Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 18

Таисья не смогла по весомым причинам начать поход вместе со всеми из Грушки. С нею условились соединиться по пути, в Янтарном – в точке сборки всех позвонков нашего отряда-хребта, на время распавшегося под воздействием центробежной силищи обстоятельств.

Цель похода равна сумме шкурных целей каждого из его участников. Она равна добыче. И тут не суть важно, рейд это по тылам противника в поисках «языка» или завоевательное шествие с попутной этнографической заготовкой скальпов и энтомолого-ботаническим сбором бабочек и цветов для гербария.

Важно то, ради чего люди готовы сносить тяготы и лишения скитаний за тридевять земель от отчего дома. Ради чего-то очень-очень важного. Того, без чего человеку ни минуты покоя. Иначе Берингу, Беллинсгаузену, Колумбу и Магеллану, Пантагрюэлю с Панургом, Осе с Кисой, охотнику Томпсону с доктором Гонзо, или Веничке с заветным чемоданчиком не взбрело бы, очертя голову, подвергаясь сонму опасностей, бороздить просторы морей, океанов, гор, лесов и долин, железных дорог и асфальтовых.

Таков и пример абиссинского анабасиса русских вольных людей и поэтов – открытого, словно бутылка шампанского, с цирком и фейерверком – и обернувшегося настоящей эфиопской эпопеей. С подачи отряда терских казаков под началом Ашинова предпринятая попытка основать в Абиссинии колонию Новая Москва завершилась шумным провалом, однако уже смекалистый кубанец Машков немало продвинулся не только в устроении русского плацдарма на черном континенте, но и в военном, духовном и прочем житейском единении христиан чёрных и белых.

Случайно ли, что вожди эфиопских походов генерал Артамонов и есаул Кубанского казачьего войска Леонтьев были земляки, уроженцы русского Нового Света – Херсонской губернии, куда до революции со всем уездным скарбом включался и Парадизовск? Кубанское казачье войско проистекало из казачества Черноморского, одно время подвизавшегося в Нистрении, куда, в свою очередь, было переселено по указу Екатерины Великой из бульбовского улья – истока Запорожской сечи.

Леонтьев – создатель эфиопской армии и друг негуса Менелика II – привечал Александра Булатовича на финише его небывалого верблюжьего ралли-рейда через горы абиссинской пустыни. Какая нелегкая подстегнула Булатовича – в ту пору блистательного гусара, а позже – иеросхимонаха, духовного вождя имяславцев, наконец, гусара-схимонаха в «Двенадцати стульях» – отмахать в раскаленных песках 350 вёрст из Джибути в Харэр за три дня и 18 часов, тем самым поставив рекорд, немыслимый на все времена для чёрных христианских собратьев?

Какое томление толкало его на поиск устья реки Омо, где после нашлись останки первого человека? Поэт Гумилёв в детстве зачитывался путевыми очерками Булатовича, бредил в воображении Африкой, а позже пылкий жар абиссинской мечты воплотил в двух эфиопских походах.

Или африканская жажда, что вела Гумилева, проистекала от других сочинений – поэтических, напитанных солнцем русской поэзии, которое, как известно, абиссинских корней?

Как бы в истоке ни было, а в устье поэт проследовал торными маршрутами Булатовича и Леонтьева (тоже, кстати, Николая Степановича), подружился с Хайле Селассие – будущим императором чёрного православия, воспетым Бобом Марли железным львом Сиона, – и выпил с прямым потомком царя Соломона и царицы Савской ящик вермута.

Стоит всё-таки предположить виновником эфиопской эпопеи без вины виноватого Пушкина. (Впрочем, гений, как заведено, изначально виновен во всём, что случается под русской луной.) Иначе как объяснить, что главу абиссинского анабасиса было суждено завершить поэту Владимиру Нарбуту – другу и сотоварищу Гумилева по акмеизму, соседу-приятелю Булатовича по малороссийской помещичьей жизни.

Незабываемое забудется прежде, чем высохнут моря, и лишь тебя не проглотят чудища, желтая Эфиопская заря!

Каждому своё. Кто на что учился. Кому моря и чудища, кому руно и перо жар-птицы, кому – Елена Прекрасная или белобрысая дьяволица с рыжими ресницами и косой от затылка до попы, или вот – сабинянки, кому – проливы, полюса и материки, кому – пружины сюжета из распотрошённого стула. Суть не меняется. Руно – для аргонавтов, князь Игорь – для Ярославны в Путивле на забрале, Иерусалим – для крестоносцев, царевна – для Стеньки Разина, пролив – для Беринга. Пролив – та же царевна. Открыл, считай – добыл.

В походе цель общая и, в то же время, у каждого своя. Вот у ахейцев из всего списка царей-кораблей-журавлей лишь у Менелая личное полностью совпадало с общественным. Елена Прекрасная. Показательно, что её домогался добыть и Фауст, находясь совершенно в другом походе. И в данном случае можно предположить, что две бесконечные параллельные всё-таки пересеклись.





Страсть движет походами. Одни хотят обрести неведомое, а другие – то, что потеряли. И кто из них более страстен? «Хоти невозможного» или «нельзя хотеть невозможного»? Загадка Ормо, как сырная плесень, изъела мой плавленый мозг по пути в Хрустовую. Ведь и утерянное обретается заново. И Менелай жаждал вернуть Елену еще и потому, что Прекрасной обладал другой. В одну Елену нельзя войти дважды.

Конечно, для серьезного дела отбирают лучших из лучших. Мы провидцы задним числом. Зная только теперь, а вернее, догадываясь о замысле Ормо, понимаю его старания. Ведь если не понимаю, считай – меня как бы и нет, и говорить не о чем. Но всё же, и в Грушке, и по направлению к Окнице, наше сборище на пушечный выстрел отстояло от отряда космонавтов или аргонавтов-спецназовцев. Наличествовала ли во всей этой затее хоть малая толика толка? А, если грубо по теме, – что с нас было понту?

Одно теперь можно заявить авторитетно: у каждого участника похода за рыбой был свой интерес. Ну и что? Что в том зазорного? Был ли зазор в целях, кои преследовали капитан Ахав и моряк Измаил, в составе одной команды одного корабля преследуя одного белого кита?

Был и, притом, преогромный. Ведь и наш Кандидат набирал в свою бытность команду из рыбарей. Не зря Ефрем Сирин глаголет: пришли рыбаки и победили. Правда, до Победы премного пришлось претерпеть, примерно как в поприще от развалин Сталинградского тракторного завода до развалин Рейхстага. Ведь и Кандидат тернистой порою горшки обжигал, в смысле – плотничал. Отсюда, обожжённою щепками глиной, и вылепливается вопрос вопросович вопросов: зачем?

Зачем весь этот сыр-бор, плавленый сырок, изъеденный плесенью загадок? Неужто сам бы не справился? И эта полундра для малого стада, спасайся, кто может? Что в спасаемых спасателю?

Теперь только я понимаю, что во многом об этом пункт № 1 устава товарищества садовод и виноградарей «Огород» в разделе «Задачи и цели»:

1. Уравновесить созерцательную жизнь и братско- сестринский диалог.

Это всё Ормины штучки. Вольно распоряжаться чужими идеями. И чужими девушками. Что можно о нём сказать? Себе он не принадлежал, но безмолвным своим измышлениям. Это Вара, рука его левая, шуица, постоянно прижимала к уху мобильник, а потом обзавелась блютузом, и, плюс, всю дорогу ноутбук – аськи, скайпы, соцсети, почтовые ящики, и т. д. и т. п.

Ормо ни разу не видел не то, что за клавиатурой, но даже с мобильным телефоном в руках. А, между тем, не покидала уверенность, конспирологическая по содержанию: он, именно он кукловод, что дёргал за ниточки, сплетал, как заправский рыбак, эти все виртуальные сети. Или паук? Одно слово – ловец. И молча. И в скайпе Вара с кем-то своё обычное: да-да, нет-нет, а он поодаль, чтобы в камеру не попадать, и молча кивает.

Нет, моё неусыпное внимание нельзя назвать одержимостью. Был среди нас одержимый, одни его звали Заруба, другие Радист, третьи – и так и этак; его падучая была следствием, а причиной – две тяжёлых контузии. Посттравматический синдром мешал ему увязать в узелки причины и следствия. А Ормо… В походе он изменился. Раньше у него не было свободного времени.

Знаете, как говорят: «У меня нет времени», только абсолютно буквально. А после того, как мы в Грушке ступили на палубы наших плотов, его стало так много, что мы перестали его замечать. Абсолютный минимум равен абсолютному максимуму. К тому же, в течение сплава в отношении всех средств связи – планшетов, ноутбуков, мобильников – действовал строжайший запрет. Мы, словно счастливчики, что вчистую поставили на кон, наглухо запертые в монакском каком-нибудь казино, часов не наблюдали.