Любовь сама выбирает

Но больше он никогда так с ней не обращался. Ни один из них не возвращался ни к тому, что произошло, ни к горьким словам, сказанным утром. Вместо этого, по молчаливому соглашению, они провели медовый месяц как обычный отпуск. Плавали, осматривали достопримечательности, торговались на рынке и дегустировали африканские деликатесы в ресторане – словом, вели себя как и все другие туристы.

Днем он, казалось, превращался в того Габриеля, которого она всегда знала, так что ей удавалось расслабиться и даже с приятностью проводить время. Но она знала, что наступит ночь и она будет ворочаться одна в огромной кровати, прислушиваясь к тихому шелесту вентилятора на потолке и спрашивая себя, спит ли Габриель.

В их последнюю ночь на острове он в конце концов сблизился с ней опять. На этот раз касался ее мягко, почти неощутимо. Когда он вошел в нее, боли не было, но она неподвижно лежала в его объятиях, желая ответить, разделить с ним этот интимный секрет, но не решаясь. Ведь он сам признал это ошибкой, то есть по-настоящему не хотел ее. Ему требовалась сексуальная разрядка, и рядом было доступное женское тело. Осознание этого держало ее в напряжении, которое не могло снять вежливое, контролируемое совокупление по обязанности.

В какой-то момент она услышала его тихий вопрос: «Ты хочешь, чтобы я остановился?» – и свой чопорный ответ: «Нет, все в порядке, правда». На мгновение он застыл, глядя на нее, а потом закрыл глаза и продолжил движение навстречу оргазму.

Дома было легче, по крайней мере они старались не оставаться наедине друг с другом. Но возникли другие проблемы – почти жгучий интерес Синтии к их отношениям и веселые шутки Лайонела по поводу внуков.

Если бы они были влюблены, принадлежали друг другу душевно и физически, то могли бы отвечать тоже шутками. А так Джоанну это очень смущало, а Габриель держал свои мысли при себе.

Он начал оставаться на ночь в Лондоне, и ей приходилось придумывать предлоги, почему она не с ним. А когда он лежал с ней в кровати, которую они делили ради соблюдения приличий, она полночи не спала, боясь, что муж до нее дотронется, остальные полночи злилась оттого, что он просто желал ей «спокойной ночи», отворачивался и моментально засыпал.

Когда его не было, она смотрела в темноту и представляла его стройное обнаженное тело, склонявшееся над какой-то другой женщиной. Здравый смысл подсказывал болезненную догадку, что должна быть другая женщина. Габриель не был убежденным холостяком, а перерывы между их так называемыми занятиями любовью становились все длиннее.

С болезненной яркостью она вспомнила самый последний случай. Они ездили на вечеринку – кто-то отмечал двадцать первый день рождения, и она выпила слишком много шампанского, отчего ее комплексы заснули. Она смеялась, флиртовала и танцевала, как вдруг заметила, что Габриель, прислонившись к стене со стаканом в руке, наблюдает за ней. Она даже споткнулась, ожидая его неодобрения, но потом заметила легкую улыбку и оценивающий взгляд из-под полуприкрытых век. Она засмеялась в ответ и закружилась так, что юбка поднялась, обнажая ее стройные ноги. Оказавшись к нему лицом, она послала ему воздушный поцелуй и увидела, как он поднял стакан в молчаливом салюте.

Когда они ехали домой, Джоанна сбросила туфли на высоких каблуках, опустилась ниже на сиденье и склонила голову ему на плечо. Габриель против ее ожиданий не отодвинулся, и она притихла, наблюдая за пролетающими живыми изгородями, гладя щекой гладкую шелковую ткань его пиджака и напевая обрывки мелодии, под которую она танцевала.

Они не разговаривали, и это создавало ощущение интимности, будто слова были не нужны. Или, как она думала потом, будто они были во сне.

Вернувшись в поместье, Габриель припарковался перед главным входом и обошел машину, чтобы открыть Джоанне дверцу. Она шарила ногой под сиденьем.

– Я потеряла туфлю.

– Поищешь завтра.

– Но гравий…

Он подхватил ее на руки, не дав договорить, и понес по каменным ступенькам в дом. Вопреки предположениям Джоанны он не отпустил ее в холле, но продолжал идти, сначала по лестнице, затем по галерее прямо в спальню.

Она почувствовала, как неожиданно сердце ее пустилось вскачь. Шампанское уже перестало действовать, поэтому возбуждение было разбавлено страхом.

Габриель пронес ее через комнату, положил на кровать и лег на прогнувшийся матрас. Какой-то момент он лежал рядом с ней, повернув ее лицо к себе, и пристально смотрел на нее сверкающими глазами, как будто заглядывал в душу. Окружавшая их тишина сгустилась, мерцающий свет затененных ламп плясал вокруг них.

У Джоанны внутри все дрожало, голова кружилась от ожидания. Она подняла руку, погладила его щеку кончиками пальцев и почувствовала его нерешительность; темное лицо оставалось непроницаемым, а стройное тело напряглось. В этот момент она вспомнила горькую правду об их браке и поняла, что уступить этим сладким, могущественным токам в ее крови, притянуть его в свои объятия, впустить в свое тело – значит только все невыносимо усложнить.

Потому что в сущности ничего не изменилось. При этой мысли горло ее сжалось. Он повеселился на вечеринке сегодня вечером, и для него естественно закончить вечер традиционным способом, вот и все.

Я… я не дам волю своему желанию. Мне не вынести такой боли – всю оставшуюся жизнь ждать его, нуждаться в нем и терпеть фиаско. Хранить преданность. Есть лучший выход. По крайней мере спасти остатки гордости.

Она резко оттолкнула мужа. Он дотронулся до нее и мягко, почти жалобно сказал:

– Джоанна…

– И… извини, я не очень хорошо себя чувствую, – вскрикнула она срывающимся голосом, соскользнула с кровати и, прижав руку ко рту, бросилась в ванную, заперев за собой дверь. Если она и слукавила, то чуточку. Ей было плохо оттого, что она предала саму себя.

Включив кран в раковине, она плеснула воду на лицо и запястья, спустила воду в туалете и вышла из ванной, приложив к губам бумажную салфетку.

Габриель стоял у окна и смотрел в темноту. Он обернулся и, подняв брови, окинул ее взглядом. Джоанна робко улыбнулась ему.

– Это ужасно, должно быть, шампанское.

– Естественно. В конце концов, от чего еще могло взбунтоваться твое тело.

Она остановилась, чувствуя себя неловко под его пристальным взглядом.

– Надеюсь, ты никогда не собиралась стать актрисой. У тебя почти нет способностей, – продолжил он небрежно.

Она почувствовала, как краска поползла по лицу.

– Я… не понимаю, о чем ты говоришь.

– О твоем недавнем выступлении в роли умирающего лебедя, – сказал он насмешливо. – Но тебе больше не придется опускаться до таких недостойных уловок, чтобы держать меня на расстоянии. Этого вполне достаточно.

Он сделал паузу и презрительно оглядел ее своими темно-желтыми глазами.

– Думаю, что удружу нам обоим, найдя себе какое-то другое развлечение.

И он прошел мимо нее к двери.

– Я возвращаюсь в Лондон. Можешь сказать отцу, что у меня встреча рано утром, или придумай любую другую историю. Это больше не имеет значения. – Его улыбка обожгла холодом. – Прощай, моя сладкая женушка.

Джоанна ошеломленно поняла, что стоит посередине комнаты с закрытыми глазами и плотно прижатыми к ушам руками, как будто это помогло бы ей теперь, два года спустя, избавиться от воспоминания о той ночи и таким образом уменьшить боль.

Напрасные мечты. С возвращением Габриеля все начнется сначала. Послезавтра, сказал Генри Фортескью. Через сорок восемь часов состоится их встреча. Но есть в этом и положительная сторона: пройдет сорок восемь часов – и начнется официальное расторжение их брака.

Надо оставить письмо на столе, чтобы он его нашел. Джоанна медленно огляделась вокруг. Возможно, она больше никогда не войдет в эту комнату. Этот дом больше не ее. Нужно переехать, подумала она. Переехать и жить дальше. Жить своей жизнью.

И какой бы фурор ни вызвало возвращение Габриеля, оставались еще прозаические дела, которые надо закончить.