Лабиринты чувств

Ольга спохватилась, что неплохо было бы поинтересоваться и делами сестры:

— А ты как тут без меня? Все в трудах? Какой еще сенсацией осчастливишь человечество?

Юлька невольно положила ладонь на живот, все еще девичьи плоский и упругий:

— Ну… есть одна сенсация на подходе. Только этот замысел не дозрел, его еще выносить надо.

— Вынашивай-вынашивай, пчелка ты моя трудолюбивая! — Ольга не поняла подтекста, а Юлька вдаваться в подробности не стала. — Но отдыхать тоже надо. Может, составишь мне компанию?

— А ты опять куда-то собралась?

— Ага. В Серебряный Бор. Хочу вступить в общество натуристов.

— Это еще что такое?

— Что-то вроде партии зеленых. Они борются за здоровый природный образ жизни.

— Н-да, это тебе не помешало бы. А как именно они борются?

— Да голышом ходят!

— Ты про нудистский пляж, что ли, говоришь? Господи, а я сразу и не врубилась.

— Конечно! Про что же еще! Ты только глянь, — задрала она коротенькую юбочку, которая и так ничего не прикрывала. — какой у меня загар! Из Анталии. А ведь он скоро сойдет! Надо успеть кому-то продемонстрировать. Нельзя упускать время! Пошли, Юльчик, прямо сейчас, а?

— Мне-то нечего демонстрировать, я по Анталиям не каталась.

— Да уж, ты вся белая, как глиста. Вот как раз и загоришь! Московский загар иногда тоже смотрится неплохо.

Юлька покачала головой:

— Некогда.

Не объяснять же сестре, что в последнее время ей тяжело долго находиться на солнце! Даже на улицах Юля старалась теперь по возможности перейти на теневую сторону.

— Подумай хорошенько! — продолжала уламывать Олька. — Там в Серебряном Бору, мужиков — тьма-тьмущая. И все голые: сразу видно, кто на что способен.

— Ты мужчин только по одному признаку оцениваешь?

— Но этот признак немаловажен!

— А представь: пришло время уходить с пляжа, он одевается, и выясняется, что это бомж в лохмотьях! И жить ему негде. Он там, на берегу, и ночует.

— Да… — задумалась Ольга. — Облом.

Но тут же воодушевилась снова:

— А что! Пока тепло, можно и на берегу пожить… если признак в порядке. Не пугайся, бомжей сюда приводить не буду. — И она без всякого перехода спросила: — У тебя холодная заварка есть?

— В кухне, в чайничке. Пойди, попей.

— Не! Мне для примочки, на глаз.

На этот раз Юлька была рада возвращению сестры.

Теперь все чаще хотелось остаться вечерком дома, вытянуться на диване перед телевизором, задрав на валик ноги, которые почему-то начали опухать. А одной тоскливо…

Ольга болтает без умолку о всякой чепухе, и становится легче. Кроме того, она бегает за продуктами, стирает и убирает в квартире: соскучилась по домашним делам за период своих романтических и не слишком романтических похождений.

Это ненадолго, конечно, но все же…

Семейство Кузнецовых на август отправилось к Лидиной матери в деревню, и никто не дергал нервы.

Иногда за вечерним чаем Василий Павлович составлял двойняшкам компанию, наигрывая на аккордеоне что-нибудь из времен своей юности. И девушки предавались приятной грусти, слушая ностальгические довоенные мелодии.

В такие минуты Юльке ужасно хотелось поделиться с сестрой своей тайной. Огромной маленькой тайной, с каждой неделей — счет ведь теперь велся на недели — становящейся все больше и ощутимее. В состоянии общего лирического размягчения казалось, что Оля должна понять ее.

Но в последний момент Юля каждый раз пугалась и — продолжала молчать.

Надо было регулярно ходить на консультации к доктору, однако Юлька все оттягивала. Не могла отделаться от воспоминаний о той страшной очереди в районном роддоме и емкости, наполненной густым красным месивом.

Кроме того, вовсе не хотелось вновь встретиться с этой омерзительной врачихой в обручальном кольце, столкнуться с ее презрительным, неприязненным взглядом.

Юля находила себе оправдания, чтобы вновь и вновь отложить визит к врачу: некогда, некогда, некогда! Надо увеличивать, ежедневно и ежечасно, спрятанную под диванным матрасом стопочку накоплений. Товары для новорожденных так дороги, а ей ведь никто не дарит золотых колье с бриллиантами…

— Оська, прекрати брыкаться! Имей совесть! Предутренний сон и так неспокоен, а тут еще сестра толкает прямо в живот. Разметалась, видите ли! Гимнастка! Юлька протянула руку, чтобы отпихнуть двойняшку, но… нащупала только прохладную простыню. Она села на диване, озираясь. Оля мирно посапывала, как ей и положено, на раскладушке.

А брыкаться продолжали.

Только не снаружи, а изнутри.

— Синичкина Ю. В.? Взрослая женщина, а такая безответственная! Да чего с вас взять, рожают, понимаешь, от чужих мужей… Почему столько времени не являлись на осмотры? Вот, получите направление на УЗИ. — Врачиха, сверкнув обручальным кольцом, швырнула ей бумажку.

Медсестра, мышка-Маша, жалобно посмотрела на Юльку, словно хотела извиниться за гинеколога.

Когда работаешь со словом, трудно удержаться от речевых ассоциаций.

УЗИ — УЗЫ. Кровные узы. Узы дружбы или долга. То, что накрепко привязывает людей друг к другу…

Но отсюда же — и обуза, и обуздать…

Сейчас это загадочное УЗИ — ультразвуковое исследование — высветит кого-то, eщe не родившегося, но уже живого активного, кто будет навсегда связан с Юлией узами родства. Но не обузой, ни в коем случае! Слышишь, маленький?

«А я в свою очередь приложу все усилия, чтобы не быть обузой для тебя. Честное слово, я не стану занудной мамашей, которая ограничивает сына в каждом движении! — пообещала она. — А что, если ты не сын, а дочь? Чего гадать: говорят, УЗИ определяет пол ребенка. Вот сейчас и узнаем…»

— Ну что, Синичкина, любопытно? — за аппаратом УЗИ сидел лысый веселый мужчина.

— А вы как думаете?

— А чего мне думать, я и так вижу всю твою подноготную.

— Так вы под ногтями исследуете или где?

— Под ногтями микробы, а дети, как говорят поэты, под сердцем. Сочинят же! Матка — и под сердцем! С анатомией у них, видать, слабовато. А может, сердечки у них начали в пятки уходить.

— У поэтов — не знаю, а у меня уже уходит. Не тяните! Что там? Кто там? Мальчик? Девочка?

— Ишь, шустрая! Они не так повернулись, чтоб разглядеть.

— Кто — они?

— Двойняшки твои, кто!

— Что… в самом деле?!

— Я тут, по-твоему, шутки шучу? Тебе гинеколог не сказала разве?

— Она меня сразу к вам направила.

— Ну вы, бабы, даете! — Лысый захохотал. — Тогда поверь моему опыту: одно из двух. Либо двое Синичкиных-мальчиков, либо двое Синичкиных-девочек.

«Нет, не так, — подумала Юлька. — Два Джефферсона».

— Что замолчала? Сомневаешься? Погляди сама!

Экран медицинского аппарата выглядел точь-в-точь как привычный Юльке телевизионный. И на нем, по идее, сейчас тоже демонстрировалось ее произведение. Может быть, главное произведение ее жизни. Ее будущий шедевр.

Но автору этой сенсационной передачи было видно только одно: какие-то смутные силуэты дышат и пульсируют. Впрочем, пульсируют ровно и слаженно. Кажется, они не собираются драться, как, по маминым рассказам, дрались еще до рождения Олька и Юлька.

Беременная женщина не могла оторвать глаз от мерцающего экрана. Заглянуть в собственное будущее — разве это не волшебно? И пускай все объясняется достижениями компьютерной техники и хитроумным сочетанием микросхем, а все равно — чудо. Они еще только в проекте, два маленьких человека, но их уже можно увидеть. Настоящих. Живых.

Юля напрягла свое журналистское воображение, и ей представилась пара розовых голубоглазых малышей. Они танцевали дуэтом, крепко взявшись за руки. Оба были в памперсах и… в респектабельных дорогих галстуках, какие любил носить Венечка Джефферсон, их отец…

Юля понятия не имела, что сейчас мистера Джефферсона никто не называет мистером и он одет отнюдь не в дорогой костюм-тройку от лучшего кутюрье…