Тогда в Иудее…

– Ты из Рима? – спросил Пантер, когда он и Коммоний медленно шли в тени колоннады, наслаждаясь относительной прохладой.

– Да, – ответил Коммоний.

– И где ты там жил?

– В квартале Матери Венеры, на улице с тем же названием.

– Это на Авентина?

– Да, нас называли венеренсес. А ты? Ты тоже из Рима?

– Из Рима, только я жил в маленькой комнатке на Субуре, недалеко от префекта, там, где висели окровавленные плети, которыми стегали преступников. Да, да, – продолжил примпил в ответ на удивленный взгляд Коммония. – Я из тех, кого называют пролетарии, из тех, чье имущество – дети и ничего другого. Моя мать – завивальщица волос, а точнее, – шлюха. Меня она родила от кого-то из своих клиентов, которым завивала не только волосы. Так что по отцу я, может быть, патриций, только папочка остался неизвестным. А, может быть, моя мамаша и сама точно не знала, от кого я. Так что я пошел в стипендиарии, чтобы не сдохнуть от голода или дурной болезни. И в Рим я не вернусь. Мать, наверное, умерла, другой родни у меня нет. Отслужу и поселюсь где-нибудь у моря, подальше от городов и границ. Может быть, в Иберии: там, говорят, еще выделяют земли ветеранам.

В канцелярии бенефициарий доложил молодому трибуну, на которого он, помимо воли, смотрел несколько свысока, что, согласно распорядку, на ночь караулы удвоены. Им сообщен пароль – «Марс» и отзыв – «Invictus»77. На завтра, если не поступит каких-либо приказов из претория, назначены физические упражнения, пока стоит утренняя прохлада, а после обеда, он (бенефициарий) рекомендовал бы назначить упражнения с оружием. Марк молча согласился и, покинув прохладную канцелярию, отправился проверять посты. На самом деле ему хотелось осмотреть дворец. Он вышел на широкий двор, вымощенный каменными плитами.

Собственно, дворец Ирода состоял из двух зданий: северного и южного, соединенных колоннадами. С западной стороны дворец от городской стены отделяла узкая глубокая долина, по которой шла тропа. Вдоль тропы располагались небольшие пруды, хранившие запасы воды. От края платформы, на которой находился дворец, скала круто обрывалась вниз почти отвесно, синие тени лежали на ее острых выступах. Около бассейна перед южным дворцом Рубеллий увидел управляющего. Тот стоял возле мраморного парапета и следил, как двое слуг в одних набедренных повязках чистили бассейн, укладывая в корзины грязно-серый ил. Заметив молодого офицера, смотритель, что-то приказал слугам и пошел навстречу Рубеллию. Не доходя двух шагов, он склонил в приветствии голову и почтительно спросил:

– Господин хочет осмотреть дворец? Я могу проводить, если господин пожелает. Черные глаза этого невысокого, плотного иудея смотрели по-доброму, и Марк согласился. Управитель повел молодого офицера к южной части дворца, зеркально повторяющей северную.

Это было трехэтажное здание с красно-бурой черепичной крышей, скошенной внутрь, и просторным имплювием. Стены были гладко оштукатурены и покрыты белой краской. Они миновали портик, увенчанный башней, и оказались в просторном зале с гладкими стенами, лишенными каких-либо украшений. В центре зала, ближе к южной стене, меж двух широких и высоких окон на возвышении из тесаных камней стояло огромное кресло.

– Тронный зал царя Ирода, – спокойным, бесстрастным голосом проговорил управляющий. Марк, как и многие римляне, интересовался только тем, что происходит в самом городе. О том, что творилось на окраинах империи, он знал очень мало или совсем ничего не знал. Зал не произвел на молодого Рубеллия никакого впечатления.

– Ирод был вашим царем? – спросил он.

– Да, – так же бесстрастно ответил управляющий, – здесь он и умер. Говорят, на этом троне.

– Прямо на троне? – удивился Марк.

– Я знаю только то, что слышал от других. Когда умер Ирод, меня не было во дворце, да и не могло быть. Я тогда был юношей, но мой отец уже служил здесь, правда, на очень незначительной должности. И он рассказывал то, что слышал от других. Ирод в последние годы очень болел. Тело покрылось гнойными нарывами: он испытывал сильный зуд, и его постоянно обтирали губками, смоченными соленой водой. Еще говорят, что его мучили боли в низу живота. Такие боли, что царь иногда даже был как бы не в себе. В один из дней он попросил дать ему яблоко, и, когда слуга принес его, Ирод приказал подать нож, чтобы очистить яблоко, ведь у царя почти не осталось зубов, и кожура была для него слишком твердой. Слуга принес серебряный нож. Ирод сделал вид, что чистит яблоко, а потом размахнулся и со всей силой вонзил нож в низ живота, туда, где болело, словно он хотел убить боль. Нанеся удар, царь закричал и лишился чувств. Слуги, которые не успели удержать руку Ирода, а может быть, и не захотели – разное толкуют – позвали придворного лекаря, но к вечеру Ирод умер.

Все это управитель изложил тем же спокойным тоном, словно повторял не раз сказанное.

– Иудеи жалели о смерти царя? – спросил Марк.

Управитель ничего не ответил, и его полное, обрамленное аккуратно подстриженной бородой лицо осталось спокойным.

– В прошлый и позапрошлый год здесь останавливался господин префект, но в этом году он предпочел поселиться в претории, что в крепости Антония, – помолчав, проговорил управитель.

– Он жил в этой части дворца или там, где расположилась моя ала? – вновь задал вопрос Марк.

– Нет, господин префект занимал эту половину дворца, и я тоже рассказывал ему о царе Ироде, – скучным голосом проговорил управитель. – Господин префект даже посидел на троне и сказал, что понимает Ирода и даже сочувствует ему.

– Почему?

– Я не знаю мыслей господина префекта. Наверху есть личные покои царя и царицы Мариамны. Но это пустые комнаты: мебель вывезли, оружие, которое висело на стене спальни, – тоже, остались только голые стены.

Молодой Рубеллий не стал смотреть на пустые стены царских покоев. Он поблагодарил управителя и покинул дворец.

Во дворе, похожем на площадь, его встретил полуденный жар. Солдаты под командованием декурионов отрабатывали навыки боя в пешем строю. На красных солдатских туниках темнели пятна пота. У восточной колоннады всадники, назначенные в ночной патруль, проверяли оружие и снаряжение, слышалось шорканье оселка о металл. Приземистый, широкоплечий баттав, бывший у себя в деревне кузнецом, правил острия спат. Около солдат прохаживался Коммоний с видом человека не знающего, зачем его сюда поставили. Иногда он останавливался, смотрел на солдат и молча шел дальше. Около бассейна, уже вычищенного слугами, расположилась декурия, назначенная на кухню. Оттуда до молодого трибуна долетал звук зернотерок. Солдаты мололи крупу для ужина. День шел на исход – первый день иной жизни римского всадника Марка Рубеллия.

Глава 8

Малх – доверенный слуга Иосифа, посланный им к Дровяным воротам узнать, что же там всё-таки произошло, вернулся в дом наси в шестом часу дня. Слуга побывал у Дровяных ворот, послушал рассказы, которыми делились торговцы, но толком узнать ничего не смог. Каждый рассказчик отстаивал свою версию и доказывал ее с пеной у рта. Малх даже обратился к начальнику римского караула у ворот, положив в широкую ладонь легионера серебряный денарий. Монета сделала декуриона словоохотливым, но, кроме того, что проклятые богами дети собак иудеи убили римлянина, тот ничего сказать не мог. Единственное, что точно узнал слуга Иосифа, – это то, что арестованы два человека и отправлены в тюрьму претория. Одному инсургенту удалось убежать. Декурион говорил, зло выплевывая слова. Он заверил Малха, что хоть сейчас готов перерезать всех иудейских собак, толкущихся у ворот. Слуга Иосифа отошел от пышущего гневом легионера, который продолжал уже в одиночестве ругать иудеев, мешая латинские и арамейские бранные слова. На Малха декурион смотрел как на своего.

Тот был непохож на иудея, да и не был он иудеем. Слуга Иосифа скорее походил на ветерана, получившего отставку. Удлинённое бритое лицо, покрытое темным загаром, прямой нос, большие серые глаза и светлые, коротко подстриженные волосы говорили о том, что Малх был дальним потомком македонского солдата, осевшего после войны на Востоке. Он родился и вырос в Гадаре, городе, входившем в Декаполис области городов, населенных греками. Его родной дом стоял на берегу Гиеромакса – древней, как мир, реки, чьи мутные воды мешались с теплой соленой водой из источников, бьющих из-под земли. Отец Малха владел двумя такими источниками. Расширив их и обложив края камнем, отец превратил источники в два небольших бассейна, поставил рядом с ними две невысокие статуи Асклепия и Гигеи, вытесанные местным скульптором, поэтому у Асклепия – Эскулапа получились только посох и змея. Сам же Асклепий больше походил на бродягу, нежели на бога врачевания. Гигею скульптор изобразил сидящей на камне и держащей на коленях змею. Левая грудь богини была обнажена, и скульптор придал ей такие размеры, что больные, принимавшие лечебные ванны, смотрели на нее не отрываясь. Отец лечил людей, не получив и малой толики медицинских знаний, и, хотя он уверял, что его прадед был Асклепиадотом, врачевал он, опираясь на здравый смысл и природную сметливость. Так как некоторые больные выздоравливали, а смерть остальных объяснялась волей богов и слепотой Парок78, то у отца не было проблемы с пациентами. Брал он недорого и потому был популярным лекарем. Старшего брата Малха тоже отдали в учение к врачу. Грек, прослуживший пятнадцать лет военным врачом в легионах и осевший по окончании службы в Гадаре, согласился учить брата за весьма умеренную плату. А Малх? Он не хотел быть врачом, не хотел прожить всю жизнь у подножья холма, на котором располагалась крепость Гадары. Он ходил к учителю, но науки не увлекли его. Малха манил огромный мир, полный странных вещей и неограниченных возможностей. Таинственность мира за границей Гадары привлекала его. Сын лекаря не боялся неизвестности, наоборот, именно неизвестность манила его. Он любил слушать разговоры отца с пациентами, когда те прели в горячей воде бассейнов. Среди них были и отставные легионеры, и солдаты аксилии, служившие не только в Сирии, но и видевшие пески африканских пустынь и густые леса германских земель. Среди них был один совсем дряхлый старик, который при Августе служил в далекой Британии, лежащей, по словам ветерана, на самом краю Ойкумены. Армия не привлекала Малха своей дисциплиной и зачастую привязанностью к одному месту. Он хотел чего-то другого. Чего? Он и сам толком не знал. Отец, видя нежелание младшего сына следовать по его пути тем более, что старший, окончив учение, стал верным помощником, отпустил младшего странствовать. Отец дал Малху новую халамиду, дорожную суму из грубой кожи, длинный нож и два десятка денариев и сказал на прощание:

77

Invictus – мифический герой, который всегда побеждает.

78

Па́рки (лат. Parcae) – три богини судьбы в древнеримской мифологии. Соответствовали мойрам в древнегреческой мифологии:

Нона (лат. Nona) – тянет пряжу, прядя нить человеческой жизни (то же что мойра Клото),

Децима (лат. Decima) – наматывает кудель на веретено, распределяя судьбу (то же что мойра Лахесис),

Морта (лат. Morta) – перерезает нить, заканчивая жизнь человека (то же что мойра Атропос).