Страница 27 из 31
– Ну, пойдём! Вдвоём не так страшно.
– Да чего страшно-то? Ты же не в театральное училище поступать собираешься.
– Всё равно боюсь.
– Ладно, пойдём, посмотрим, что там за кружок.
После занятий мы направились в актовый зал, где уже было человек тридцать – в основном девчонки. У сцены лицом к залу стоял невысокий молодой мужчина с иссиня-чёрной бородой. Он оглядывал пришедших большими, живыми тёмно-карими, почти чёрными глазами, покусывая ярко-красные, чувственные губы. Когда поток желающих попробовать себя в лицедействе иссяк, он обратился к залу:
– Меня зовут Владимир Александрович Аравин. Я режиссёр русского драматического театра имени Лермонтова и руководитель вашей будущей студии.
После этих слов он сообщил нам, что будет отбирать самых способных, и, указав на одну из девочек, сказал:
– Вот вы, поднимитесь на сцену.
Девчонка нерешительно направилась к сцене, на которой стоял длинный стол и несколько стульев, оставшихся после вчерашнего общего комсомольского собрания.
Режиссёр предложил девочке прочесть стихотворение. Пока она, смущаясь и краснея, читала «Мороз и солнце, день чудесный», я наклонилась к Гульжанке и прошептала:
– Я стихи читать не умею, пожалуй, смоюсь.
– Ты думаешь, другие умеют? Сама же говорила, что нас не в театральное принимают!
Владимир Александрович прослушивал одного за другим – кого-то отсеивал сразу, кому-то предлагал сплясать или спеть и даже сыграть какую-нибудь сценку типа:
– Представьте, что вы хотите познакомиться с девушкой. Я девушка. Ну, вперёд!
Дошла очередь и до меня. Я вышла на сцену в каком-то изменённом состоянии, которое, тем не менее, трудно было назвать обычным волнением. Я как бы отрешилась от всего, и перестала ощущать свой и так наилегчайший вес.
В качестве стихотворения я прочла знаменитый монолог из «Гамлета» в переводе Пастернака. А как же иначе? Читать «с выражением» не старалась, потому что не умела. Но режиссёр меня не отмёл с порога, наверное, ему понравилось, что я, в отличие от остальных, выбрала то, чего не было в школьной программе, и продвинулась гораздо дальше всемирно известных слов: «Быть, или не быть». После того, как я меланхолично закончила:
он выдержал долгую паузу, внимательно изучая меня с ног до головы (именно в таком порядке), а потом пригласил на сцену двух девочек, усадил их на стулья и предложил мне сесть между ними и затянуть песню, а они должны были подхватить – вроде три деревенские подруги зимним вечерком скучают у окна. И я затянула:
Девчонки посмотрели на меня с ужасом и подхватили: «А-а-а-а-а…». Не обращая внимания на их замешательство, я продолжила:
– подпели мне девушки.
Режиссёр смеялся долго и заразительно – до слёз, а потом сказал:
– Офелия, не видите, девушки слова забыли. Может быть, что-нибудь более популярное споёте?
Певица из меня никакая, а уж запевала – тем более. Когда в школьных походах ребята пели «Ну, что, мой друг молчишь?» или «Бригантину», я предпочитала молча слушать или подпевала очень тихим голосом. А тут, ничтоже сумняшеся, целых два куплета соло выдала! И раз уж меня после этого со сцены не прогнали, почему бы ни спеть «на бис»? «Во поле берёзонька стояла» мы спели дружно и, я бы сказала, задушевно.
Когда мы долюлюкали до конца, Владимир Александрович отпустил одну из девчонок, второй велел сесть за стол, а мне сказал:
– Это ваш декан. Вы эдакий правдоискатель. Пришли ругаться по поводу… В общем, сами придумайте, по какому поводу вы к ней пришли ругаться.
Я зашла за кулису, выскочила из-за неё как ошпаренная, решительным шагом подошла к столу, стукнула по нему кулаком и возмущённо произнесла:
– Пётр Гурьянович!
– Стоп! Ещё раз. Перед вами женщина? Ну, так и обращайтесь к ней как к женщине!
Я вернулась за кулису, опять выскочила, опять стукнула по столу кулаком и возмущённо произнесла:
– Пётр Гурьянович!
– Всё, спасибо. Как ваша фамилия?
Так я стала студийкой. А Гульжанку не приняли. У неё был дефект речи: звук «с» она пришепётывала, а «л» произносила как «в». Я слышала, как режиссёр по её поводу тихо, как бы про себя, произнёс:
– Рот полон дикции.
Когда популярные актёры в своих интервью на вопрос «Почему вы решили стать артистом?», отвечают: «Я никогда и не думал о театре/кино, а мой друг решил поступать в театральный и меня пригласил за компанию; он не поступил, а меня приняли», я им не верила. Ну да, не мечтали! Просто рисуются. После своего неожиданного успеха я поняла, что такое вполне возможно. Я, действительно, об актёрской карьере никогда не мечтала, правда, в отношении себя у меня не было никаких иллюзий даже после того, как меня в студию приняли. Уверена, что в настоящее театральное училище я никогда бы не поступила, хотя с дикцией у меня было всё в порядке.
В результате отбора в студии осталось семь девочек, а дефицитных мальчиков режиссёр принял всех пятерых.
На первом же занятии Владимир Александрович сказал, что сначала он будет обучать нас актёрскому мастерству, и только потом мы начнём репетировать пьесу известного советского драматурга Хмелика «Пузырьки». Название пьесы нам сразу понравилось, и мы с ходу окрестили нашу студию «Пузырьками».
Владимир Александрович начал с упражнений по ритмике, потом, после притопов и прихлопов, мы занимались сценическим движением, после чего он предложил нам перейти к беспредметным действиям.
– А что это такое? – спросил Витя Сторыгин.
– Пантомима, по-вашему.
– А-а-а, понятно.
– Кто первый хочет что-нибудь показать? Неверова? Ну, давай.
Я вышла на сцену и показала немудрёный клоунский этюд на тему зашивания дырки на брюках, которую обнаружила уже после того, как эти брюки надела. Дырка оказалась на заднице, я решила брюк не снимать, и зашить дырку прямо на себе. Понарошку вдела длиннющую нитку в иголку и, вертясь волчком и устремляясь за бесконечной ниткой, кое-как зашила дырку. Получилось смешно. Владимир Александрович смеялся вместе со всеми и меня похвалил. Придумывать сюжеты беспредметных действий мне нравилось, поэтому я на каждое занятие приносила что-нибудь новенькое, и однажды показала пантомиму «Подсолнух».
Сюжет этого этюда был таков: человек сажает в землю семечко, и, присев на корточки, ждёт, когда же из него что-нибудь вырастет. Вдруг он видит, что из земли появляется маленький росток – тут я сама становлюсь этим ростком и начинаю медленно-медленно распрямляться, как будто расту, одновременно руками изображая, как на стебле один за другим появляются листья и, наконец, распускается цветок. Молодой подсолнух колышется на ветру, радуется солнцу. Я снова человек: любуюсь цветком, а затем срываю его. Потом я опять цветок, но уже вянущий по типу умирающего лебедя. Когда несчастный подсолнух окончательно испустил дух, ВА (так мы своего педагога между собой называли) посмотрел на меня восхищённым взглядом. Я почувствовала приятный жар в теле и уплыла в горние выси. После томительной паузы, которую ВА умел держать мастерски, он произнёс взволнованным голосом:
– Вы видели?! Вы видели? Как она руками растущие листья показала!