Страница 6 из 14
– Брюхо тут ни при чем-с. Оно и было у меня, да я его в больнице потерял. Судите сами: целый месяц на овсянке вылежал. А теперь на купеческих хороших хлебах я его живо наем. Опять же, ежели пару пива в день припустить…
– Ну а физиономия?
– И на физиономию вы теперь не смотрите. Долго ли щеки нагулять? Мне ежели длинные бакены остричь и чиновничью колбаску на скулах сформировать, то я совсем мордашка. Все дело в том, какое выпучение глаз делать, ну а мы уж это туго знаем. На даче летом изволите живать?
– Живем.
– Ну и отлично-с. Вы только посмотрите тогда, как я буду во фраке и белом галстуке за воротами стоять – от посланнического лакея не отличите. Ногу вперед, а голову кверху… Все дело в сноровке.
– Постой, постой… А голос? Мы так трафим – как в господских домах.
– Голос у меня, что твоя труба. Дозвольте сейчас крикнуть: «Карету графа Трусова!»
– Зачем же чужое имя? А ты рявкни так: «Карету Рублевкина! Семен, подавай!»
– Карету Рублевкина! Семен, подавай! – закричал лакей.
– Ох, ох, оглушил совсем! – замотала головой купчиха.
На крик прибежала горничная и остановилась в недоумении.
– Ну чего, дура, глаза выпучила? – сказал купец. – Пошла вон! Нешто ты Семен?
– Кучера Семена прикажете позвать?
– Пошла, говорю, вон! Голос ничего, – обратился купец снова к лакею. – Одно вот только: насчет телесного сложения меня сумнение берет.
– Насчет телесного сложения будьте покойны. Оно будет к лету. Купеческие хлеба – не господские.
– Ну, то-то. Ведь лакей – не кучер. Ему ватную поддевку под фрак не наденешь, подушку в брюхо не сунешь. Ты толокно попробуй есть. Ежели буду замечать, что полнеешь, – ливрею тебе с запасцем сошью, а нет, так уж не прогневайся: в шею.
– Заслужим-с. Супругу вашу сопровождать будем в лучшем виде. Мы к этому склонны.
– Да куда меня сопровождать-то? Я только в баню… а то сидьма дома сижу, – вставила слово купчиха. – Вот разве ко всенощной…
– Мавра Потаповна, не возражай, коли умного говорить не можешь, – остановил ее муж. – Ну а как же цена? Сколько тебе жалованья? – спросил он лакея.
– Керосин и свечи сами будете закупать? – задал тот в свою очередь вопрос.
– Это, брат, я завсегда сам закупаю.
– Часто ли у вас картежная игра бывает?
Купец покосился.
– Ты думаешь насчет драки? Нет, у нас насчет этого благородно, разнимать не придется, – сказал он. – У нас дом обстоятельный. Постукают по три рубля, да и разойдутся мирно.
– Нет, я не к тому-с. А что лакею от карт барыш, ежели по два рубля карты поставлять.
– За карты я себе на икру да на сига удерживаю.
– Себе? Помилуйте, да это конфуз. Вот уж в господских домах этого не делают.
– Не рассуждай, братец. Этого я не люблю. Ну да уж так и быть: будешь тело нагуливать, так я тебе за твое старание и карточный доход отдам. А в карты у нас играют каждую неделю.
Лакей задумался.
– Коли ежели без керосину и без свечей, то двадцать рублей в месяц и горячее отсыпное.
– Фю-фю! – просвистел купец. – Тяжело поднимаешь, авось домой не донесешь. Я думал, рубликов десять или двенадцать. У меня в лабазе молодцы по двадцати рублей получают.
– Молодцы нам не указ-с. Они без образования, а мы всякую деликатность знаем. Теперича у вас салфетка на тарелку блином кладется, а мы из нее сейчас конверт сделаем или пирамиду с рогами. Сортировка гостей тоже нам известна. Опять же, и насчет просителев: кого принять, кого в шею. Это мы тоже знаем. Я вам, сударь, такую методу заведу, что дом-то на графскую ногу поставлю.
– Ой?! А не врешь?
– Да уж будьте покойны. И супруге вашей расскажу, как с собой графини поступают. Пущай собачку заведут – совсем иная ступня у них будет. Какое вино после какой еды пить – это нам тоже известно.
– Ну, так вот что, Антиподист: ты за пятнадцать рублей на графский фасон заводку-то мне сделай. А что насчет горячего – у нас чаем хоть обливайся.
– Обидно, сударь, коли кто в графском доме за двадцать живал, с купеческого пятнадцать взять. Вы уж двадцать-то рублей положьте. Ну что вам пять целковых? На куль овса полтину накинул – десять кулей и пять целковых. А уж довольны останетесь. Мы и вас-то графом соорудим.
– Ну ладно. Только с молодцами не якшаться, вина им не приносить, горничную не трогать.
– Что нам ваши молодцы – помилуйте! У нас графский управляющий кум, а насчет горничной, нам женский пол – хоть бы его и век не было. Когда переезжать прикажете?
– Постой. Не можешь ли ты Иваном или Федором зваться? Нам Иваны как-то больше ко двору приходятся.
– Сделайте одолжение. Тут разницы не состоит.
– Ну так будь ты Иван и переезжай к нам во вторник, в легкий день, – закончил купец.
Лакей поклонился.
Свет Яблочкова
Угол Гостиного двора, выходящий к часовне, где стоят саечники, освещен электрической свечой Яблочкова. Естественное дело, что это зрелище собрало народ. Все дивуются новинке.
– Поди ж ты, как народ ухищряется! – восклицает пожилой извозчик. – Разбери теперича, что тут горит: огарок не огарок, кислота не кислота, и масла не видать.
– Лектричество, – поясняет ему саечник, сторожил Гостиного двора. – С начала поста его тут мастерили, а вот теперь вышло дозволение от начальства – зажгли.
– Ну а что такое лектричество? Какой состав оно в себе содержит?
– Да разный. Тут и тюлений жир, надо полагать, и скипидар, а больше дух от них. Газ – это кислота, а лектричество – дух, наподобие пара. Там внутри Гостиного на важне машина устроена – вот его по проволокам и накачивают сюда.
– Верно, богатые купцы балуются, вот и все, – делает догадку молодой извозчик. – Им чтоб люминация была. Это они до смерти любят, особливо как подкутят. Я вот тут как-то возил одного хмельного с барышней на Крестовский, так он что сделал? Вынес бутылку с шампанским из трактира под полой, поставил ее на снег, да и зажег пробку. А сам смотрит да гогочет от радости. Барышня тоже в ладоши хлопает. Потом, как это прогорела у них пробка, хлопнула, фонтал брызнул, и выпили остальное из горла. И меня потчевали. Пососал и я. Да что, только слава, что дорогое вино, а забористости никакой.
– Совсем не тот коленкор толкуешь, – ввязывается в разговор чуйка. – Там лиминация с хмельных глаз, а здесь как бы заманка: дескать, к нам пожалуйте, у нас новое лектричество горит. Ну, покупатель и пойдет на манер как бы в театр. Оно и в некоторых лавках тут у купцов горит, которые побойчее и со сноровкой. Вон и у Погребова зажгли. Чудак-человек, будешь и лектричеством к себе заманивать, коли захочешь осетрину-то с хреном вместо трески есть. Ноне времена для торговли тугие. Все сжались. Иной бы жене платочек… а тут эти самые деньги на шестигривенную марку надо. Нынче куда бы не сунулся – сейчас марку подавай. Ну и на домовладельцев тяготы пришли с этим самым мусорным очищением. И купил бы жене бархату на пальто к празднику, а взаместо пальта-то в помойную яму жертвует, потому пущай лучше женина шкура старым пальтом будет прикрыта, нежели мужу за несоблюдение чистоты на дворе в тюрьме сидеть.
– Это так, это действительно, – ободряет чуйку купец в енотовой шубе. – На нас, апраксинцев-то, только слава, а и гостинодворцы ту же механику строят. Разница только та, что мы ручным действием да языкочесальной словесностью покупателя к себе в лавку затаскиваем, а здесь лектричеством. У нас первое дело молодец кричит: «Бумазеи, коленкору, ситцу, миткалю вам не надо ли» и цап его за рукав, а здесь лектричество смотреть зовут. Иной стоит на холоду-то, смотрит, да и думает: дай лучше в теплую лавку зайду и в тепле поближе посмотрю, что за лектричество такое, а зашел – тут ему и карачун, заневолю что-нибудь купит, коли он человек деликатный. Да и хороший приказчик без покупки из лавки не выпустит. Сейчас это раскинет перед ним материи и как пить даст – навяжет. А ежели с покупателем жена навязалась на лектричество смотреть, то по своей женской слабости мужа-то в лучшем виде выпотрошит: и того надо, и другого, и третьего. Ведь у бабы глаз завидущ. Тут уж муж садись и пиши письмо в деревню к родителям: «Что, дескать, так и так, сотенная бумажка приказала долго жить».