей зеленью и потревоженными ливнем цветами. Полянский очень любил этот старый, заросший сорняками сад. С ранней весны и до поздней осени здесь бушевала разномастная растительность, стаями вились пчелы, порхали бабочки, и пахло одновременно свежо и пряно. Нынче вовсю цвели жасминовые кусты, распустились пионы, табак и туберозы. Дождь посбивал у цветов лепестки, но на подходе зрели уже свежие бутоны. Писатель, глядя на все это садовое великолепие, даже задумался о том, не посвятить ли ему себя пейзажной прозе, воспевая майский птичий гомон и печальное осеннее увядание. Однако, немного поразмыслив, решил вернуться к сказкам и фольклору.
Раздумья Полянского были внезапно прерваны появившейся на веранде тетушкой Евдокией.
– Ох, как лило то, как лило – прямо светопреставленье! – запричитала пожилая женщина, – и пионы все изничтожились.
Писатель ничего не ответил. Он молча вдыхал свежий, насыщенный приятными ароматами воздух и любовался закатными лучами солнца, светившими сквозь густую липовую листву.
– Вечереет, – Евдокия подошла к облетевшим цветам и сокрушенно покачала головой. – Все как есть опали. Я Лукерье приказала самовар ставить, так что ты Коленька, не уходи, попей со мной чаю.
Коленька сегодня уходить и не собирался, уж больно не хотелось блуждать по огромным лужам и месить грязь. Вот завтра, если день выдастся жарким, к вечеру земля подсохнет и можно снова наведаться к крестьянам, да поспрашивать еще о духах и поверьях.
– А Вы встречали когда-нибудь домового, тетушка? – неожиданно для самого себя спросил Полянский.
– Да Господь с тобой, Коленька! Это ж грех великий в такую несусветицу веровать. Уж не язычница же я какая-то! – с негодованием ответила женщина.
– А случалось ли Вам видеть что-нибудь потустороннее? – не унимался писатель.
– Ох, случалось. Дядюшка твой, покойничек, аккурат на сороковой день как преставился, так и явился мне в зеркале. Попрощаться, видать, приходил. Упокой, Господи, душу раба твоего Алексия, прости ему все прегрешения вольныя и невольныя, – Евдокия набожно перекрестилась. – А ты чего спрашиваешь? Уж не привиделся ли кто тебе?
– Я тетушка рассказ пишу, про народные поверья и потусторонние явления.
– Глупости какие! – раздосадовано произнесла старушка.
Лукерья вынесла на веранду дымящийся самовар. На столе уже стояли разномастные лакомства – смородиновое и вишневое варенье в креманках, орехи в липовом меду, засахаренная клюква, посадская коврижка, белевская пастила. Полянский с удовольствием принялся за еду, а в саду уже начали сгущаться сумерки. Затрещали в густой траве сверчки, повеяло вечерней прохладой. Тетушка Евдокия озябла и велела Лукерье принести пуховую шаль, а сама попивая чай из фарфоровой чашки задумчиво сказала:
– Покойнички то они часто являются с того света. Бывает привидится тебе маменька усопшая или кухарка еще у прабабки служившая, а ты и не знаешь – снится оно или наяву.
– А мне никогда не приходилось видеть мертвецов, – рассеяно сообщил писатель.
– Так ты молодой еще, мало кого схоронил на своем веку. Вот в том году сосед наш. Иван Ильич – возьми, да и застрелись. Страшная смерть! Греховная. Так он, не отпетый, дважды являлся мне. Вот в этом самом саду его видела – стоял у оградки и смотрел на меня, взгляд – жуткий, невидящий. Осенила я себя крестным знамением, так видение и исчезло. А через неделю снова показался – на кладбище, бродил за воротами. За воротами его и схоронили. Ты, Коленька, если увидишь не упокоенную душу – сразу крестись и твори молитву.
Тем временем почти совсем стемнело, а ветер усилился. Где-то вдалеке, на западе, небо еще светлело кобальтом, а с востока наступала аспидная тьма. Евдокия, совсем продрогнув, ушла в дом, а Полянский все никак не мог надышаться пряной свежестью летней ночи. Откуда-то со стороны леса послышался отдаленный девичий смех, и как показалось писателю, промелькнул между деревьями белый сарафан.
Полянский улыбнулся молодому крестьянскому задору, которому не страшны темнота и раскисшая от дождя земля, и отправился спать.
Утром, после пробуждения Николаю ужасно не хотелось подниматься с кровати – так бы и лежал, глядя как солнечные лучи, проходя сквозь ажурную занавеску рисуют на полу затейливые узоры. За окном неугомонно щебетали птицы, пахло старым деревом, луговой травой и липовым цветом. Откинувшись на приподнятую подушку, Полянский вновь принялся изучать свои записи. Слишком мало их было даже для небольшой сказки. Однако времени еще предостаточно- он дал себе сроку до сентября.