Страница 1 из 9

Спецзона для бывших

Наумов Александр Аронович

Александр Наумов

Спецзона для бывших

Вместо пролога

Старенький компьютер в редакции районной газеты небольшого сибирского городка достался мне в наследство от предшественника – журналиста «со стажем», которого не так давно проводили на заслуженный отдых. Человек он был, что называется, вполне заурядный, писавший немного и, кажется, весьма бестолково, как отзывались теперь о нем его же бывшие коллеги. Да и сам он, похоже, не питал на свой счет иллюзий, поскольку на рабочем столе в его компьютере была заведена всего одна папка с творческими материалами, да и те не отличались разнообразием – в папке были одни интервью. К тому же мой предшественник был искушенным педантом, поскольку все его материалы были озаглавлены не иначе как «Интервью-5», «Интервью-6» или «Интервью-7». И таких интервью в папке оказалось сорок два! Заканчивалась папка еще более оригинальным файлом «Послесловие автора», что меня, безусловно, заинтриговало. Поспешно открыв файл, я прочитал следующее: «Итак, все интервью закончены, обработаны, собраны в один текст, и я отчетливо теперь понимаю, что они никогда не будут опубликованы. Никогда. Потому что герои этой рукописи на самом деле антигерои. Они преступники, негодяи, злодеи, получившие по заслугам. Они отбывают длительные срока за особо тяжкие преступления в колонии строгого режима для бывших сотрудников силовых структур. Этих людей нельзя назвать обычными осужденными. В своей прошлой жизни они достигли определенного положения, социального статуса, достатка. И вдруг – зона. Нары в два яруса. Бирка на груди. И одинаковая для всех пайка в столовой. По этапу в спецзону прибывают заключенные со всей России. Ни в одной другой стране мира подобной колонии не существует. Таких заключенных везде содержат на общих основаниях с другими заключенными. И только в России за ними прочно закрепился статус: б/с – бывший сотрудник, или просто – бывший. А в средствах массовой информации к ним прочно прилипло еще одно определение: «оборотни в погонах». С конца 90-х годов тема таких «оборотней» в буквальном смысле будоражит российское общество. О них пишут в газетах, говорят по радио, снимают сюжеты на телеканалах. Проблему исследуют аналитики, приводятся различные точки зрения, кроме… точки зрения самих обвиняемых. Моя рукопись восполняет этот пробел. Впрочем, сомневаюсь, что нынешнее общество готово слушать осужденных… Так зачем же я писал эту книгу? Зачем лелеял мечту о массовых тиражах? И о рецензиях в прессе? Хотя, конечно, куда же без рецензий-то… И без массовых тиражей… Но теперь я уже не знаю, зачем вводил себя в заблуждение. Зачем лгал самому себе. Зачем писал «на корзину», в стол, про запас. Стоп! Возможно, я действительно писал в стол, для будущих поколений читателей. В таком случае, мне обязательно нужно пояснить им, далеким потомкам, при каких же обстоятельства родилась эта странная (для нашего времени) рукопись. Итак, начну обо всем по-порядку.

Все началось с обычного редакционного задания. Главный редактор поручил мне 4 сентября 20… года написать репортаж из местной колонии. Через КПП зоны я прошел 5 сентября под присмотром сопровождающего сотрудника. Когда мы вышли на плац, и я с оправданным любопытством начал оглядываться по сторонам, неожиданно громко раздался пронзительный вой сирены. Словно по команде, с разных сторон залаяли собаки. Мимо нас пробежали несколько сотрудников. Лица их были слегка озадачены, как бывают озадаченными лица людей, столкнувшихся с неизвестностью. Да и мой добровольный гид тоже заметно занервничал и быстро направился к одному из зданий. Я поспешил за ним. По крутой металлической лестнице, похожей на пожарный спуск, мы поднялись на второй этаж. Сотрудник толкнул дверь с кривой табличкой «Нарядная». И мы оказались в тесном и душном помещении.

Нарядчиком был здоровый и краснолицый зэк по фамилии Мурашов, о чем сообщала бирка на его груди. Сотрудник сказал ему:

– Значит так, Ефрем, проведи журналиста по зоне. Заведи в отряды. Если возникнут вопросы, то расскажи, поясни, короче, сам сообразишь, что можно говорить и чего нельзя. Кстати, можешь рассказать и свою историю. Потом прочитаешь про себя в местной газете. Ну, что, ты все понял?

Краснолицый кивнул. Сотрудник вышел. Сирена перестала выть. За окном нарядной кто-то громко и гнусаво захохотал. Опять послышался топот ног, потом глухой удар и чье-то невнятное бормотание. Наконец, все стихло.

– Так-так, значит, вы журналист, – неприятно осклабился Мурашов. – Семь лет сижу в этой зоне, и за семь лет – вы первый журналист в колонии. Как вы сюда попали?

Пожав плечами, я пробормотал:

– Через КПП.

Нарядчик опять осклабился.

– И о чем же собираетесь писать?

– О жизни в колонии.

Из горла нарядчика вдруг вырвался неприятный короткий смешок. В углу нарядной стояла ширма, за которой все время что-то двигалось. После смеха нарядчика ширма опять зашевелилась. Взмахнув руками, нарядчик вдруг резко ткнул пальцем в какую-то книгу на своем рабочем столе:

– Вот здесь уже давно все написано.

Указанное издание оказалось словарем уголовной лексики с подписью на внутренней стороне обложки: «Ефрему Леонидовичу для расширения и без того широкого кругозора в этой области».

– В свое время эту занятную книжку мне подарил прокурор области, – пояснил нарядчик. – Разве мог я тогда предположить, что уголовный жаргон придется изучать не по книге. А на строгом режиме. Сменив костюм на робу с биркой.

Как оказалось, Мурашов занимал должность помощника прокурора в одной из районных прокуратур в Забайкалье. Однажды к нему пришли «лица в штатском» и предложили поехать вместе с ними.

– Они показали мне свои красные корочки, проводили в машину и отвезли в следственный изолятор.

Неделю его держали в одиночке, а когда решили перевести в общую камеру, приготовили «сюрприз».

– В камере находилось двадцать два человека. Среди них замечаю несколько знакомых лиц, начинаю перебирать в памяти, где же раньше встречал их… Как вдруг – гром среди ясного неба! – отчетливо сознаю, что троих заключенных в свое время я сам отправил в тюрьму, – сказав это, Ефрем морщится, словно от зубной боли. – Все трое – бывшие милиционеры, которых я самолично арестовывал. Ситуация?! Ну, думаю, двум смертям не бывать…

Первое, что он услышал, было:

– Раздевайся!

Замешкавшись, он стал блуждать взглядом по сокамерникам. Пытаясь разглядеть в их лицах серьезность намерений. Как вдруг услышал новый приказ:

– Трусы тоже не забудь снять!

Потом один из заключенных подбежал к нему и стал внимательно оглядывать с головы до ног.

– Все чисто, вшей нет, – подытожил осматривавший.

Новичку разрешили одеться.

…Скомкав мысли, Ефрем смотрит в окно, за которым – гнетущий пейзаж колонии. Серые стены, подпирающие такие же серые крыши. Полоска асфальта вдоль выбеленного забора.

– Кто знает, как поступит в той или иной ситуации, – медленно произносит он, отворачиваясь от окна. – Вон Леха в первый день чуть драться не полез… Алексей! Расскажи журналисту про свой первый тюремный день.

За ширмой опять началось движение. А потом раздался приглушенный голос:

– Чего рассказать-то?

– Да ты выйди сюда, Алеша, – позвал Мурашов.

У бывшего спецназовца Алексея есть орден Мужества, привезенный с чеченской войны. Сообщив об этом факте, Мурашов счел нужным пояснить:

– Судья сказала ему на суде: «Ты привык убивать на войне! Ты стал убивать и потом, вернувшись домой!» Верно, Алексей, привык ты убивать-то? – последние слова Мурашов произнес с особенной интонацией, очевидно, намекавшей на какой-то прежний разговор.

– Но это же не так, – из-за ширмы выглядывает высокий и скуластый парень, подходит к столу, и в подтверждение слов припечатывает к столу тяжелый кулак. – Не так все было…