Страница 6 из 15
Несмотря на яростное внутрипартийное соперничество, Ленин испытывал к этому человеку глубокую привязанность и любовь, которые он сохранил до последних дней своей жизни. Да и сама их жизнь переплелась в такой причудливый и трагический клубок, что распутать его даже и теперь, когда из запасников истории к нам возвращаются спрятанные звенья, не так-то просто. Нетерпимость первых лет революции требовала раскалывать, рвать, резать. Но рвать чаще всего приходилось по живому.
Ю. О. Мартов выехал из России в конце сентября 1920 года. Он был уже тяжело болен. Путь его лежал вначале на Ревель поездом, потом до Штеттина пароходом. Он не бежал, не переходил нелегально границу, не беспокоился при проверке документов: и заграничный паспорт, и мандаты у него были «чистые». Но, хотя целью поездки значилось — участие в съезде Независимой социал-демократической партии Германии, всем — и отъезжающему, и провожающим — было ясно, что назад ему пути не будет. Политика «военного коммунизма» с милитаризацией труда, продразверсткой, противниками которой выступали сторонники Мартова, до последнего предела обострила отношения меньшевиков с большевиками. Говоря об «очередных задачах Советской власти», Владимир Ильич провозглашает, что «от трудовой повинности в применении к богатым Советская власть должна будет перейти, а вернее, одновременно должна будет поставить на очередь задачу применения соответственных принципов к большинству трудящихся, рабочих и крестьян».
Такого рода ориентиры не могли не сказаться на отношении рабочих к большевикам. В Ижевске в 1918 году при выборах в Советы большевики получили лишь 22 из 170 мандатов. Крестьянские восстания, начавшиеся после введения продразверстки (в 20 губерниях Центральной России за год ВЧК насчитала 245 крупных мятежей) к 20-му году фактически выливаются в крестьянскую войну. В принятой в мае 1920 года Тамбовским губернским съездом трудового крестьянства программе снова фигурирует созыв Учредительного собрания, разогнанного большевиками в 1918 году. Крестьянские отряды Поволжья требуют отмены колхозов, свободы торговли, роспуска учреждений РКП (б), как «вредных для трудового народа». В воззвании Тобольского штаба восставших говорилось: «Коммунисты говорят, что Советская власть не может быть без коммунистов. Почему? Разве мы не можем выбрать в Советы беспартийных? Да здравствует народная Советская власть!» Против хлеборобов используются регулярные части Красной Армии во главе с лучшими военачальниками — Тухачевским, Фрунзе, Буденным, Якиром, Тюленевым, Уборевичем. Война против крестьян пагубно сказывается на продовольственном снабжении городов. На фоне хозяйственной разрухи и террора ширится разочарование рабочих и в результатах революции, и в большевистских Советах, и в профсоюзах.
Численность последних (там, где еще не введено обязательное вступление) резко падает. Петроградский союз металлистов, имевший в декабре 1917 года 183000 членов, к началу 1918 года насчитывал не более 70000. Почти вдвое сократился и союз металлистов в Москве. Профсоюзы начинают покидать даже ломовые извозчики: в Москве число членов этого профсоюза съехало с 1000 до 200 человек.
В этой обстановке меньшевики делают попытку активизировать свою работу. Возникает идея создать параллельно Советам, где большевики в основном уже монополизировали власть (там, где это не удавалось, Советы разгонялись, например, в Ярославле, Тамбове, Бологом), Собрания уполномоченных от фабрик и заводов. Меньшевики действуют легально. Собрания уполномоченных проходят в Петрограде, в Москве, Туле, Харькове, Самаре, Екатеринославе, причем среди делегатов весьма высок процент беспартийных рабочих. Летом 1918 года движение уполномоченных обретает широкий размах. На волне этого успеха рождается идея Всероссийского съезда Собраний уполномоченных.
Меньшевики не имеют целью вытеснить большевиков из коридоров власти. Понимая ограниченность возможностей, они ставят более скромную задачу: «созвать свободно выбранную конференцию всех рабочих и всех партий, которые имеют приверженцев в рабочем классе… заставить большевиков прислушаться к голосу самого рабочего класса».
Первая Всероссийская конференция уполномоченных от фабрик и заводов назначается на 20 июня 1918 года. Отклик, который это движение получает в пролетарской массе, настораживает большевиков: они усматривают опасную для себя тенденцию меньшевизации России. В Москве и Петрограде в качестве превентивной меры против забастовок проводятся массовые аресты меньшевиков. В июне 1918 года меньшевистский ЦК подводит итоги разгрома партии:
«Почти везде закрыты наши газеты. Центральные наши органы в Петрограде и Москве („Новый луч“ и „Время“) закрыты… В провинции газеты сохранились в 5–6 более глухих углах. Закрытие газет вызвало тоже политические забастовки (Тула, Екатеринодар, Луганск). Попытки судить газеты вызвали бурные манифестации в Новониколаевске в Западной Сибири, в Харькове, Одессе… В Харькове процесс „Социал-демократа“ не состоялся, потому что угрожающий вид собравшихся тысяч рабочих заставил судей разбежаться. После этих опытов решили больше не судить нас, а закрывать газеты административным порядком. Процессы, начатые против Мартова, Дана, Мартынова и других, так и остаются неразобранными… Мы ждем доведения террора до последних границ. В заседании ЦИК уже говорилось о необходимости взять Мартова, Дана и других „заложниками“…»
«Институт» заложничества был естественным порождением политики «военного коммунизма». Брали в заложники крестьян, чтобы выгрести из деревни спрятанный хлеб, буржуазию и городскую интеллигенцию, чтобы стимулировать работы по расчистке железных дорог и заготовке дров. Но то были «классово чуждые элементы». Во время Кронштадтского восстания заложничество распространили на семьи тех, кто в 1917 году был передовым отрядом восставших: в Петрограде брали жен и детей кронштадтских матросов и офицеров. С конца 1920 года постановлением Совета Народных Комиссаров было разрешено брать в заложники недавних товарищей по борьбе с царизмом — русских социал-демократов. В. Короленко, с нескрываемым разочарованием наблюдавший плоды революции, за которую боролись поколения русских интеллигентов, писал Максиму Горькому: «История когда-нибудь отметит, что с искренними революционерами и социалистами большевистская революция расправлялась теми же методами, как и царский режим».
К концу 1920 года громы и молнии уже летят в адрес «его величества рабочего класса».
«Да разве это рабочие бастуют? Настоящих рабочих в Петербурге нет: они ушли на фронт, на продовольственную работу — и т. д. А это все — сволочь, шкурники, лавочники, затесавшиеся во время войны на фабрики…» Такое «марксистское» объяснение перерождения рабочего класса давал один из членов Петроградского исполкома. Рабочие, переставшие быть сознательными, никак не хотят воспринимать бухаринского рассуждения о том, что «принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью… является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».
На «концентрированное насилие» большевиков, на бухаринскую формулу «в революции побеждает тот, кто другому череп проломит», рабочие и часть сохранивших независимость профсоюзов отвечают стачками. Совсем не случайно, что именно в этот период возникает знаменитая дискуссия о профсоюзах. Троцкий откровенно призывает превратить их в приводные ремни государства. Меньшевики отстаивают независимость профдвижения. Влияние меньшевиков и эсеров на заводах и фабриках начинает быстро расти. Когда в Москве на митинге в честь рабочей делегации из Англии выступил находившийся уже в подполье (за ним безуспешно охотилась ЧК) лидер эсеров Виктор Чернов, зал устроил ему бурную овацию.
Меньшевики тем не менее уже не рассчитывают на долю власти: политическая монополия большевиков к этому времени безраздельна. Но там, где предоставляется возможность сказать правду об отклонении революции от ее идеалов, они делают это, идут на риск, расплачиваясь арестами и тюрьмой. В декабре 1920 года на Восьмом съезде Советов меньшевики и эсеры имели последнюю возможность выступить свободно, и они требуют немедленной отмены продразверстки. В это же время с протестом против продолжения разрушительного эксперимента над Россией в резких тонах выступил М. Горький.